Успенский Фаддей, священномученик
Иов Гумеров, иеромонах
Повесть о житии и о храбрости
благоверного и великого князя Александра
Ред. Golden-Ship.ru 2012
Составление «Жития Александра Невского» относят к 80-м гг. XIII в. и связывают с именами Дмитрия Александровича, сына Александра Невского, и митрополита Кирилла, с монастырем Рождества Богородицы во Владимире, где было погребено тело князя. Здесь в XIII в. начинается почитание князя как святого и возникает первая редакция его жития.
Во имя Господа нашего Иисуса Христа, Сына Божия.
Я, худой и многогрешный, недалекий умом, осмеливаюсь описать житие святого князя Александра, сына Ярославова, внука Всеволодова. Поскольку слышал я от отцов своих и сам был свидетелем зрелого возраста его, то рад был поведать о святом, и честном, и славном житии его. Но как сказал Приточник: «В лукавую душу не войдет премудрость: ибо на возвышенных местах пребывает она, посреди дорог стоит, при вратах людей знатных останавливается». Хотя и прост я умом, но все же начну, молитвою святой Богородицы и помощью святого князя Александра.
Сей князь Александр родился от отца милосердного и человеколюбивого, и более всего — кроткого, князя великого Ярослава и от матери Феодосии. Как сказал Исайя-пророк: «Так говорит Господь: „Князей Я ставлю, священны ибо они, и Я веду их“». И воистину — не без Божьего повеления было княжение его.
И красив он был, как никто другой, и голос его — как труба в народе, лицо его — как лицо Иосифа, которого египетский царь поставил вторым царем в Египте, сила же его была частью от силы Самсона, и дал ему Бог премудрость Соломона, храбрость же его — как у царя римского Веспасиана, который покорил всю землю Иудейскую. Однажды приготовился тот к осаде города Иоатапаты, и вышли горожане, и разгромили войско его. И остался один Веспасиан, и повернул выступивших против него к городу, к городским воротам, и посмеялся над дружиною своею, и укорил ее, сказав: «Оставили меня одного». Так же и князь Александр — побеждал, но был непобедим.
Потому-то один из именитых мужей Западной страны, из тех, что называют себя слугами Божьими, пришел, желая видеть зрелость силы его, как в древности приходила к Соломону царица Савская, желая послушать мудрых речей его. Так и этот, по имени Андреаш, повидав князя Александра, вернулся к своим и сказал: «Прошел я страны, народы и не видел такого ни царя среди царей, ни князя среди князей».
Услышав о такой доблести князя Александра, король страны Римской из Полуночной земли подумал про себя: «Пойду и завоюю землю Александрову». И собрал силу великую, и наполнил многие корабли полками своими, двинулся с огромной силой, пыхая духом ратным. И пришел в Неву, опьяненный безумием, и отправил послов своих, возгордившись, в Новгород к князю Александру, говоря: «Если можешь, защищайся, ибо я уже здесь и разоряю землю твою».
Александр же, услышав такие слова, разгорелся сердцем и вошел в церковь Святой Софии, и, упав на колени пред алтарем, начал молиться со слезами: «Боже славный, праведный, Боже великий, крепкий, Боже превечный, сотворивший небо и землю и установивший пределы народам, Ты повелел жить, не преступая чужих границ». И, припомнив слова пророка, сказал: «Суди, Господи, обидящих меня и огради от борющихся со мною, возьми оружие и щит и встань на помощь мне».
И, окончив молитву, он встал, поклонился архиепископу. Архиепископ же был тогда Спиридон, он благословил его и отпустил. Князь же, выйдя из церкви, утер слезы и сказал, чтобы ободрить дружину свою: «Не в силе Бог, но в правде. Вспомним Песнотворца, который сказал: „Иные с оружием, а иные на конях, мы же имя Господа Бога нашего призываем; они повержены были и пали, мы же выстояли и стоим прямо“». Сказав это, пошел на врагов с малою дружиною, не дожидаясь своего большого войска, но уповая на Святую Троицу.
Скорбно же было слышать, что отец его, князь великий Ярослав, не ведал о нашествии на сына своего, милого Александра, и ему некогда было послать весть отцу своему, ибо уже приближались враги. Потому и многие новгородцы не успели присоединиться, так как поспешил князь выступить. И выступил против врага в воскресенье пятнадцатого июля, имея веру великую в святых мучеников Бориса и Глеба.
И был один муж, старейшина земли Ижорской, именем Пелугий, ему поручен был ночной дозор на море. Был он крещен и жил среди народа своего, бывшего язычниками, наречено же было имя ему в святом крещении Филипп, и жил он богоугодно, соблюдая пост в среду и пятницу, потому и удостоил его Бог видеть видение чудное в тот день. Расскажем вкратце.
Узнав о силе неприятеля, он вышел навстречу князю Александру, чтобы рассказать ему об их станах. Стоял он на берегу моря, наблюдая за обоими путями, и провел всю ночь без сна. Когда же начало всходить солнце, он услышал шум сильный на море и увидел один насад, плывущий по морю, и стоящих посреди насада святых мучеников Бориса и Глеба в красных одеждах, держащих руки на плечах друг друга. Гребцы же сидели, словно мглою одетые. Произнес Борис: «Брат Глеб, вели грести, да поможем сроднику своему князю Александру». Увидев такое видение и услышав эти слова мучеников, Пелугий стоял, устрашенный, пока насад не скрылся с глаз его.
Вскоре после этого пришел Александр, и Пелугий, радостно встретив князя Александра, поведал ему одному о видении. Князь же сказал ему: «Не рассказывай этого никому».
После того Александр поспешил напасть на врагов в шестом часу дня, и была сеча великая с римлянами, и перебил их князь бесчисленное множество, а на лице самого короля оставил печать острого копья своего.
Проявили себя здесь шесть храбрых, как он, мужей из полка Александра.
Первый — по имени Гаврило Олексич. Он напал на шнек и, увидев королевича, влекомого под руки, въехал до самого корабля по сходням, по которым бежали с королевичем; преследуемые им схватили Гаврилу Олексича и сбросили его со сходен вместе с конем. Но по Божьей милости он вышел из воды невредим, и снова напал на них, и бился с самим воеводою посреди их войска.
Второй — по имени Сбыслав Якунович, новгородец. Этот много раз нападал на войско их и бился одним топором, не имея страха в душе своей; и пали многие от руки его, и дивились силе и храбрости его.
Третий — Яков, родом полочанин, был ловчим у князя. Этот напал на полк с мечом, и похвалил его князь.
Четвертый — новгородец, по имени Меша. Этот пеший с дружиною своею напал на корабли и потопил три корабля.
Пятый — из младшей дружины, по имени Сава. Этот ворвался в большой королевский златоверхий шатер и подсек столб шатерный. Полки Александровы, видевши шатра падение, возрадовались.
Шестой — из слуг Александра, по имени Ратмир. Этот бился пешим, и обступили его враги многие. Он же от многих ран пал и так скончался.
Все это слышал я от господина своего великого князя Александра и от тех, кто участвовал в то время в этой битве.
Было же в то время чудо дивное, как в прежние дни при Езекии-царе. Когда пришел Сеннахириб, царь ассирийский, на Иерусалим, желая покорить святой град Иерусалим, внезапно явился ангел Господень и перебил сто восемьдесят пять тысяч из войска ассирийского, и когда настало утро, нашли только мертвые трупы. Так было и после победы Александровой: когда победил он короля, на противоположной стороне реки Ижоры, где не могли пройти полки Александровы, здесь нашли несметное множество убитых ангелом Господним. Оставшиеся же обратились в бегство, и трупы мертвых воинов своих набросали в корабли и потопили их в море. Князь же Александр возвратился с победою, хваля и славя имя своего Творца.
На второй же год после возвращения с победой князя Александра вновь пришли из Западной страны и построили город на земле Александровой. Князь же Александр вскоре пошел и разрушил город их до основания, а их самих — одних повесил, других с собою увел, а иных, помиловав, отпустил, ибо был безмерно милостив.
После победы Александровой, когда победил он короля, на третий год, в зимнее время, пошел он с великой силой на землю немецкую, чтобы не хвастались, говоря: «Покорим себе словенский народ».
А был ими уже взят город Псков и наместники немецкие посажены. Он же вскоре изгнал их из Пскова и немцев перебил, а иных связал и город освободил от безбожных немцев, а землю их разорил и пожег и пленных взял бесчисленное множество, а других перебил. Немцы же, гордые, собрались и сказали: «Пойдем, и победим Александра, и захватим его».
Когда же приблизились немцы, то проведали о них стражи. Князь же Александр приготовился к бою, и пошли они друг против друга, и покрылось озеро Чудское множеством тех и других воинов. Отец же Александра Ярослав прислал ему на помощь младшего брата Андрея с большою дружиною. И у князя Александра тоже было много храбрых воинов, как в древности у Давида-царя, сильных и крепких. Так и мужи Александра исполнились духа ратного, ведь были сердца их как сердца львов, и воскликнули: «О княже наш славный! Ныне пришло нам время положить головы свои за тебя». Князь же Александр воздел руки к небу и сказал: «Суди меня, Боже, рассуди распрю мою с народом неправедным и помоги мне, Господи, как в древности помог Моисею одолеть Амалика и прадеду нашему Ярославу окаянного Святополка».
Была же тогда суббота, и когда взошло солнце, сошлись противники. И была сеча жестокая, и стоял треск от ломающихся копий и звон от ударов мечей, и казалось, что двинулось замерзшее озеро, и не было видно льда, ибо покрылось оно кровью.
А это слышал я от очевидца, который поведал мне, что видел воинство Божие в воздухе, пришедшее на помощь Александру. И так он победил врагов помощью Божьей, и обратились они в бегство, Александр же рубил их, гоня, как по воздуху, и некуда было им скрыться. Здесь прославил Бог Александра пред всеми полками, как Иисуса Навина у Иерихона. А того, кто сказал: «Захватим Александра», — отдал Бог в руки Александра. И никогда не было противника, достойного его в бою. И возвратился князь Александр с победою славною, и было много пленных в войске его, и вели босыми подле коней тех, кто называет себя «Божьими рыцарями».
И когда приблизился князь к городу Пскову, то игумены, и священники, и весь народ встретили его перед городом с крестами, воздавая хвалу Богу и прославляя господина князя Александра, поюще песнь: «Ты, Господи, помог кроткому Давиду победить иноплеменников и верному князю нашему оружием крестным освободить город Псков от иноязычников рукою Александровою».
И сказал Александр: «О невежественные псковичи! Если забудете это до правнуков Александровых, то уподобитесь иудеям, которых питал Господь в пустыне манною небесною и перепелами печеными, но забыли все это они и Бога своего, избавившего их от плена египетского».
И прославилось имя его во всех странах, от моря Хонужского и до гор Араратских, и по ту сторону моря Варяжского и до великого Рима.
В то же время набрал силу народ литовский и начал грабить владения Александровы. Он же выезжал и избивал их. Однажды случилось ему выехать на врагов, и победил он семь полков за один выезд и многих князей их перебил, а иных взял в плен, слуги же его, насмехаясь, привязывали их к хвостам коней своих. И начали с того времени бояться имени его.
В то же время был в Восточной стране сильный царь, которому покорил Бог народы многие, от востока и до запада. Тот царь, прослышав о такой славе и храбрости Александра, отправил к нему послов и сказал: «Александр, знаешь ли, что Бог покорил мне многие народы? Что же — один ты не хочешь мне покориться? Но если хочешь сохранить землю свою, то приезжай скорее ко мне и увидишь славу царства моего».
После смерти отца своего пришел князь Александр во Владимир в силе великой. И был грозен приезд его, и промчалась весть о нем до устья Волги. И жены моавитские начали стращать детей своих, говоря: «Александр едет!»
Решил князь Александр пойти к царю в Орду, и благословил его епископ Кирилл. И увидел его царь Батый, и поразился, и сказал вельможам своим: «Истину мне сказали, что нет князя, подобного ему». Почтив же его достойно, он отпустил Александра.
После этого разгневался царь Батый на меньшего брата его Андрея и послал воеводу своего Неврюя разорить землю Суздальскую. После разорения Неврюем земли Суздальской князь великий Александр воздвиг церкви, города отстроил, людей разогнанных собрал в дома их. О таких сказал Исайя-пророк: «Князь хороший в странах — тих, приветлив, кроток, смиренен — и тем подобен Богу». Не прельщаясь богатством, не забывая о крови праведников, сирот и вдов по правде судит, милостив, добр для домочадцев своих и радушен к приходящим из чужих стран. Таким и Бог помогает, ибо Бог не ангелов любит, но людей в щедрости Своей щедро одаривает и являет в мире милосердие свое.
Наполнил же Бог землю Александра богатством и славою и продлил Бог лета его.
Однажды пришли к нему послы от папы из великого Рима с такими словами: «Папа наш так говорит: „Слышали мы, что ты князь достойный и славный и земля твоя велика. Потому и прислали к тебе из двенадцати кардиналов двух умнейших — Агалдада и Ремонта, чтобы послушал ты речи их о законе Божьем“».
Князь же Александр, подумав с мудрецами своими, написал ему такой ответ: «От Адама до потопа, от потопа до разделения народов, от смешения народов до начала Авраама, от Авраама до прохождения израильтян сквозь море, от исхода сынов Израилевых до смерти Давида-царя, от начала царствования Соломона до Августа и до Христова Рождества, от Рождества Христова и до распятия Его и Воскресения, от Воскресения же Его и Вознесения на небеса и до царствования Константинова, от начала царствования Константинова до первого Собора и седьмого — обо всем этом хорошо знаем, а от вас учения не примем». Они же возвратились восвояси.
И умножились дни жизни его в великой славе, ибо любил священников, и монахов, и нищих, митрополитов же и епископов почитал и внимал им, как самому Христу.
Было в те времена насилие великое от иноверных, гнали они христиан, заставляя их воевать на своей стороне. Князь же великий Александр пошел к царю, чтобы отмолить людей своих от этой беды.
А сына своего Дмитрия послал в Западные страны, и все полки свои послал с ним, и близких своих домочадцев, сказав им: «Служите сыну моему, как самому мне, всей жизнью своей». И пошел князь Дмитрий в силе великой, и завоевал землю Немецкую, и взял город Юрьев, и возвратился в Новгород со множеством пленных и с большой добычею.
Отец же его великий князь Александр возвратился из Орды от царя, и дошел до Нижнего Новгорода, и там занемог, и, прибыв в Городец, разболелся. О горе тебе, бедный человек! Как можешь описать кончину господина своего! Как не выпадут зеницы твои вместе со слезами! Как не вырвется сердце твое с корнем! Ибо отца оставить человек может, но доброго господина нельзя оставить; если бы можно было, то в гроб бы сошел с ним!
Много потрудившись Богу, он оставил царство земное и стал монахом, ибо имел безмерное желание принять ангельский образ. Сподобил же его Бог и больший чин принять — схиму. И так с миром Богу дух свой предал месяца ноября в четырнадцатый день, на память святого апостола Филиппа.
Митрополит же Кирилл говорил: «Дети мои, знайте, что уже зашло солнце земли Суздальской!» Иереи и диаконы, черноризцы, нищие и богатые, и все люди восклицали: «Уже погибаем!»
Святое же тело Александра понесли к городу Владимиру. Митрополит же, князья и бояре и весь народ, малые и большие, встречали его в Боголюбове со свечами и кадилами. Люди же толпились, стремясь прикоснуться к святому телу его на честном одре. Стояли же вопль, и стон, и плач, каких никогда не было, даже земля содрогнулась. Положено же было тело его в церкви Рождества Святой Богородицы, в великой архимандритье, месяца ноября в 24 день, на память святого отца Амфилохия.
Было же тогда чудо дивное и памяти достойное. Когда было положено святое тело его в гробницу, тогда Севастьян-эконом и Кирилл-митрополит хотели разжать его руку, чтобы вложить грамоту духовную. Он же, будто живой, простер руку свою и взял грамоту из руки митрополита. И смятение охватило их, и слегка отступили они от гробницы его. Об этом возвестили всем митрополит и эконом Севастьян. Кто не удивится тому чуду, ведь тело его душа покинула и везли его из дальних краев в зимнее время!
И так прославил Бог угодника Своего.
Институт русской литературы (Пушкинского Дома) РАН
12 / 09 / 2010
«Повесть о житии Александра Невского» в рукописях не имеет устойчивого названия и именуется «житием», «словом» или «повестью о житии». Это произведение представляет собою княжескую биографию, соединяющую в себе черты жития и воинской повести.
Составление «Жития Александра Невского» относят к 80-м гг. XIII в. и связывают с именами Дмитрия Александровича, сына Александра Невского, и митрополита Кирилла, с монастырем Рождества Богородицы во Владимире, где было погребено тело князя. Здесь в XIII в. начинается почитание князя как святого и возникает первая редакция его жития.
Автор жития, книжник из окружения митрополита Кирилла, называющий себя современником князя, свидетелем его жизни, по своим воспоминанням и рассказам соратников Александра Невского создает жизнеописание князя, прославляющее его воинские доблести и политические успехи. Составление полной биографии князя Александра не входило в задачи автора. Содержанием жития является краткое изложение основных, с точки зрения автора, эпизодов его жизни, которые позволяют воссоздать героический образ князя, сохранившийся в памяти современников: князя — воина, доблестного полководца и умного политика. Описания знаменитых побед Александра Невского в битве на Неве и на льду Чудского озера, его дипломатических отношений с Ордой и папой римским являются центральными эпизодами жития. Рассказ о деяниях князя отличается абстрагированностью. В житии нет ни одной годовой даты, автор почти не называет исторических имен, особенно это касается противников («король страны Римской из Полуночной земли» — шведский король; «сильный царь Восточной страны» — хан Батый; «римляне» — шведы; «жены моавитские» — жены татарские и др.); он не всегда точен в изложении событий. Повествование насыщено библейскими аналогиями, цитатами, литературными параллелями. Сравнения с Самсоном, Соломоном, Иосифом Прекрасным, Давидом, Езекией подчеркивают вечный, вневременный характер деятельности Александра, придают его деяниям величественность и монументальность. Автор постоянно напоминает о небесном покровительстве князю, стремясь показать, что «на таковые Бог призирает». Идея священности княжеской власти определяет особенности художественной структуры жизнеописания Александра Невского.
Текст «Жития Александра Невского» публикуется по одному (всего их 13) из древнейших списков, который датируется концом XV в. (ГИМ, Синодальное собр., № 154). Отсутствующие в этом списке рассказ о шести храбрецах и описание чуда за Ижорой внесены по тексту жития в Лаврентьевской летописи (РНБ, F.IV.2); по этому же тексту исправляются явные ошибки списка, взятого за основной.
Подготовка текста, перевод и комментарии В. И. Охотниковой
Москва встретила святого Александра Невского много веков спустя после его смерти. Только его родной брат Михаил Хоробрит недолго княжил в Москве и по одной из версий ученых, оставил ей кремлевский Архангельский собор, освященный по его именинам. А сын Невского, первый великий князь Москвы св. Даниил Александрович добился самостоятельности удельного московского княжества и основал в Москве первый православный монастырь.
И в Москве же был канонизирован князь Александр Ярославич. Его особенно почитал Иван Грозный, тогда еще Иоанн Васильевич, и в 1547 году, в великий для России год венчания на престол первого русского царя, на Московском соборе Александр Невский был причислен к лику святых. По преданию, и первый Романов, царь Михаил Федорович, венчался на русский престол с его посохом — и именно при этом государе в Кремле был освящен первый русский храм во имя св. Александра Невского.
Самого Александра Невского Москва чествовала при Петре I, когда тот, истово почитавший святого князя своим покровителем и, желая иметь его патроном новой северной столицы, приказал перенести его честные мощи из Владимира в Петербург. Для священного шествия император велел соорудить огромный ковчег, обитый бархатом, с высоким балдахином: его размеры были столь велики, что во Владимире пришлось разбирать часть монастырской стены обители Рождества Богородицы, где был погребен святой князь.
18 (30) августа 1723 года Москву облетел колокольный звон: встречали святые мощи великого князя, на пути в северную столицу. Крестный ход, отправившись из Кремля, встретил торжественную процессию у церкви Василия Кесарийского на Тверской. Под звон всех городских колоколов шествие направилось к Кремлю, но из-за высокого балдахина не стали вносить ковчег в ворота и поклонялись князю подле московских стен.
На следующий день Москва проводила его на север. Эра московских храмов во имя святого князя была впереди.
Символично, что именно в Кремле патриарх Филарет освятил первый в России храм во имя святого Александра Невского. Датой его освящения считается 1630 год, хотя в летописи храм упомянут уже в 1625 году. В то время он стоял рядом с колокольней Ивана Великого, а во второй половине XVII века был перенесен в здание Приказных палат у верхних Тайницких ворот, к Тайницкой башне, (кстати, самой древней, первозаложенной башне Кремля) и освящен в 1683 году. Так главная русская крепость, сердце России, отдавалась под защиту ее небесного хранителя, имея в своих стенах посвященный ему храм. Он был разобран в 1772 году ради строительства архитектурного монстра — Кремлевского дворца по проекту Василия Баженова. И хотя оно не состоялось, от храма уцелел лишь иконостас — его перенесли в собор Василия Блаженного, в придел Входа Господня в Иерусалим.
Однако строительство храмов, посвященных Александру Невскому, бурно развивалось только в XIX веке, когда он стал небесным покровителем сразу трех русских императоров — Александра I, Александра II и Александра III. Обычно престолы этих храмов (как главные, так и приделы) были освящены по тезоименитству государей. Однако диапазон посвящения был огромен, всеохватен. Символично, что во имя Александра Невского освящались в основном «государственные» домовые, больничные, училищные, военные и даже тюремные храмы, где христианство исповедовалось в патриотизме, в сердоболии и милосердии к нищим, убогим, престарелым, немощным, падшим, словно вторя знаменитым словам святого князя: «Не в силе Бог, а в правде».
Были и торжественные храмы и приделы, сооруженные в память о победе Александра Благословенного над Наполеоном и отмены крепостного права Александром Освободителем. Было несколько престолов, освященных в память его мученической кончины, в чем Москва вторила петербургскому храму Спасу на Крови. К революции первопрестольная насчитывала около 15 храмов Александра Невского (не считая приделов), строительство которых началось в XVII веке и, прервавшись на советский период, продолжается в наше время.
Ученые отметили интересный факт — подавляющее большинство этих храмов находились близ Тверской улицы. Одной из первых там была освящена домовая церковь в резиденции московского генерал-губернатора: в 1807 году архитектор И.Еготов соорудил для градоначальника храм в честь тезоименитства царствующего императора. Главной же темой прославления Александра I и его небесного хранителя стала доблестная победа в Отечественной войне. Уже в 1815 году в старинной церкви Параскевы Пятницы, что стояла в Охотном ряду, дворянское собрание своим иждивением устроило придел св. Александра Невского и муч. Екатерины — в честь императора-победителя и его сестры. Эта церковь во многом предвосхитила благодарственный храм Христа Спасителя. В росписи Пятницкого храма после Отечественной войны изображались святые, память которых празднуется в дни «знаменитых побед, одержанных над опустошителями Москвы с 14 года».
В самом же храме Христа Спасителя на хорах был освящен северный придел во имя Александра Невского — по тезоименитству всех трех императоров, принимавших участие в создании храма. Однако освящение этого придела было частью общего замысла благодарственного храма-памятника, посвященному Богу и хранимой Им России, чтобы, по словам Николая I, все в нем напоминало о бесчисленных Божественных милостях, явленных нашему Отечеству. Посвящение обращало мысль к великой истории России и ее национальным героям, славило святого князя как хранителя страны и в грозные дни Отечественной войны. Оттого придел и устроили в северной части, по направлению к новгородской земле, где жил и правил князь Александр Ярославич. В росписи придела подвиги и благочестие князя прославлены монументальными картинами из его жития, представляющих святого князя как верного христианина, твердого исповедника православия и радетеля о русской земле в то тяжкое время, когда России приходилось отражать вражеский натиск с двух сторон: сопротивляться монгольскому хану Батыю, и отражать натиск крестоносцев с Запада.
Один из редчайших образов «Послы Папы пред Александром» свидетельствует о непреложном созидании князем в России православной веры и о его защите апостольской Православной Церкви, что всегда, во все времена, являлось и сохранением национальной независимости. Сюжет повествует, как Папа Римский Иннокентий IV, узнав о бедствии, постигшем Русь — нашествии монголо-татарских полчищ, — послал двух своих кардиналов с предложением принять на Руси католичество, обещая признать его «знатнейшим» среди всех латинских князей. Письмо содержало обман, будто бы сам отец князя Александра, князь Ярослав, уже обещал свое повиновение римскому престолу. Александр Невский отвечает папским легатам отказом: «Мы знаем истинную веру и церковь от Адама до Христа и от Христа до VII Вселенского собора, содержим то самое учение, которое преподано Апостолами, и вашего учения принимать не желаем».
Другим грандиозным благодарственным храмом — вторым после храма Христа Спасителя — должен был стать собор Александра Невского на Миуссах в честь освобождения русских крестьян от крепостного права. Освятить его намеревались по именинам царя-освободителя, и посвящение благодарственного храма за освобождение русского народа именно святому Александру Невскому было очень знаменательно. К тому же в нижнем приделе Тихона Воронежского во время I мировой войны каждый день служили литургии и панихиды по русским православным воинам, павшим на поле брани. «Не имевшие отечества» разорили недостроенный собор и возвели дворец пионеров (О трагической судьбе храма мы рассказывали в публикации «Улица 19 февраля»).
Между тем, в 1884 году, пока в Москве собирались строить этот собор, жители подмосковной деревни Острогино (нынешнее Строгино) просили дозволить им соорудить на свои средства часовню Александра Невского «в память в Бозе почившего императора». Она была освящена уже в 1887 году и стала единственным освященным церковным памятником в честь отмены крепостного права. В престольный праздник 30 августа после литургии и панихиды по убиенному императору, к ней направлялся из местной церкви торжественный крестный ход: перед образом святого князя служили молебствие о здравствующем царе и всем Царском доме. В советское время из ее кирпича был построен магазин, исчезнувший в 1970-е годы при строительстве микрорайона. Стояла же она в районе современной улицы Исаковского.
Но вернемся в начало XIX века, когда правил благословенный государь Александр Павлович, помимо воинских дел усердно занимавшийся образованием верноподданных. Оттого его память почитали как при жизни, так и посмертно освящением домовых церквей в основанных им учебных заведениях. И воспитание юных граждан Российской империи тоже предавалось под сень небесного хранителя России.
Церковь Александра Невского в Мещанском институте на Новой Божедомке была освящена в грозном июле 1812 года. Потом и сам институт, основанный для воспитания купеческих и мещанских детей, а также сирот военных, чиновников и духовенства, получил имя своего основателя Александра I. Роскошное здание, первоначально предполагавшееся для Вдовьего дома, построил И. Жилярди, но Вдовий дом обосновался в Кудрине, а сей дворец занял Мещанский институт.
Домовая церковь при Мещанских училищах на Большой Калужской (Ленинский, 6) была освящена в 1839 году, в здании, исторически связанным с эпохой Александра I. В этом дворце, когда-то принадлежавшем самому графу А.Г.Орлову-Чесменскому, а потом А. Н. Полторацкой, в 1812 году состоялся первый в Москве после изгнания французов дворянский бал, а в 1814 году именно здесь был устроен новый грандиозный бал — по случаю взятия Парижа. В 1832 году Московское купеческое общество купило этот замечательный дом под богадельню, но в 1835 году открыло в нем мужское Мещанское училище, а в 1843 году и женское — для воспитания бедных детей, продолжая начатую Александром I традицию. Здание перестроил известный архитектор М.Д.Быковский, соорудивший и домовую церковь. Летом 1892 года в ней прощались с усопшим С.М.Третьяковым, почетным попечителем Мещански училищ и братом знаменитого коллекционера.
Церковь пережила даже революцию, когда дом заняла Горная академия (в тяжелые и голодные 1918–1919 годы ее штатным архитектором состоял сам Федор Шехтель). И в то время, когда Декретом 1918 года стали упразднять все домовые церкви, особенно при учебных заведения, здесь церковь сохранялась дольше всех, из-за имени ее архитектора. Даже когда в 1925 году руководство Горной академии решило ее уничтожить, воспротивился Наркомпросс, объявив церковь и ее иконостас памятником искусства. Спасти ее все же не удалось.
В память Александра I была освящена домовая церковь в основанной по его указу Практической академии Коммерческих наук на Покровском бульваре,11. Интересно, что и это здание, построенное Матвеем Казаковым для богатого домовладельца Дурасова (его именем назван один местный переулок) тоже было связано с Отечественной войной: здесь расположился наполеоновский генерал Вендемен, но из-за пожаров вскоре перебрался на Пресню. А потом дом перешел к графу М. Дмитриеву-Мамонову, основателю первых тайных революционных обществ в России. В 1844 году его душеприказчик продал дом для Академии, и после перестройки в 1851 году там была освящена домовая церковь в память государя-основателя.
Считается, что до того Академия находилась на Солянке, основанная согласно указу в 1806 году на средства богатых купцов. Один из них был городской голова А.Куманин, другим — грек-миллионер Зой Зосима, пожертвовавший 150 тысяч рублей и коротавший последние годы в Никольском монастыре. Академия предполагалась «торговой школой» для детей московских купцов, почетных граждан, мещан и иностранцев купеческого сословия. Окончившие с отличием получали звания кандидатов коммерции. Из преподавателей запомнился Н.Е.Жуковский, а из выпускников — писатель Н.Телешов, почти всю жизнь проживший на Покровском бульваре, и Никита Балиев, первый русский конферансье, один из основателей знаменитого театра «Летучая Мышь». После революции здесь разместилась Военно-инженерная академия.
На эпоху государя Александра II пришлась вторая волна строительства храмов, посвященных святому благоверному князю Александру Невскому. Император сам заказал для Александровского зала Большого Кремлевского Дворца шесть огромных полотен с изображением подвигов святого. Храмы же в честь тезоименитства царя-освободителя, тоже возводились как при его жизни, так и после смерти, в память его мученической кончины.
Из первых самой известной в Москве стала домовая церковь при Комиссаровском техническом училище, что в Благовещенском переулке,1 на Тверской. Основано это училище было в 1866 году на средства железнодорожного короля Петра Ионовича Губонина и названо по фамилии мещанина, спасшего жизнь государю при покушении Д.Каракозова. Губонин выделил и все требуемые средства для сооружения домовой церкви, которую освятил сам митрополит Иннокентий в августе 1871 года. В этом учебном заведении готовили технические кадры для России — специалистов-механиков на заводы и фабрики. Конкурс был 6–7 человек на место, хотя обучение и содержание в пансионе было платным, а при поступлении еще брали залог в 10 рублей за непредотвратимую порчу имущества и книг. После революции здесь расположился Институт им Ломоносова под руководством ГМКржижановского, а потом Военная академия. Ныне раздаются призывы восстановить этот храм в его историческом здании.
Другая Александровская церковь была освящена в 1872 году при Ново-Екатерининской больницы на Страстном бульваре, выстроенная на внутреннем дворе для отпевания покойников. (Главная церковь больницы была освящена во имя св. Екатерины, по тезоименитству основательницы Екатерины II). Такие «вторые» храмы возводили тогда в большинстве московских больниц, дабы отделить, обезопасить больных, приходящих в домовый храм на молитву, от усопших, во избежании распространения инфекции. Сейчас еще обезображенное, полуразрушенное здание храма используется под нужды больницы.
Более того, во имя св. Александра Невского была освящена даже церковь в Бутырском тюремном замке, и ее освящение состоялось при жизни самодержца. Первая церковь в этом здании, выстроенном на далекой окраине в конце XVIII века Матвеем Казаковым, тогда была освящена во имя праздника Покрова Богородицы. Другая тюрьма, пересыльная, сменившая несколько адресов, во второй половине XIX века находилась на Волхонке, на бывшем Колымажном дворе, и в 1868 году там была освящена собственная церковь во имя Александра Невского — по именинам правящего государя. Когда в 1879 году и ее перевели в Бутырки, то местную Покровскую церковь переосвятили в Александровскую. Одно время там пастырствовал настоятель о. Иосиф Фудель, известный московский священник. После революции церковь была закрыта, и в ее помещении собирали этапы для пересылки. В числе узников был и А.И.Солженицын, вспоминавший, что там были самые тяжелые для арестантов условия, какие только и могли быть в разоренном храме, поскольку заточение в это здание имело временный характер.
В эпоху Александра II широко создавались дома призрения, богадельни, учебные заведения, и их домовые храмы, освященные в честь тезоименитства императора, передавали эти богоугодные заведения под защиту святого Александра Невского. Таковой была домовая церковь при богадельне Московского мещанского общества на Покровской (Бакунинской) улице, где ее основала еще Елизавета Петровна, и посему она находилась под особым августейшим покровительством. Для нее выстроили собственное здание, и домовый храм был освящен в 1858 году, а позднее устроили придел во имя св. Ксении, по именинам великой княжны Ксении Александровны, дочери Александра III. А в 1898 году при этой богадельне Мещанское общество открыло на свои средства детский приют, — в память коронования императора Николая II и Александры Федоровны. Из всех призреваемых 10 воспитанников содержались на стипендию имени вел. княжны Марии Николаевны.
Домовая церковь при Усачевско-Черняевском женском училище была освящена в 1869 году. Ныне его сохранившееся, поистине историческое здание на Зубовской, 14, считается самым старым строением на Девичьем поле. Когда-то им владела супруга Р. Р. Кошелева, деда известного славянофила А. И. Кошелева, — этот дом был ее приданым. С 1814 года он принадлежал корнету С.А.Мальцеву, дальнему родственнику другой московской знаменитости: его внучка Софья вышла замуж за С. Д. Нечаева (по инициативе которого воздвигли памятник на Куликовом поле), и дом снова перешел в качестве приданого. Его знаменитый сын Юрий Нечаев, проведший здесь детство, приходился племянником магнату-миллионеру С.И.Мальцеву, получил от него сказочное наследство — и стал меценатом музея Изящных Искусств на Волхонке, оказав неоценимую помощь И.Цветаеву в его создании.
В 1866 г. дом был приобретен Усачевско-Чернявским женским училищем, названным по фамилиям купцов-основателей — оно было чем-то вроде женской гимназии. Через три года здесь освятили домовую церковь, справа от главного здания. Особой местной достопримечательностью была китайская беседка для отдыха в саду.
Посмертные храмы в честь государя Александра II сооружал его сын, в то же время посвящая их и своему небесному патрону. Так же и общества, устраивавшие благотворительные заведения, посвящая домовый храм почившему государю, одновременно воздавали должные почести и правящему.
Самым известным памятником той эпохи стала часовня Александра Невского на Моисеевской (Манежной) площади — там, где стоял когда-то Моисеевский монастырь. Она была сооружена по проекту Д.Н.Чичагова в честь победы в русско-турецкой войне 1877–1878 г.г., но освящена осенью 1883 года. Посвящение ее было символичным — и святому воину, и недавно почившему государю, и убиенным в этой войне, и всему православному воинству. Как известно, именно она эта часовня первой из церковных памятников приняла смерть от большевиков в 1922 году, — жертва была приурочена к 5 годовщине Октября.
А для оставшихся в живых ратников этой войны, но увечных, престарелых и немощных, был создан на средства благотворителей в 1878 году Александровский приют (как тогда говорили, убежище) во Всехсвятской роще на Петербургском шоссе, что на Соколе. Однако его домовая церковь во имя св. Александра Невского была заложена только в августе 1881 года, посвященная памяти его мученической кончины. По преданию, она оказалась выстроена близ того места, где в 1723 году сделало остановку шествие с мощами святого Александра Невского. Возводили церковь архитекторы А.Н.Козлов и А.П.Попов, а жертвовали на нее множество благотворителей, в числе которых было московское общество хоругвеносцев. После революции приют был полностью уничтожен.
В 1882 году была освящена домовая церковь Александровского приюта для неизлечимых больных в Борисоглебском, 9. Ее устройство и освящение предполагалось к 25-летию царствования Александра II, так как и сам приют на средства комитета «Христианская помощь» был создан в 1880 году к этой юбилейной дате, но роковой взрыв на Екатерининском канале прогремел прежде, чем успели освятить московский храм. Также поздно, в 1889 году, была освящена домовая церковь в приюте для неизлечимых женщин имени Александра II, устроенный на Большой Якиманке Дамским попечительством еще в 1857 году (отсюда название).
А в 1879 году это же попечительство устроило детское училище в Немецкой слободе, в Бригадирском переулке, куда принимали и бесплатно, готовя в кадетские корпуса и во все средние учебные заведения города. Его домовая церковь была сооружена только в 1882 году, а само училище получило имя принца П.Г.Ольденбургского, родственника Романовых, и внука государя Павла I по материнской линии. В 1835 году именно он основал в Петербурге знаменитое Императорское училище Правоведения, выпустившее плеяду блестящих питомцев, в числе которых был и уроженец Москвы К.П. Победоносцев.
В то же самое время возводились храмы и приделы, посвященные тезоименитству правящего государя Александра III. В дореволюционной Москве их было немного, но все они оказались исторической достопримечательностью.
Первой была церковь Александра Невского при знаменитой Полицейской больнице имени императора Александра III, основанной доктором Гаазом в М. Казенном переулке близ Земляного вала. Главная домовая церковь была освящена во имя иконы Богоматери «Целительница», а второй, Александровский храм предназначался для отпевания умерших, как было принято в московских больницах. Он был освящен в 1886 году, уже после смерти святого доктора, имевшего лучшую в Москве клиентуру (у него лечился когда-то сам генерал А.Ермолов), но все силы и средства отдавшего призрению московских арестантов. Заведение это было поистине прославлено христианской жизнью доктора, добившегося у властей учреждения больницы для заключенных, на которую собрал пожертвования. В том же доме Гааз поселился сам в скромной квартирке из двух комнат, здесь же и умер в августе 1853 года. Какой-то промысел, что церковь во имя святого князя появилась именно в детище Гааза, жизнь положившего на страждущего ближнего. Ведь он лечил здесь не только арестантов, но и обычных бедняков, сам приготовляя им бесплатные лекарства и безвозмездно врачуя всю нищую Москву, — про него говорили, что «и один в поле воин».
Интереснейший домовый храм был в Александровском коммерческом училище на Старой Басманной,21: за свою историю он дважды был освящен по именинам правящего государя. Прежде дом принадлежал «брильянтовому князю» А.Б.Куракину, который в 1798 году купил его у самого П.А.Демидова, пригласил Матвея Казакова перестроить дворец по новому вкусу и просил государя Павла I дозволить освятить домовый храм в честь апостолов Петра и Павла, по его именинам. Тот дозволил, но новая Петропавловская церковь был освящена уже после его смерти в 1802 году. А затем дом перешел наследникам Куракина, жизнь в нем угасла, так как богослужения в домовом храме прекратились уже в 1817 году, а через три года его и вовсе упразднили.
Затем дом был выкуплен в казну, и с 1885 года здесь расположилось Александровское коммерческое училище под высочайшим покровительством и со статусом среднего учебного заведения. Дом перестроил маститый архитектор Б.Фрейденберг: именно он оставил Москве ее «термы» — Сандуновские бани на Неглинной и роскошный особняк Кнопа в Колпачном переулке. Новая домовая Александровская церковь была устроена в 1892 году, однако освящение ее состоялось после смерти Александра III — в 1906 году, уже в память покойного государя. После революции она была разграблена и уничтожена, но само здание словно преследовала судьба принимать в своих стенах учебные заведения: с 1930-х годов и по недавнее время оно было занято известным Московским институтом химического машиностроения.
Не менее интересны и приделы во имя Александра Невского, освященные в московских церквях. В 1822 году в честь государя-победителя такой придел появился в кремлевском Благовещенском соборе. Годом раньше у ворот кремлевской Никольской башни на Красной площади была освящена маленькая часовенка Александра Невского, охранявшая ворота города.
В честь государя Александра II в 1872 году освятили придел в замосквореченском храме св. Екатерины на Большой Ордынке. Вероятно, в его же память был освящен и южный придел церкви Всех скорбящих Радость в Калитниках, так как при этом храме был Дом бесплатного помещения для бедных женщин, учрежденный в 1883 году местными прихожанами в память мученической кончины Александра II. Придел во имя Александра Невского был и в легендарной, но погибшей Преображенской церкви, давшей историческое имя этой окраине Москвы. Здесь он был устроен в честь тезоименитства Александра III — в память посещения государем этой церкви в мае 1883 года, когда он приехал в Москву на коронацию и на освящение храма Христа Спасителя. Памятный придел, устроенный тщанием богатого прихожанина Ф.Котова, был освящен уже в 1886 году. Исторический придел во имя Александра Невского и Марии Магдалины был освящен в Сергиевской церкви на Ходынке, — Обществом хоругвеносцев кремлевских соборов и монастырей соорудило его в честь 25-летия супружества Александра III и Марии Федоровны.
В дореволюционной Москве был придел Александра Невского, освященный по именинам храмоздателя, который стал известнейшим деятелем отечественной медицины. В 1897 году директор акушерской клиники на Девичьем Поле, профессор Александр Матвеевич Макеев построил храм во имя св. Архангела Михаила на Погодинской улице в память своего брата, и с Александровским приделом по собственным именинам. Церковь, называемая «при университетских клиниках», была закрыта после революции, но ее здание, к счастью, сохранилось.
Благостная традиция возобновлена в наше время. В канун 60-летия Победы в Кожухово, на улице Трофимова, был торжественно заложен новый храм во имя святого Александра Невского, с нижним приделом во имя святых иноков Пересвета и Осляби. Тем воздаются долгожданные почести покровителю православного русского воинства и святому защитнику России за помощь, молитвенную и ратную, в этой страшной битве человечества и за победу.
30 / 05 / 2005
Князь, воин, политик, святой. Все это — Александр Невский. Фигура, казалось бы, забытая. Но вдруг неожиданно для многих именно он в 2009 году становится победителем проекта «Имя России». «Это же только шоу», — скажет кто-то и будет не прав. Почему? Размышляет об этом историк и публицист Артемий Ермаков. А в 2010 году у нас есть особенный повод вспомнить о святом заступнике России: 12 июня исполнилось 890 лет со дня рождения князя Александра Ярославича, а 28 июля мы будем отмечать 870-летнюю годовщину Невской битвы.
— Артемий Валерьевич, откуда взялись эти даты: 12 июня и 28 июля? Большинство светских источников, как известно, называют днем рождения благоверного князя 6 июня, а некоторые выражают сомнение даже в точной датировке года рождения. Юбилей же Невской битвы нынешние власти Санкт-Петербурга вообще отметили 15 июля.
— Все дело в различии календарных систем православной Руси и католической (а потом и протестантской, и атеистической) Западной Европы. Проблемы накапливающейся разницы юлианского и григорианского календарей можно обсуждать бесконечно. Довольно неплохо они изложены, например, в книге «Календарный вопрос», вышедшей в издательстве Сретенского монастыря в 2000 году.
Для ответа на ваш вопрос важно понять следующее: русская история, особенно в допетровские времена, вся пронизана сакральными, священными смыслами. В связи с теми или иными церковными праздниками назначались или отменялись важнейшие исторические события. Даже там, где эти события (например рождение княжеского сына) происходили «сами собой», их совпадение с праздниками или памятью конкретных святых не считалось случайным, но вызывало пристальное внимание современников и ближайших потомков.
Дату 30 мая 1320 года (естественно, по старому, церковному, стилю) называет днем рождения благоверного князя Александра известный русский историк XVIII века Василий Татищев. Источники, которыми он пользовался, к сожалению, до нас не дошли, но это само по себе не может считаться основанием для опровержения Татищева. Ведь и других сведений у нас нет.
Стоит обратить внимание и на то, что Татищев был одним из младших сподвижников императора Петра I, день рождения которого тоже приходится на… 30 мая. Это уж известно совершенно точно. Известно и то, какое значение Петр I придавал прославлению подвигов князя Александра. Он, например, принял личное участие в переносе мощей святого из Владимира в Санкт-Петербург, где специально для этого была заложена новая монашеская обитель — нынешняя Александро-Невская лавра. Совершенно очевидно, что в окружении Петра могли бережно сохраняться те самые, не дошедшие до нас сведения о дате рождения князя Александра, которым первый император России не мог не придавать особенного значения.
Кстати, первый, «потешный» флот России, как известно, был выстроен на Плещеевом озере под Переславлем-Залесским, то есть на родине князя Александра. Юный Петр и его первые сподвижники жили там довольно долго и опять-таки могли пользоваться не дошедшими до нас местными источниками. Возможно, поэтому Татищев и не указал, откуда он взял свои сведения: в его кругу точность этой даты считалась очевидной.
— Но ведь даже те, кто признает правильность этой даты, часто переносят ее на 6 июня нового стиля, а не на 12-е.
— У православных христиан есть право с ними не соглашаться. Во-первых, в XIII веке григорианского календаря вообще еще не существовало. Зачем же привязывать к нему даты событий, происходивших на территории, где он начал действовать только в начале XX века? Во-вторых, юлианский, церковный, календарь действует и сегодня. Его в России никто не отменял. По нему до сих пор празднуются не только церковные, но и некоторые государственные праздники. Рождество Христово, например. И никто этим особо не смущается.
К чему привязана дата 6 июня? К солнечным циклам? Но ведь история для христиан — это процесс не столько астрономический, сколько гуманитарный. Это живая связь людей во времени. Тех же князя Александра и императора Петра. Астрономия эту связь чисто механически разрывает. Помогает ли этим она понять исторические события? Нисколько.
Наконец, и наш нынешний святейший патриарх Московский и всея Руси Кирилл тоже призвал превратить в общенародный праздник памяти князя Александра именно 12 июня, а не 6-е. И это совершенно правильно.
— День рождения Александра Невского, таким образом, совпадает с государственным праздником — Днем России. Еще одно символическое совпадение?
— Причем очевидное. С одной стороны, мы имеем государственный праздник с не очень внятным содержимым. Хотя слово «независимость» убрали из его названия, но все же помнят, в чем там дело. С другой стороны, у нас есть совершенно очевидное народное волеизъявление относительно общенародной значимости конкретного лица. Патриарх Кирилл и призвал наполнять этот праздник именно таким созидающим смыслом, праздновать его как день рождения выдающегося русского исторического деятеля.
Что же касается так называемого «официального юбилея» Невской битвы 1240 года, то получилось еще смешней и печальней. «Повесть о житии и храбрости благоверного и великого князя Александра», в подлинности которой никто не сомневается, прямо свидетельствует: «Выступил же на них в день воскресения, 15 июля, на память 630 святых отцов Халкидонского Собора и святых мучеников Кирика и Улиты». Возьмите любой, даже самый дешевый, церковный календарь и посмотрите, на какой день выпадает память этих святых. Это и сегодня 15 июля. Ничего за девять веков не изменилось. Но по новому-то стилю это будет 28 июля! И даже если пересчитывать по григорианскому календарю, выйдет 22-е. Откуда взялось 15-е?
— Может, это не так уж и важно? Главное, что вспомнили…
— Хорошо, что вспомнили. Но связи опять обрываются. Например, на 15/28 июля сегодня падает день памяти святого равноапостольного великого князя Владимира. В XIII веке он еще не был канонизирован, иначе бы составитель жития Александра обязательно и его упомянул. Но день его успения — 15 июля 1015 года — был хорошо известен всем летописцам.
Так вот, некоторые церковные историки, например Г.П. Федотов, полагают, что именно победа в Невской битве ускорила общецерковное прославление князя Владимира. Сначала в Новгороде, а потом и в остальных русских княжествах. При нынешней дате «официальных» торжеств даже разговор на эту тему выглядит странно.
— Давайте вспомним проект «Имя России». Многие уверены, что это было всего лишь телешоу. Вы тоже так считаете?
— Я думаю, это голосование было одним из самых репрезентативных и масштабных за последние пять-десять лет социологических опросов на политические темы. Несмотря на то, что в целом передача носила информационно-развлекательный характер, представители сегодняшней элиты имели возможность посмотреть, какие фигуры и, соответственно, связанные с ними линии поведения предпочтительны для широких масс активного народа.
Само по себе голосование, которое проходило в несколько туров, было очень интересным. Причем ведь вместе с Александром Невским в лидеры попали такие неочевидные фигуры, как П.А. Столыпин и И.В. Сталин, более раскалывающие, чем объединяющие общество. Столыпин — знамя классических «белых патриотов». Его достаточно специфический политический курс не могут разделить значительные слои людей, и не только коммунисты. Про Сталина и говорить не приходится. Хотя, с точки зрения «особого пути» России, как ни странно, Сталин многим людям оказался ближе, чем Столыпин.
— Но почему победил князь, живший в XIII веке?
— Александр Невский, казалось бы, фигура древняя и потому забытая. Многие поначалу рассчитывали, что лидером голосования станет, например, Петр I, а он даже не вошел в тройку лидеров. Даже А.С. Пушкин стал четвертым. Часть интеллигенции отшатнулась от конкурса, когда была объявлена итоговая тройка: «Пушкин — наше все», а тут выбрали политиков. Но это именно и подчеркивает народный характер голосования и востребованность его результатов.
Защитником фигуры Александра Невского в проекте «Имя России» был митрополит Кирилл — еще до своего избрания патриархом. Это конечно, неслучайно, ведь Александр Невский — единственный русский святой из итоговой дюжины. И получилось так, что Православие для широких масс народа олицетворяется не монахом или святителем, а подвижником — государственным деятелем. Государственная ипостась Православия на сегодняшний момент воспринимается большинством людей как наиболее актуальная. В изначальном списке ведь были и Сергий Радонежский, и Серафим Саровский, и Андрей Рублев. Но они, к сожалению, очень быстро «отсеялись». Стало понятно, что защита Александра Невского — это не просто защита какой-то государственной политической линии, но и защита возможности православного выбора в государственном строительстве. Причем православного не только по форме, с обязательным для всех соблюдением постов и хождением в храмы — кстати, за всю свою полукочевую, странническую жизнь князь Александр не пропустил ни одной воскресной службы, — но и по духу, по отражению христианских идеалов в поведении политического лидера.
— Но, может быть, все это голосование — результат политического пиара?
— Даже если в процесс и были включены политтехнологи, конкуренция «кандидатов» была гораздо шире, чем на обычных выборах. Изначально из такого пестрого спектра (500 имен) люди не избирались никогда. Конкуренция идей и политических стилей, даже при использовании политических технологий, была максимально честной. Соответственно, и победитель — это в каком-то смысле фигура реальных народных ожиданий.
Причем выбирается в данном случае не какое-то определенное лицо, а его политическая линия, традиции и поведение. С точки зрения истории, фигура Александра Невского неоднозначна, и оценки могли быть самые разные. Так, Александр Невский никогда не был популистом, не играл на настроениях народных масс, не заигрывал с ними и часто принимал непопулярные решения.
— Тем не менее, народ эти решения понимал и тоже принимал.
— Не сразу. Но Александр Невский оказался глубоко близок народным интересам, я бы сказал, в стратегическом плане. Потому что сиюминутной выгоды его действия не несли. Кстати, стратегическое мышление отличает всех лидеров тройки — и Столыпина, и Сталина. Но имя Александра Невского при этом уже пронесли, как знамя, десятки поколений народа и элит. Несколько раз менялось название государства, его ориентация, конфигурация границ, но Александр Невский оказался стержневой, собирающей фигурой для каждой эпохи. Поэтому значение его духовного и политического наследия продолжает возрастать век от века.
Кстати, век от века продолжаются и нападки на его историческое значение. В прошлом году отгремел конкурс «Имя России», а сегодня во всех киосках страны лежит вышедшая в рамках популярной исторической серии «100 великих имен» красочно оформленная брошюра «Александр Невский», в которой не только ставится под сомнение личная святость князя и происходившие при его погребении чудеса, но и провозглашаются, к примеру, следующие «истины»: «Извергом он, конечно же, не был, но и идеальным правителем, несомненно, тоже». При этом авторы брошюры, не затрудняя себя доказательствами, объявляют «врагами» Александра Невского не только его брата Андрея (о его помиловании после антиордынского мятежа Александр лично просил у хана), но и святого князя Михаила Черниговского, и даже митрополита Кирилла, который Александра отпевал и хоронил. А ведь все это читают дети!
— В чем же секрет личности Александра Невского, который позволил ему так крепко запечатлеться в народном сознании и через века пройти со своим народом в качестве идеала правителя?
— Таких фигур может быть пять-шесть за всю историю России. Они являются рубежными. Иногда, независимо от их воли, именно с них начинается отчет нового исторического периода. Но действительно великими на фоне других, не менее выдающихся, людей, которым не так «повезло» с историческим периодом, их делает то, что они угадали лицо будущего задолго до того, как оно стало ясным для современников. С другой стороны, они сами формировали это лицо.
В России это, прежде всего, князь Владимир, который предопределил переход Руси от язычества к христианству. Это человек, одной ногой стоящий в прошлом, а другой в будущем и влияющий на развитие России до сих пор. Следующий — как раз Александр Невский. Это он определил положение Руси между Востоком и Западом. До того момента окончательный выбор не был сделан. Причем Александр сделал его таким образом, что сначала казалось, что выбор сделан в пользу Востока. Но на самом деле именно при нем Россия начала формироваться как особая цивилизация — не восточного и не западного типа.
Следующий человек такого масштаба — это Иван III, который превратил зависимое Московское княжество в общерусское государство имперского типа. Этот человек сделал Москву из регионального центра центром мировым. Следующий — Петр I. Переняв западные формы государственности, он, по сути, возглавил национальное сопротивление западному влиянию. Это был очень сложный, не удавшийся до конца кульбит. Тем не менее, на два столетия он определил лицо нашей страны и всего мира.
До сих пор идут споры о том, кто является такой фигурой в XX веке. Но, похоже, история сложилась так, что общество неизбежно должно было пройти через очередной кризис, а вождя, который сумел бы не расколоть, а объединить народ, так и не нашлось.
Вокруг подобных исторических деятелей, несмотря на все к ним претензии, возникает пространство уважения. Люди склонны прощать им многое. Так, Невскому простили сотрудничество с Ордой.
— Может быть, люди склонны прощать именно за давностью лет? Отсюда и романтизация образа Александра Невского.
— Но этого ореола нет вокруг других политиков его времени. Например, Дмитрий Донской куда более однозначная фигура, а даже в дюжину не вошел. Он с татарами дрался, а не договаривался и тоже, между прочим, недавно прославлен как святой. Прапрадедом Невского был Владимир Мономах, по мудрости и образованности, может быть, и превосходящий Александра Невского. Настоящий древнерусский интеллектуал. Ему худого слова бросить не за что. Создатель Владимирской Руси — святой князь Андрей Боголюбский…
Я думаю, людям важно сходство отчаянности положения, в котором находился князь Александр, располагая минимальными ресурсами при фактическом отсутствии выбора. Собственно говоря, никакого выбора перспективы у политиков тех времен не было. Как и сегодня, большая часть из них плыла в фарватере событий. Александр тоже плыл. Возможности его влияния на ход истории изначально были минимальны. Негде было взять людей или денег для того, чтобы сдвинуть что-то в свою пользу.
Многие, оказавшись в таком положении, опускают руки. Ситуация диктует: если не можешь быть самостоятельным, делай ставку на более сильного. Казалось бы, ты можешь только одно — выбрать, чьим слугой стать. Вот и вся свобода. Современник Александра князь Даниил Галицкий так и сделал. Он присоединился к католическому Западу. В тактическом плане он даже выиграл и несколько раз бил татар в поле, о чем Александр даже не мечтал. Но вскоре после его смерти его княжество превратилось в третьестепенную провинцию и перестало играть какую-либо политическую роль. Оно просто влилось в западную цивилизацию и растворилось в ней. Там даже храмов и замков древнерусских не осталось, хотя их можно было сохранить из чисто прагматических соображений. Причем большую часть зданий снесли не какие-то завоеватели-крестоносцы. Люди сами разрушили и переделали святыни своих предков, чтобы казаться похожими на новых хозяев. В итоге галицкая элита отказалась и от веры, и от языка. Область бывшего княжества была поделена между Польшей и Венгрией. А когда эти страны были в свою очередь завоеваны, стала далекой австрийской глухоманью.
— Некоторые сейчас сожалеют, что Александр тогда не пошел на переговоры с Европой.
— Европа вначале не так уж интересовалась мнением новгородцев и псковичей по поводу их будущего. Хотите оставаться в своих городах — принимайте католичество и учите латынь. Прочие русские должны были разделить участь на века загнанных в леса латышей, эстонцев и финнов. И кстати, не факт, вышли бы эти народы из леса, если бы не вошли позднее в состав России. От пруссов вон осталось лишь слово «Пруссия». Лейпциг когда-то назывался Липецком, Бранденбург — Бранибором. Где сейчас потомки их основателей?
Вот какого масштаба проблемы решались на Неве и на Чудском озере. А нам сейчас пеняют на маленький масштаб этих столкновений. Мол, нашли, чем хвалиться: Грюнвальдская битва 1410 года, битва при Раковоре 1268 года или даже сражение под Шауляем в 1236 году между рыцарями ордена и литовскими князьями имеют куда более грандиозный масштаб!
Но важен не столько масштаб, сколько результаты. Да, Александр разгромил не главные силы западной экспансии, а «всего лишь» разведку боем, но разгромил ее так, что Швеция и орден потом веками предпочитали договариваться с Новгородом и Псковом, а не раз за разом испытывать судьбу, как это было в случае с Литвой и Польшей.
— Выходит, что Александр Невский — фигура социального ожидания? Такой выбор означает, что люди чувствуют себя примерно в том же положении, в котором Россия была при Александре?
— Совершенно верно. Глубокий кризис, отсутствие возможностей быстро изменить ситуацию — именно так ощущается сегодня обстановка в России. Кстати, история предлагает нам и другой вариант поведения. Его олицетворяет «герой сопротивления» — брат Невского Андрей. Он не стал выжидать, собрал все маленькие наличные ресурсы и бросил в бой с завоевателями. Потерпев неизбежное поражение, бежал на Запад. Были и люди, которые татарам поклонились, даже, может, и в их веру перешли. Но их имен летописи почти не сохранили: этот вариант поведения осуждался больше всех остальных.
Почему один поступил так, а другой иначе? Тут мы видим качества, которые еще недавно считались основными для русского народа: терпение, умение ждать, упорство в достижении поставленной цели, которой в принципе нельзя достигнуть завтра. Но при этом ее надо продолжать добиваться урывками, тайком. Все эти качества у народа отсутствовали на тот момент — они только начинали формироваться. Собственно, татарское иго привело к формированию национального характера. Нам кажется, что умение использовать силу врага против него самого — это базовый принцип восточных единоборств, а это базовый принцип политики Александра Невского. Принцип поведения русского народа, который помог ему выжить. Причем в нем нет прямого обмана. Обман был бы очень быстро разоблачен и ликвидирован. Просто нужно умело уклоняться и ждать. А еще речь идет о бытовом проявлении такой христианской добродетели, как смирение.
— Ну, сейчас это тоже не очень популярно, более того — непонятно.
— Но при этом есть ожидание лидера, который научит смирению в современных условиях и покажет его на личном примере. Легко призывать свой народ к смирению перед самим собой: «Вы смиритесь, потерпите, а я за ваш счет буду своего добиваться». Трудно смиряться самому. Князь Александр это умел. Смирение в данном случае — это принятие своего креста или своей судьбы и умение выбрать жизнь, когда так легко сорваться в небытие: в одну сторону или в другую.
— Как ни парадоксально, но Александр Невский оказался связан и с Сибирью.
— Именно через свое смирение. Это один из первых людей, кто евразийское измерение будущей России ощутил лично. Он не послал кого-то, а поехал сам.
— Стоит добавить, что поехал он не добровольно.
— Да, причем именно здесь, в плену, нам открывается в Александре качество великого политика. Даже те ситуации, в которые он попадает не по своей воле, он превращает в составной элемент своей стратегии. По сути, плен для него превратился в глубокую разведку. Причем он поехал не один, а с братом Андреем. Но брат ощущал это состояние именно как плен и унижение и ничего, кроме унижения, не увидел. Александру же поездка показала, с одной стороны, объективную невозможность вооруженного сопротивления татаро-монгольской военно-государственной машине. В то же время в этом путешествии была выработана долгосрочная союзническая политика. Будучи бесправным, Александр сумел вызвать к себе такое уважение врагов, что они начали рассматривать его как младшего партнера. На тот момент это был минимальный шажок к независимости. Вроде бы очень низко, но уже чуть выше пола. Именно с этой ступеньки его преемники, московские князья, поведут свою партнерскую политику с Ордой, которая шаг за шагом не только опрокинет Орду, но и даст им возможность претендовать на ее политическое наследство.
Не знаю, можем ли мы назвать Александра политическим аналитиком такой высокой пробы? Можно сказать, что он был водим Святым Духом или имел потрясающую интуицию, если так кому-то ближе. Однако он почувствовал перспективы развития России в ту сторону, куда он отправился. Это вообще фантастический момент, но траектория его путешествия стала лет через 600–700 южной границей владений Российской империи. Вектор его движения совпал с вектором развития России как государства и даже с движением русских как народа, которые двигались сюда еще до государственных указов. Принятие князем своей судьбы открыло его потомкам дорогу в этом направлении.
Смирение как победа — вот чему нас учит Александр Невский. Человек вроде бы не видит своей победы. Он получает только поношение от близких, которые разделяют его унижение, не понимая смысла и видя один только срам. Далекие потомки, наоборот, почти не в силах оценить, чем заработано их великое наследие. В данном случае столь длительное народное почитание благоверного князя Александра обусловлено чутьем и верой народа в то, что не сама собой пережила Россия татарское иго и расширилась на восток, не сама собой присоединилась Сибирь. У всего есть первопричина и перводвигатель, свои герои и свои святые.
27 / 07 / 2010
В 80-90-е годы прошлого столетия как в западноевропейской, так и российской науке вновь появились попытки переосмыслить значение для истории Руси и, соответственно — России, политику князя Александра Невского, и свести его гражданский и духовный подвиг даже не к рядовому, типичному для князя-воина поступку, а к роковой ошибке, предопределившей «не тот» путь развития средневековой Руси, а затем и России.
Критический анализ деяний Александра Невского дан в книге главы английских историков-славистов профессора Оксфордского университета Джона Феннела «Кризис средневековой Руси. 1200–1304.», вышедшей в свет в 1983 г. в Лондоне (переиздана в переводе на русский язык издательством «Прогресс» в 1989 г.), а также статье И. Н. Данилевского «Один из любимых героев детства» («Знание-сила». 1994. № 7). И. Н. Данилевский пошел еще дальше своего английского коллеги и поставил перед собой задачу развенчать столетиями слагавшийся миф о великом князе Александре Ярославиче.
Остановимся на основных положениях этой работы и начнем цитатой из нее с небольшими комментариями: «Основы мифа об Александре Невском были заложены уже вскоре после смерти знаменитого князя. Приблизительно в восьмидесятые годы XIII столетия начал формироваться культ князя как святого, в чем кровно были заинтересованы его преемники. Тогда и была написана житийная повесть о нем. Основу ее составил рассказ о тех самых сражениях, которые мы так хорошо помним». (С.123), т. е. о Невской битве 15 июля 1240 г. и Ледовом побоище 5 апреля 1242 г. По мнению И. Н. Данилевского, «столкновение на Неве вряд ли можно назвать „битвой“, „схватка в устье Ижоры больше напоминала партизанский рейд по тылам противника, чем большое сражение“ (С.125). „Мифическое восприятие событий“ было закреплено уже в XX веке, когда „новые мифотворцы“ поставили Невскую битву — „один из заурядных… эпизодов истории“ (С. 125), по убеждению И. Н. Данилевского, — „в один ряд с другими битвами — за Москву, под Сталинградом, Курском, за Берлин“. Не стоит преувеличивать, по мысли историка, масштабы „столкновения со шведскими рыцарями“, в котором подвиги новгородцев „выглядят вполне заурядными эпизодами вооруженного столкновения“(С.124) [ср. с мнением Дж. Феннела: „…великая сеча“ была не более чем очередным столкновением между шведскими отрядами и новгородскими оборонительными силами из происходивших время от времени в XIII–XIV веках».(С.143–144)], равно как и Ледовое побоище. На него нарывался сам Александр Ярославич, провоцируя «столкновения с достаточно сильным и опасным для Новгорода и Пскова… противником» (С.126), «в основном воюя… против чюди, ливов, эстов» (С.128).
Прервем цитирование, чтобы по ходу сделать несколько замечаний. Если немецкие рыцари, по мнению И. Н. Данилевского, все-таки были «достаточно сильным и опасным противником», тогда почему же историк так стремится уменьшить значение решающей битвы с ними на льду Чудского озера и в то же время дважды восхищается литовцами, разбившими рыцарей в 1236 и 1410 гг.? Почему эти решительные действия Миндовга и Витовта с Ягайло против Ордена не вызывают такого раздражения, как выступление князя Александра Ярославича? Не потому ли, что Русская земля, в отличие от Литовской, так и не допустила своей оккупации немцами, но «была вынуждена более двух веков тянуть унизительную лямку ордынских „выходов“ и помогать захватчикам порабощать другие народы» (С.132)?
Последнее — намек на совместные походы русских с ордынцами, в том числе и против Литвы, любившей воевать с Русью, но политику князей которой — Миндовга, Витовта и Ягайло — И. Н. Данилевский ставит в пример русским князьям. Еще бы! «…Великий князь Витовт (тот самый, который совместно с Ягайло разгромил в 1410 г. Тевтонский орден) фактически контролировал положение дел в Крыму и в Заволжской Орде, некоторые правители которых даже короновались на ханство (!) в Вильне, а заодно решал вопрос, стоит ли ему посадить „во Орде на царствие царя его Тохтамыша“» (С.132). (Стало быть, и на его, Витовта, совести лежит сожжение «его царем» Тохтамышем в 1382 г. Москвы?)
Упрекая русских в союзе с Ордой (вынужденном союзе! — А. У.), И. Н. Данилевский почему-то забыл о добровольном союзе великого князя литовского Ягайло, католика и «образца для подражания», с мусульманином Мамаем, на помощь которому он шел в 1380 г. против великого князя владимирского Дмитрия Ивановича Московского, да не поспел к сражению на Куликовом поле. Забыл историк и о трех походах на Москву в 1368, 1370 и 1372 гг. отца Ягайла, великого князя Ольгерда Гедиминовича (в 1345–1377 гг.)(4). Забыл, что уже после Кревской унии 1385 г. и «брачного» объединения Литвы и Польши (женитьбы Ягайло на польской королеве Ядвиге в 1386 г.) новый государственный союз постарался прибрать к рукам западнорусские земли. Но даже литовские феодалы не сразу принимали унию (5), что уже говорить о православных русских! И, наконец, историк забыл, что третий (или первый по хронологии) «образец для подражания» — Миндовг постоянно воевал с Русью: и с князем Даниилом Галицким, и его братом — Васильком Волынским, и князем Романом Брянским и т. д. Именно он выгнал своих племянников Тевтивила и Едивида из Литвы, послав их на Русь воевать к Смоленску, со словами: «Кто что захватит, пусть тем и владеет» (6). Возникает вопрос: если действия русских по обороне своих рубежей — это, по словам И. Н. Данилевского, «порабощение других народов», то как тогда назвать походы Литвы на Русь до самой Москвы?
Вернемся, однако, к статье И. Н. Данилевского.
«Как могла судьба этой Русской земли зависеть от того, насколько успешно будет грабеж эстов войском Александра Невского?» (С.126), — спрашивает глубоко ироничный автор «наиболее авторитетных ученых Советского Союза», создавших многотомные «Очерки истории СССР» и «канонизировавших» уже в нашем веке семисотлетний миф об Александре Невском как защитнике Отечества.
Иронии, самого лучшего средства для низвержения с пьедестала «былого кумира», автору не занимать. «Ах да! — будто очнувшись от забытья, восклицает он. — Ведь Ледовое побоище — крупнейшая битва!» (С.127). И дальше следует «развенчание» этого устоявшегося за несколько веков мнения: «Новгородские и псковские летописи не сообщают о численности воинов, принимавших в ней участие (а южное летописание о ней вообще ничего не сообщает)» (С.127). Правда, в русских летописях имеются сведения о пятистах погибших и пятидесяти плененных немецких ратниках, но они противоречат цифрам «Немецкой рифмованной хроники» конца XIII в., упоминавшей двадцать и шесть человек, соответственно. Впрочем, «количественные противоречия снимаются просто, — дает пояснение сам автор. — Обычно считают, что русские летописи дают общее число павших и пленных, а „Хроника“ — только полноправных рыцарей». «Но, — продолжает И. Н. Данилевский, — и в таком случае Ледовое побоище явно уступает в масштабах той же Шяуляйской битве. В ней ведь пало более сорока рыцарей!» (С.127).
Именно в этой битве 1236 г., по мнению И. Н. Данилевского, «немецкое рыцарство потерпело сокрушительное поражение под Шавлями (Шяуляем)» и был положен «предел продвижению крестоносных рыцарей на восток» (С.127), правда, заслуга в этом уже не русских, а литовских отрядов под командованием литовского князя Миндовга.
В таком случае, ироничный вопрос И. Н. Данилевского по поводу итога Ледового сражения Александра Невского, можно переадресовать ему самому: «… Почему, несмотря на полный, как нам помнится разгром, немецкие рыцари еще не одну сотню лет, вплоть до Ивана Грозного, продолжали тревожить северо-западные границы Руси?» Пусть «сокрушительное поражение» (погибло более 40 рыцарей) и нельзя приравнять к «полному разгрому» (погибло 26 рыцарей), то как можно хотя бы объяснить саму возможность битвы в 1242 г. на Чудском озере, исходя из утверждения самого исследователя, что шестью годами ранее, т. е. после Шяуляйской битвы, «продвижение немецких рыцарей на восток не просто было остановлено, они были отброшены на запад фактически к границам 1208 года?!» (С.127). Почему же тогда после «сокрушительного поражения» и «отбрасывания на запад» немецкие рыцари уже в 1240 г. оказались на Русской земле, заняли Изборск и Псков, преспокойно себе строили на русской территории крепость в 16 км от Финского залива и в 35 км от Новгорода? И два года вели себя так, словно были здесь хозяевами и укоренились в этих землях?!
Совершенно очевидна попытка преувеличить значение одной битвы — в 1236 г. под Шяуляем (не хотелось бы думать, что только потому, что одержали ее литовцы, политику которых И. Н. Данилевский ставит в пример русским) и принизить значение другой — в 1242 г. на Чудском озере, одержанной уже русскими, т. е. налицо новое мифотворчество: развенчать семисотлетнюю славу князя Александра Невского, как защитника Руси (от чего — рассмотрим ниже), выставить его в роли реакционера, выступившего против продвижения католической цивилизации на восток.
Для первого уместна пренебрежительная и уничижающая ирония; для второго — переоценка сделанного великим князем в новом, свойственном нашему времени, духе.
Какой же ценой «прославленный защитник земли русской пытался обезопасить северные города от агрессии с запада?», — спрашивает с той же иронией И. Н. Данилевский. Совершенно очевидно, за счет «сговора с монголами» (С.128), «топя в крови… сопротивление Орде…» (С.128).
Тут-то и возникает до очевидного простой вывод: как «представители западноевропейской цивилизации», «рыцари ордена несли с собой новую жизнь», «несли новую идеологию — католическую религию», и «вместе с ними шел новый закон, новый городской быт, новые формы властвования» (С.131), однако «благодаря героическим усилиям великого „освободителя“ от крестоносного ига (которого, впрочем, — замечает историк, — никогда и не было) князя Александра Ярославича, водружено» было «ярмо на шею русскому народу» — монголо-татарское иго «своей» Золотой Орды (С.130).
Такая вот простенькая «самонапрашивающаяся» мысль. Но она почему-то не пришла в православные головы за семь веков почитания св. Александра Невского. Сам И. Н. Данилевский констатирует, что князь Александр Невский «в своем решении нашел понимание и поддержку, пусть не у всех современников, зато почти у всех потомков» (С.130–131). Почему так получилось, этого И. Н. Данилевский не объясняет, хотя хорошо известно, что большое видится на расстоянии. Не сообщает он и того, что после явления образа Александра Невского пономарю Владимирской церкви Рождества Пресвятой Богородицы в ночь на 8 сентября 1380 г., т. е. в канун Куликовской битвы, когда благоверный князь Александр Ярославич восстал в видении из гроба и выступил «на помощь правнуку своему, великому князю Дмитрию, одолеваему сущу от иноплеменников»(8), началось его народное почитание во Владимиро-Суздальской земле. В первой половине XVI в. известный церковный писатель Пахомий Серб составил канон Александру Невскому, а на Соборе 1547 г. Русская Православная Церковь причислила его, на основании разысканий о чудесах им творимых, уже к лику общерусских святых, как нового чудотворца. К этому событию по приказу митрополита Макария, для составляемых Великих Миней Четьих, было написано и первое каноническое житие святого князя Александра Невского на основе хорошо известного с конца XIII в. его княжеского жизнеописания. В 1552 г. совершилось чудо в присутствии Ивана Грозного, шедшего походом на Казанское царство и остановившегося во Владимире. Во время молебна у раки святого Александра Невского о даровании победы приближенный царя — Аркадий — получил исцеление рук и впоследствии написал еще одно житие святого. По всей Руси стали строиться храмы и закладываться монастыри в честь святого благоверного князя Александра. Один из них — Александро-Невская Лавра — в устье Ижоры, на предполагаемом месте его победоносного сражения со шведами (9).
Даже Петр I, приложивший немало усилий для поколебания православных устоев в России, с великими почестями перенес святые мощи благоверного князя в новую столицу (точнее — в Александро-Невскую Лавру) — с надеждой на покровительство и заступничество святого.
Вот эту-то легенду, т. е. прославление князя Православной Церковью, самодержцами и народом, и попытался развенчать в своей статье И. Н. Данилевский и представить «реального князя Александра Ярославича», которого ему как профессиональному историку дано знать: «хитрого, властолюбивого и жестокого правителя» (С.132), который «одним из первых русских князей… в годы ордынского нашествия понял простую истину: помогая Орде грабить и угнетать свой народ, можно получить кое-какие выгоды для себя» (С.132). Под «выгодами для себя», надо полагать, историк подразумевает «титул великого князя», который Александр Ярославич «всеми силами старался сначала заполучить, а потом удержать…» (С.132).
Изложенная точка зрения И.Н.Данилевского настолько близка взглядам Дж.Феннела, и даже во многом шире их, что отпадает надобность в их изложении, но имеет смысл вступить в полемику с двумя историками одновременно и попытаться все же понять, в чем смысл подвига Александра Невского, за который его благодарят потомки.
В оценке двух битв оба упомянутых исследователя не отличаются друг от друга: «Две относительно мелкие победы — пишет Дж. Феннел, — над шведами на Неве в 1240 году… и над немецкими рыцарями на льду Чудского озера — доведены в „Житии“ („Повестях о житии Александра Невского“, упоминаемых выше в цитатах И. Н. Данилевского и называемых традиционно, но неверно, „Житием Александра Невского“. — А. У.) до эпических размеров» (С.142). Однако, замечает Дж. Феннел, «достоверные факты о борьбе Александра с Западом несколько отличаются от тех, что приводятся в „Житии“. В первой половине июля 1240 года шведский отряд, в который входили шведы, мурмане (норвежцы — возможно, речь идет о нескольких норвежских рыцарях) и финны (правда, И. Н. Данилевский говорит только о шведах — А. У.), пришедший „с князем и с епискупы“, высадился на берегах Невы» (С.143). Дж. Феннел не стал уточнять, по какой такой надобности они оказались на Русской земле, да еще и с оружием, и под духовным водительством епископов. Но его глубоко возмутило оказанное князем Александром сопротивление западноевропейским рыцарям, а еще больше то, что древнерусский автор «Повестей о житии Александра Невского» назвал состоявшееся сражение «великой сечей». На самом деле, по мнению Дж. Феннела, эта «великая сеча» была «не более чем очередным столкновением между шведскими отрядами и новгородскими оборонительными силами» (С.143), или, по мнению И. Н. Данилевского, — «одним из вполне заурядных эпизодов вооруженного столкновения» (С.124).
Оба историка ссылаются при этом на тот факт, «что ни летопись Суздальской земли (Лаврентьевская), ни один из шведских источников не содержат никаких упоминаний об этом событии» (Дж. Феннел. С.143). Правда, И. Н. Данилевский замечает, что псковские и новгородские летописи, хотя и вспоминают о ней, но «скромны в описании невской победы» (С. 124), в то же время о битве 1242 г. «южное летописание… вообще ничего не сообщает» (С. 127).
Факт, вроде бы, красноречивый: если часть древнерусских летописей ничего не сообщает о событии, или упоминает о нем вскользь, то оно, скорее всего, было незначительным и не заслуживало внимания ни прежде, ни, тем более, теперь, — так, или примерно так, должен рассуждать современный трезвомыслящий историк.
Но как быть тогда с тем обстоятельством, что только в двух коротких предложениях та же Лаврентьевская летопись сообщает о захвате в 1240 г. монголо-татарами Киева, а Новгородская I летопись вообще ничего не говорит о разрушении «матери городов русских»? Или это событие тоже было «одним из заурядных, но от того не менее драматичных эпизодов истории многострадальной родины» (И. Н. Данилевский. С.125)?! Однако, по сообщению стороннего наблюдателя — Иоанна дель Плано Карпини, посетившего Киев в 1246 г., от столицы Древней Руси «почти ничего не осталось, в настоящее время (т. е. спустя 6 лет после разрушения, за которые можно уже было что-то и восстановить, и отстроить заново — А. У.) в нем едва насчитывается 200 домов…» (10). А ведь это был один из крупнейших городов Европы, и дворов в нем было не менее 8 тысяч, а из 50 тысяч жителей уцелело не более двух тысяч! (11).
Но, быть может, мы действительно преувеличиваем, вслед за князем Александром Ярославичем, опасность, исходившую от шведов и немцев в 1240–1242 гг.?
Ведь «шведский десант 1240 года», по мнению И. Н. Данилевского, «не очень торопился осуществлять коварные замыслы. Показателем служит уже одно то, что шведы, войдя в Неву, пребывали в бездействии не менее недели» (С.125). Получается, что это двадцатилетний князь Александр проявил коварство и столь стремительно выступил «в партизанский рейд по тылам противника»(С.125), «что к нему не успели присоединиться многие новгородцы» (С. 123), не говоря уже о помощи его отца, великого князя Ярослава Всеволодовича.
Почему же так торопился молодой князь напасть на медлительных шведов? И что собирались делать шведы на Русской земле, и почему они медлили?
Чтобы ответить на эти и многие другие вопросы, нужно совершить экскурс в тридцатые годы. Еще в булле (письме) от 24 ноября 1232 г. папа Григорий IX обратился к ливонским ряцарям-меченосцам с призывом начать активную деятельность в Финляндии, чтобы «защитить новое насаждение христианской веры против неверных русских». В очередном послании от 27 февраля 1233 г. русские (Ruthеni) прямо называются «врагами» (inimici). Координатором совместных действий был назначен «апостольский легат» Вильгельм Моденский. Однако в ближайшие годы другие заботы и соседи Руси занимали крестоносцев. Но в папской булле от 9 декабря 1237 г. Григорий IX обращается уже к шведскому архиепископу и его суффраганам-епископам с призывом организовать «крестовый поход» в Финляндию «против тавастов» и их «близких соседей». «Очевидно, — замечает Б. Я. Рамм, — что призывая крестоносцев уничтожать „врагов креста“, папа имел в виду наряду с тавастами также карелов и русских (тех самых „близких соседей“ — А. У.), в союзе с которыми тавасты в эти годы энергично противились католической экспансии» (12). Интересно отметить, что призыв этот приходит после объединения (при участии той же папской курии) в 1237 г. ливонского Ордена меченосцев с Тевтонским орденом, владевшим значительной частью Пруссии.
В свою очередь, Вильгельм Моденский по распоряжению папы стал активно формировать антирусскую коалицию. При его участии 7 июня 1238 г. в Стенби, резиденции датского короля Вальдемара II, состоялась встреча короля с магистром уже объединенного Тевтонского ордена в Ливонии Германом Балком. Тогда был составлен договор по Эстонии, согласно которому треть завоеванных земель отдавалась Ордену, остальные — датскому королю (13). Тогда же обсуждался и вопрос о совместном выступлении на Русь трех главных участников коалиции: с одной стороны — датских крестоносцев, располагавшихся в Эстонии, тевтонцев из Ливонии и крестоносцев, обосновавшихся в Финляндии, а с другой — шведских рыцарей (14). «Единственный раз в истории объединились три силы западноевропейского рыцарства: шведы, немцы и датчане — для нападения на русские земли» (15). Уже и западные ученые начинают склоняться к мнению, что этот поход шведов был «крестовым» и предпринимался под нажимом папы: «Возможность для шведов вести боевые действия на Неве в 1240 г. была связана со Вторым (! — А. У.) шведским крестовым походом в Финляндию», — пишет профессор Копенгагенского университета Джон Линд. «Вслед за Галленом мы склонны считать, что упомянутый крестовый поход может расцениваться как результат папской буллы 1237 г. Он был предпринят вскоре после призыва папы Григория IX. В этой связи шведская военная экспансия на Неву в 1240 г. — звено шведской экспансии на Восток, что особенно активно проявляется в начале XIV в. и будет преследовать цель установления контроля над водными путями в регионе Ладожского озера, рек Невы и Волхова»(16). «…Что поход носил характер „крестового“, указывает и отмеченное летописью наличие в войске, пришедшем на Неву, нескольких „пискупов“ (упомянуты летописью во множественном лице); в обычном походе, не носившем религиозной окраски, нескольким епископам было нечего делать» (17).
Если учесть, что в Шведском государстве на то время насчитывалось всего шесть епископов, включая и Финляндского, то «присутствие в войске даже двух (тем более трех) епископов означало участие в ходе значительной части руководителей шведской церкви» (18).
Теперь можно объяснить, почему медлили высадившиеся на берегу Невы в первой декаде июля шведы, и почему так спешил Александр Ярославич: шведы дожидались немцев, но те опоздали. И хотя 15 июля 1240 г. князь Александр Ярославич разбил шведов, у него уже не осталось сил для отражения в августе-сентябре нашествия с запада «задержавшихся» немцев. Немецкие рыцари, не торопясь, захватили крепость Изборск, разбили посланный на выручку Изборска отряд из Пскова, взяли вскоре и сам Псков, и подошли на 30–40 верст к Новгороду. Они оккупировали берега Невы, Ладожские земли и Карелию, построили близ Финского залива крепость Копорье. Если монголо-татары прокатывались волной, опустошая русские земли и увозя все, что можно было забрать с собой, то немецкие католические рыцари основательно оседали на захваченных землях. И даже получали на это из Рима «узаконенное право». «Благородным» жестом папа Григорий IX «отдал» захваченные крестоносцами русские земли эзельскому епископу Генриху, который в апреле 1241 г., в свою очередь, заключил договор с рыцарями, по которому управление землями передавал им, в том числе и сбор податей (поскольку «на них падает труд, издержки и опасность при покорении язычников», в число коих были причислены и православные христиане), десятую часть которых забирал в пользу католической церкви (19).
Даже в среде западноевропейских ученых постепенно складывается мнение о «наличии непосредственной связи между выступлением немецких рыцарей и предшествующим ему шведским наступлением на Неве». Как замечает Э. Хеш, можно «сделать более или менее убедительные выводы из очевидного положения дел одновременных военных операций 1240–1241 г.». «Свои приоритетные права в самой стране и свою долю в новых завоеваниях оспаривали друг у друга немецкие, датские и шведские епископы, рыцари Ордена в Пруссии и Лифляндии… и внявшие призывам к крестовым походам рыцарские вассалы. Далеко идущие планы в отношении Восточных земель, которые не исключали также и севернорусских территорий, можно было бы прежде всего ожидать от Папской курии. Особенно активна она была во времена понтификата Григория IX (1227–1241). Первые попытки координации миссионерских (?! — А. У.) усилий предпринимались уже при его предшественниках Иннокентии III и Гонории III. Вышеупомянутые папы действительно пытались путем неоднократных призывов к крестовым походам в 20-е и 30-е cc. XIII в. помочь притесняемой молодой церкви Финляндии, обязать к активной помощи как епископов Севера, так и рыцарский Орден» (20). «Притесняемой», надо полагать русскими, поскольку еще в 1227 г. Ярослав Всеволодович «крести множство Корелъ, мало не все люди» (21), которые вместе с тавастами и емью выступили против католиков шведов (22), (т. е. «молодой церкви Финляндии» по Э. Хешу), и противостояли продвижению католицизма на свои земли. Тогда-то в «миссионерскую деятельность» включились крестоносцы, мечем внедряя католицизм.
Изгнавшие в 1240 г. молодого князя новгородцы видимо успели за год ощутить прелести «цивилизованной жизни», принесенной рыцарями на их земли, и вновь призвали Александра Ярославича в Новгород. В 1241 г. стремительным ударом он захватил Копорье и разбил немцев на побережье Финского залива. Его активность не вызвала восторга у подбиравшегося к вековому рубежу папы Григория IX. В новой булле от 6 июля 1241 г. он призывал уже норвежского короля содействовать «крестовому походу… против язычников в земли соседних», что, по мнению Б. Я. Рамма, означало «Прибалтику, районы Финского залива, где развернулась большая война против Руси» (23).
В то время, как, по словам Дж. Феннела, «немецкие рыцари были менее активны», князь Александр в начале 1242 г. вернул еще и Псков и перешел на эстонско-немецкую территорию, явно напрашиваясь на непонятное И. Н. Данилевскому столкновение «с достаточно сильным и опасным для Новгорода и Пскова… противником». Такая оценка силы врагов молодого князя несколько отличается от его же, И. Н. Данилевского, утверждения, высказанного ранее, что в Ливонском и Тевтонском орденах число крестоносцев не превышало ста пятидесяти человек [Дж. Феннел придерживается мнения, что в двух орденах было чуть более ста рыцарей (С.143)]. Если сто пятьдесят рыцарей — это «достаточно сильный и опасный противник», а гибель 40 рыцарей при Шяуляе — это «сокрушительное поражение», то выведенные из строя в Ледовом побоище 26 рыцарей — всего лишь рядовое сражение…
Дело здесь, конечно же, не в самих рыцарях, а в том небольшом отряде от 8 до 30 человек, который каждый из рыцарей возглавлял в зависимости от своих материальных возможностей. В отряд входили профессиональные воины — лучники, оруженосцы и т. д., нанятые за деньги или взятые из своих крепостных рыцарем. То есть, немецкие рыцари, атаковавшие вместе с набранными эстонцами 5 апреля 1242 г. дружину Александра Невского, действительно представляли собой значительную военную силу и цифры русских летописей, не выглядят надуманными. Но эта значительная военная сила разбилась о стратегию Александра Ярославича, мужество новгородцев, псковичей и владимирцев, присланных его отцом Ярославом Всеволодовичем под предводительством родного брата Александра — Андрея.
Если бы это было рядовое столкновение, то, думается, Тевтонский орден не стал бы в 1243 г. в Новгороде подписывать мирный договор с Александром Невским, согласно которому Орден отказывался от всяких территориальных притязаний на русские земли (24). Уже сам этот факт свидетельствует о действительно большом значении Ледового побоища в судьбе русских северо-западных земель.
Оценили и рыцари-католики силу Александра Ярославича и заключили 1 октября 1243 г. соглашение о новом союзе между епископами Риги, Тарту, Эзеля и Тевтонским орденом в Ливонии о взаимной защите и помощи, но уже без идеи и призыва воевать Русь (25).
Спустя только 10 лет, в 1253 г. немецкие рыцари предприняли новую попытку напасть на Псков, но на сей раз — неудачную; а в 1262 г. тевтонцы потерпели поражение — сдали Юрьев (Тарту) сыну Александра — Дмитрию и брату Ярославу Ярославичу. Как сетует Дж. Феннел, «шведы могли соревноваться с немцами в бездеятельности (их завоевательная политика явно более по душе английскому профессору. — А. У.). Единственный раз они появились на русской границе в 1256 году, возможно (деликатная оговорка! — А. У.), в ответ на призыв папы Александра IV к общему крестовому походу против „язычников“ Восточной Европы» (С.155). (Уже сам факт признания Дж. Феннелом существования идеи крестового похода против «неверных» русских, т. е. «неверных христиан», «язычников», поддерживаемой папой Римским, — сам по себе отраден). Но шведы испугались русских, когда узнали, что те собирают силы и послали в Суздаль за подкреплением. Этого было достаточно, чтобы рыцари «побегоша за море».
Так был ли смысл в этих двух сражениях — на Неве и Чудском озере, если, по замечанию того же Дж. Феннела, князь Александр Ярославич «отбил у шведов охоту совершать набеги на русскую территорию еще на четверть столетия» (С.155), т. е. до 1281 г.?
А, может быть, при крестоносцах жилось бы лучше? И после них, если бы «перерешить» все тогда?
В 1202 г. по призыву молодого, энергичного и честолюбивого папы Иннокентия III (1198–1216) крестоносцы (костяк которых составляли французы, немцы и итальянцы) отправились в свой четвертый крестовый поход в мусульманский Египет и Палестину для освобождения колыбели христианства — Иерусалима. Но… оказались («почему-то») у стен Византийской столицы — Константинополя, издавна, еще со времен первых трех крестовых походов, поражавшую своими богатствами и великолепием.
Под благовидным предлогом защиты справедливости — восстановления на престоле свергнутого византийского императора Исаака II Ангела — крестоносцы захватили в июле 1203 г. столицу Византии и изгнали узурпатора Алексея III, нашедшего убежище у Романа Галицкого.
По ранее взятым на себя обязательствам, сын Исаака II Ангела, ставший 1 августа соправителем отца и императором Алексеем IV, должен был за оказанную их императорскому дому услугу заплатить крестоносцам 200 тыс. серебряных марок и подчинить греческую церковь папе Римскому. Получив половину обещанной суммы и захватив еще около 60 греческих городов, «христовы воины» принялись активно вводить на оккупированной территории церковную унию (т. е. «воссоединение» церквей с подчинением православной церкви католической), заменив православных патриархов — Константинопольского и Антиохийского — латинскими, легко признавшими папу Иннокентия III (равно и друих) не только «наместником апостола Петра» на земле, но и Божьим!
По сути дела началась открытая война западных христиан против восточных (православных), именуемых католиками после разделения в 1054 г. церквей «еретиками» и «раскольниками», и даже «врагами Господа» (вот почему и русские были названы в папских буллах «неверными» и «язычниками»).
Еще в середине XII в., во время второго крестового похода, католический фанатик епископ Лангрский уже мечтал о взятии Константинополя и побуждал французского короля Людовика XII заявить, что византийцы не являются «христианами на деле, а лишь по имени», что они показали себя виновными в ереси, а изрядная часть крестоносцев полагала, что «греки вовсе не были христианами и что убивать их — это меньше, чем ничто», — замечает крупнейший знаток средневековой западноевропейской цивилизации Жак Ле Гофф. Обращает на себя внимание его характеристика «представителей западноевропейской цивилизации»: «По отношению к грекам латиняне испытывали смесь зависти и презрения, идущего от более или менее подавляемого чувства неполноценности… Это была рефлекторная реакция воинственного и бедного варвара на богатого цивилизованного человека» (26).
С самого начала похода предпринимались и другие попытки объяснить эту метаморфозу с изменением маршрута, как чистой случайностью (см. воспоминания участников захвата Константинополя — маршала Шампани Жоффруа де Виллардуэна и французского рыцаря Робера де Клари) (27), или «коварством» венецианцев и итальянского маркиза Бонифация Монферратского, особенно ненавидевших соперничавший с Венецией в Средиземном море Константинополь, и потому охотно переправивших на своих кораблях за приличную плату в 100000 тыс. серебряных марок крестоносцев под стены византийской столицы.
Имелись, однако, и более весомые причины, нежели ненависть, деньги или даже восстановление на троне (за деньги, конечно) Исаака II Ангела, — малоизвестные или вовсе не известные участникам похода. Они-то и привели крестоносцев не в исламизированную Палестину, а в православную Византию (28).
Еще в сентябре 1198 г. папа Иннокентий III обратился с требованием к Франции, Англии, Венгрии и государствам Германии и Италии выделить к марту 1199 г. военные отряды для планируемого четвертого похода в Святую землю. Аналогичное послание было адресовано и византийскому императору Алексею III, хотя и узурпатору, но тогда признаваемому Римом. В нем довольно жестко и даже с угрозой был поставлен вопрос об «объединении» (унии) двух христианских церквей, естественно, с подчинением греческой церкви папе Римскому. Так было положено начало в реализации планов папы Иннокентия по созданию единой теократической Латинской империи (напомню, что императора и королей короновал папа, а неугодных отлучал от церкви) на обширной территории Европы, Малой Азии и Северной Африки.
Однако, даже угрозы применения силы Западом не поколебали позиции православного (и самоуверенного!) императора Алексея III, и он решительно отклонил предложения папы. Вот тогда-то, фактически, и была предрешена его участь, и стали сгущаться тучи над «вторым Римом» в истории христианства — Константинополем, и нависла угроза открытой войны. Папа всецело разделял культивировавшуюся в католических кругах теорию, согласно которой война со «схизматиками» — православными, приравнивалась к войне с еретиками и язычниками. А в 1203 г. нашелся и более сговорчивый претендент на византийский престол — царевич Алексей, ставший с помощью латинян императором Алексеем IV.
Но благородное прикрытие — восстановление законной власти — использовалось недолго. Алексей IV не смог скоро расплатиться с крестоносцами за оказанную ему услугу, чем вызывал у них все большее и большее раздражение. Впрочем, не только у завоевателей появилось оно. Усилившееся недовольство политикой отца и сына Ангелов «продавшихся латинянам», высказывали православные греки, заволновавшиеся, по словам византийского хрониста Никиты Хониата, как «безграничное и вольное море при сильном ветре, угрожая бунтом» (29).
Под общественным нажимом Алексей IV вынужден был пойти на разрыв с крестоносцами, до конца не выполнив своих обещаний. Разгневанный дож Дандоло заявил своему ставленнику: «…Припомни-ка, что мы возвысили тебя из ничтожества, а затем мы сделали тебя сеньором и короновали императором… Мы вытащили тебя из грязи… мы же втолкнем тебя в грязь;…отныне и впредь я буду чинить тебе зло всей своей властью», — засвидетельствовал их разговор Робер де Клари (30). Латиняне решили сами добиваться своих «прав».
В январе 1204 г. вспыхнуло городское восстание против Алексея IV. Им воспользовались греческие аристократы и возвели на престол под именем императора Алексея V сановника из своей среды Алексея Дуку, надеясь, что он сможет организовать защиту Константинополя от крестоносцев.
Новоиспеченный император поспешил поскорее расправиться как с предводителем народа Николой Канавой, так и со своим предшественником Алексеем IV (его отец Исаак II Ангел умер чуть раньше). Это дало повод латинянам для очередной кампании по защите справедливости. «И все церковнослужители, и те кто имел полномочия от апостолика (…), — пишет Жоффруа де Виллардуэн, — согласились в том, что тот, кто совершил такое убийство, не имеет право держать землю, и те, кто согласился с подобным, — суть соучастники убийства, а кроме того они (т. е. греки — А.У.) уклонились от повиновения Риму. „Посему мы говорим вам, — сказало духовенство, — что война является правой и справедливой“. И все, имеющие „правое намерение завоевать эту землю и поставить ее в подчинение Риму“, получат от папы отпущение грехов» (31).
«Защитники справедливости» не забывали и о собственных интересах. Крестоносцы не торопясь готовились к осаде столицы и разрабатывали план построения на месте Византии Латинской империи с выборным императором и договор дележа трофеев — от земель и дворцов до церковных святынь. Греки так и не сумели противостоять более сильным и организованным крестоносцам. 13 апреля 1204 г. Константинополь пал, а вместе с ним пала и Византия: 57 лет на ее территории властвовали «цивилизованные латиняне».
Чтобы не выглядеть субъективным, оценку их правления позаимствую у выше упоминавшегося авторитетнейшего французского медиевиста Жака Ле Гоффа из его широко известной монографии «Цивилизация средневекового Запада»: «…Походы сделали непроходимый ров, разделивший Запад и Византию, и вражда между латинянами и греками, обострявшаяся от похода к походу, вылилась в Четвертый крестовый поход и взятие Константинополя крестоносцами в 1204 г.; вместо того, чтобы смягчить нравы, священная война в своем неистовстве привела крестоносцев к худшим эксцессам, начиная еврейскими погромами, которыми отмечены пути их следования, и кончая массовыми избиениями и грабежами (…) в Константинополе в 1204 г., о чем можно прочитать в сочинениях как европейских хронистов, так и мусульманских и византийских;…а духовно-рыцарские ордена, оказавшиеся в конечном итоге неспособными защитить и сохранить Святые земли, осели на западе, чтобы предаться там всем видам финансовых и военных злоупотреблений» (32).
А вот свидетельство самого участника взятия Константинополя, маршала Жоффруа де Виллардуэна: «Каждый ввел своих людей во дворец, который был сдан ему, и приказал стеречь сокровища. И остальные ратники, которые разбрелись по всему городу, захватили изрядную толику; и добыча была столь велика, что никто бы не мог сказать вам, сколько там было золота и серебра, (…) и всяческих драгоценных вещей, какие когда-либо имелись на земле. И Жоффруа де Виллардуэн, маршал Шампани, со всей правдивостью свидетельствует по истине и по совести, что со времени сотворения мира никогда не было в одном городе захвачено столько добычи (Робер де Клари, ссылаясь на греков, писал, что в Константинополе было сосредоточено две трети богатств всего мира. — А. У.). Всякий взял себе жилище, какое ему понравилось, а их было достаточно. Так разместилась рать пилигримов и венецианцев. И велика была радость из-за чести и победы (…), ибо те, кто находились в бедности, теперь пребывали в богатстве и роскоши…» (33).
Правда, маршал из Шампани тактично умалчивает куда же девались владельцы домов и богатств?
Жак Ле Гофф замечает, что в штурме Константинополя «латиняне наконец-то утолили зависть и ненависть к византийцам» — «грабежом и жестокой резней мужчин, женщин и детей». «Сами сарацины (мусульмане. — А.У.), — пишет византийский хронист Никита Хониат, — более добры и сострадательны по сравнению с этими людьми, которые носят на плече знак Христа» (34).
Похоже, захват Константинополя в 1204 г. «цивилизованными европейцами» (Византии доставалось и ранее — во времена II и III крестовых походов в 1147 и 1189 гг.) подготовил окончательную гибель христианского государства в 1453 г., ибо Византия так и не смогла воспрянуть после 57-летнего существования на ее территории Латинской империи и оказалась в XV в. нетрудной добычей для турок.
Небольшим островком Православия на бывшем пространстве Византийской империи оставалась Никейская область, в которой пребывал православный патриарх, утверждавший, кстати сказать, новых митрополитов для Руси. (К этому вопросу мы еще вернемся ниже).
08 / 03 / 2000
Мы собрались сегодня, братие, для духовного празднования в честь святого благоверного князя Александра Невского. Но многие ли вполне отчетливо сознают, в чем состоит смысл и значение этого празднования? Одни, например, при мысли о праздновании сем вспоминают прежде всего о том, что святой благоверный князь Александр Невский сам побеждал врагов нашего отечества, а потому, думают они, доселе к нему следует обращаться с молитвою более всего о том, чтобы он споборствовал нашему отечеству в бранях и ныне. Другие, вспоминая, что святой благоверный князь Александр занимался государственно-общественной деятельностью, склонны сосредоточивать все внимание на этой стороне его деятельности. Но многие ли знают о том, что лежало в самой основе жизни и деятельности святого благоверного князя?
Если мы приведем себе на память, что более верою и молитвою, чем воинством, побеждал святой благоверный князь врагов своих, подготовляясь к победе молитвою, постом и причащением Святых Тайн, если вспомним, что, имея всю возможность и множество поводов на княжеском престоле угождать себе самому, святой благоверный князь предпочитал быть отцом для граждан своего отечества, миловать нищих, вдов и сирот, что он, скончав земной подвиг, несенный им ради блага отечества, преимущества княжеского достоинства легко сменил на схиму, — то нам будет ясно, что жизнь святого благоверного князя являет в себе множество отблесков духовного образа того же самого «нового человека, который обновляется по образу Создавшего его» (Кол. 3, 10), каковой образ носили все вообще святые, в особенности же воплотили преподобные мужи, обитатели пустынь. У них научился многому святой благоверный князь Александр; у них учились и учатся, по крайней мере чрез писания их, едва ли не все общественные деятели, хранящие заповеди Христовы (например, привлекший особенную народную любовь святитель Иоанн Златоуст). О нашем долге уяснить себе черты этого духовного лика преподобных, напечатлеть их в умах и сердцах и по мере сил наших воплотить их в своей жизни — вот о чем напоминает нам ежегодное духовное празднование в честь святого благоверного князя Александра.
Услышав это, быть может, кто-либо подумает: «Неужели же и ныне нужно идти в пустыни, чтобы учиться у преподобных?» Конечно, пустыня есть истинное и лучшее училище для желающих жить по духу Христову, ибо там более всего заботятся, всю жизнь свою посвящают тому, чтобы воплотить в себе образ Христов. У преподобных мужей должны бы были учиться и современные люди жизни духовной, ибо существо духовной христианской жизни одно во всех святых, так как нет особой религии для князей, для священников, мирян, воинов и различных общественных деятелей. Но если жизнь современного человечества слишком далека от того, чтобы увидеть в пустыне училище жизни, то обратимся к тому, что ближе нам, обратимся хотя бы к нашим писателям, которые являются для нашего общества главными руководителями мысли и даже жизни, и посмотрим, не найдем ли мы и у них сознательного или хотя бы невольного преклонения пред величием духовного лика преподобных и не отблеск ли этого лика в их духовном образе, отразившийся на художественном таланте этих писателей, увеличил силу общественного их влияния?
Не будем говорить о таких писателях, как Гоголь и Достоевский, Глеб Успенский, из которых первый с великим благоговением прелонялся пред религиозным идеалом жизни (смотреть особенно «Переписку с друзьями»), так что последние годы жизни его за неумеренное будто бы преклонение пред религиозным идеалом даже представляются многими в мрачном свете, а второй как бы переродился в каторге от чтения Библии, в своих писаниях проводил чисто христианский идеал и сам в Петербурге, в церкви Знамения Пресвятой Богородицы, нередко молился на коленях со слезами, третий причислял святителя Тихона Задонского и ему подобных к истинной народной интеллигенции («Власть Земли»).
Не будем останавливаться и на Льве Толстом, который не хочет признать ни науки, ни искусства самих по себе, если они отрешаются от религии; который говорит (в самообольщении, конечно), что живет единственно для Бога, для исполнения, как он выражается, воли Того, Кто послал его в мир. Остановимся на тех писателях, любимых нашим обществом, у которых, кажется, менее всего можно встретить преклонение пред подвижниками религиозного идеала.
Так, Салтыков-Щедрин говорит, что Евангелие возбудило в нем много совершенно новых мыслей: «Оно посеяло в сердце моем зачатки общечеловеческой совести и вызвало из недр моего существа нечто устойчивое, свое, благодаря которому господствующий жизненный уклад уже не так порабощал меня… Я вышел из состояния прозябания и начал сознавать себя человеком. Право на это сознание я переносил и на других. Доселе я ничего не знал ни об алчущих, ни о жаждущих и обремененных, а видел только людские особи, сложившиеся под влиянием несокрушимых порядков вещей; теперь эти униженные и оскорбленные встали предо мною, осиянные светом, и громко вопияли о прирожденной несправедливости, которая ничего не дала им, кроме оков».
Лесков любил молиться наедине, крестился, когда выходил из дома, и в объяснение этого говорил: «Крест напоминает Того, Кто пострадал на нем… Поминать Христа следует чаще, чем мы это делаем». Лесков говорил, что «хочется ему скорее перейти в иной мир», где будет «лучше». «Дух мой растет и крепнет. Он уже теперь (пред смертью) освобождается от земной оболочки и рвется более совершенным к Творцу вселенной. Это моя религия… без религии нет и нравственности… нельзя нравственность создавать без религии: на чем вы ее оснуете?..»
Чехов не любил положительно и определенно высказываться о Боге и вообще о вопросах религиозной жизни. Но и он с заметным сочувствием останавливается в произведении «Мужики» на событии, когда по селу носили Живоносную. Это событие было истинным праздником в селе, все испытывали особенное возвышенное настроение, увидели, что еще не порвана окончательно связь земли с небом и возможно просвещение оттуда земной непроглядной жизни деревни.
В другом произведении («Моя жизнь») Чехов говорит: «В самом деле, были (в жизни мужиков) и грязь, и пьянство, и глупость, и обманы, но при все том, однако, чувствовалось, что жизнь мужицкая в общем держится на каком-то крепком, здоровом стержне. Каким бы неуклюжим зверем ни казался мужик, идя за своей сохой, и как бы он ни дурманил себя водкой, все же, приглядываясь к нему ближе, чувствуешь, что в нем есть то нужное и очень важное, чего нет, например, в Маше (дочери инженера) и в докторе (Благово), а именно: он верит, что главное на земле правда и что спасение его и всего народа в одной лишь правде, и потому больше всего на свете он любит справедливость».
Наконец, Горький, хотя многих из своих героев выводит безрелигиозными и даже восстающими против Бога, но и он останавливается пред существованием в человеке совести, не замолкающей даже на крайней ступени падения человека (рассказ «Тоска»), говорит, что «человек всюду носит в себе Бога… Я пришел снизу, со дна жизни, оттуда, где грязь и тьма, где человек еще полузверь, где вся жизнь — только труд ради хлеба… но и там сверкают на солнце неоцененные алмазы великодушия, ума и героизма, и там есть любовь и красота… в крупицах, в малых зернах, да! — но есть». Не говорим уже о таких типах, как Лука странник («На дне»), в которых Горький еще более приближается к народному идеалу истинного человека.
Итак, если чтимые нашим обществом писатели или сознательно, невольно преклоняются пред религиозным идеалом Евангелия, пред народным идеалом, а этот последний есть идеал преподобных, то пусть и из нас никто не считает религию лишь одною из числа тех обязанностей, которые исполнить требуется общественными приличиями или необходимостью; пусть религия, вера во Христа будет для нас действительно тем, чем всегда сознательно или хотя невольно признавали ее и лучшие наши писатели, то есть основою нашей жизни, глубочайшим жизненным нервом, управляющим всеми ее движениями.
Приложим заботу к тому, чтобы хотя изредка, хотя временами сердце наше согревалось для любви к Богу, во время молитвенных собраний и в различных случаях жизни приходило оно в умиление! И как вера святого благоверного князя Александра и других святых «побеждала мир» (1 Ин. 5, 4), так пусть побеждает она и в нас «мир» со страстями его, да одушевляет на подвиги любви и на исполнение заповедей Христовых! Аминь.
Священномученик Фаддей (Успенский)
05 / 12 / 2003
Вопрос:
Здравствуйте Батюшка! В «Александрии», жизнеописании Александра Македонского, описывается событие, когда пророк Иеремия благословляет Александра Македонского на битву с Дарием и другие события, свидетельствующие о благочестии Александра. Жития Александра Невского и Дмитрия Донского сравнивают святых князей с царем Константином, св. князьями Борисом и Глебом, с ветхозаветными мужами и с Александром Македонским. Как объяснить такую связь македонского царя, являющегося, по сути, носителем языческой культуры, с культурой православной?
Александр
Отвечает иеромонах Иов (Гумеров):
Сравнение святых благоверных князей Александра Невского и Дмитрия Донского с Александром Македонским относится к военным победам, одержанным великим полководцем древности и не касается религиозной жизни. Что касается книги Александрия (или Александрида), то она не содержит историческое жизнеописание знаменитого царя и завоевателя. Это одна из версий романа об Александре Македонском, созданного в 3 или 2 веке до Р.Х. на греческом языке. Приписывается Александрия Каллисфену, греческому историку, племяннику и ученику Аристотеля. Он сопровождал Александра Македонского во время похода в Индию. Будучи строгих нравов, нелицеприятно говорил Александру, который заковал его в цепи, в которых он умер в 328 году. Однако исследователи решительно отрицают принадлежность ему данного произведения. Поэтому имя неизвестного автора условное — псевдо-Каллисфен.
У славянских народов имеется две редакции: у болгар, сербов и русских в основу легли византийская версия; у поляков и чехов — латинские или западноевропейские. Славянские рукописи не являются простым переводом. В них много добавлений, соответствующих народному сознанию своей эпохи. В рукописях имеются мифологические элементы. Книга начинается с рассказа о том, что отцом Александра был не царь Филипп, а «Нектанафа царь египетский». Речь идет о последнем фараоне Египта Нектанебе II. Он бежал в Эфиопию после победы персов во главе с Артаксерксом III. В Александрии рассказывается о том, что он прибыл в «Филипустъ Македонский град» и явился к «Алимпияде» «в образе бога Аммона» (Амона-Ра). Такое начало явно указывает на то, что произведение это появилось в дохристианском Египте. Нет необходимости упоминать и другие мифологические сюжеты.
На 77 об. — 78 листах русской рукописи XVII века сказано: «И тако благослови его [Александра] пророк Еремей и рече: „Александре не токмо имаши землю свою видети“». Такого благословения не могло быть, потому что пророка и царя разделяют 2,5 столетия. После разрушения Иерусалима в 587 (др. — 586) году большая часть евреев была уведена в вавилонский плен. Пророку Иеремии был предоставлен выбор: остаться в Иудее или идти вместе с пленниками в Вавилон. Он остался на родине. Но когда был убит наместник Иудеи Годолия, остававшиеся в стране евреи из-за опасения мести со стороны халдеев бежали в Египет и насильственно увели великого пророка. Там он продолжал возвещать волю Божию. По преданию евреи побили его камнями в Египте около 580 г. до Р.Х. Александр Македонский умер в Вавилоне 13 июня 323 г., не дожив несколько недель до своего 33-летия. Возможно, в рассказе о благословении Иеремии своеобразно преломилось одно историческое событие. Основав при устье Нила Александрию, македонский царь перенес туда из города Тафнис мощи св. пророка Иеремии. Блаженный Иоанн Мосх пишет: «Местность Тетрапила в большом уважении у александрийцев. Говорят, что основатель города Александрии, взявши останки пророка Иеремии, похоронил их там» (Луг духовный, М, 2002, с.132).
При оценке людей, живших в языческом обществе и их деяний, христианин должен избегать двух крайностей. Первая сводится к грубо-упрощенному взгляду, что «все там сплошная бесовщина». Такой взгляд ведет к культурному нигилизму и искаженному взгляду на историю. Вторая крайность сводится к идеализации языческой культуры. Позиция эта сформировалась еще в эпоху Ренессанса. Воспринявший такой взгляд, оставаясь номинально христианином, становится реально внутренним язычником. Иногда это приводит к активной антихристианской настроенности. Идеализация языческого мира возникает, как результат неспособности человека подняться на высоту христианской духовности.
Все лучшее, что было в истории и культуре языческого мира, имело два источника: образ Божий в человеке и естественное откровение (познание Творца через премудрое устроение окружающего мира). Именно образ Божий в человеке имел ввиду св. апостол Павел, когда писал: ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую (Рим.2:14–15). Св. апостол Павел говорит и о втором источнике духовного познания: Ибо, что можно знать о Боге, явно для них, потому что Бог явил им. Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы (Рим.1:18–20). В отличие от большинства современных людей, страдающих тяжким недугом неверия, представители языческого мира верили в высшее духовное начало. Однако представления эти были неясные и искаженные. Платон отождествлял Божество с идеей добра. Наставник Александра Македонского Аристотель видел в Божестве главным образом источник движения. Первый двигатель, согласно Аристотелю, будучи неподвижным, не может быть материальным. Последнее основание всякого изменения заключается в чистом, совершенном и бесконечном духе. Однако эти отдельные достижения философской мысли не находили выражение в религии. В целом религиозное сознание язычников представляло собой грубую подмену: Они заменили истину Божию ложью, и поклонялись, и служили твари вместо Творца (Рим.1:25). Эта подмена и была почвой для демонизма, который так явно проявлял себя во всех областях жизни языческого общества.
Язычники, жившие вне Богооткровенной истины, не знали законов духовной жизни. Они не только не имели средств бороться со страстями, но даже не сознавали, что они являются губительными пороками. Плутарх пишет, что Александр «еще в детские годы обнаружилась его воздержность: будучи во всем остальном неистовым и безудержным, он был равнодушен к телесным радостям и предавался им весьма умеренно» (Сравнительные жизнеописания. Александр и Цезарь. IV). Качество похвальное, но главная причина заключалась в том, что все силы его души были в плену неутолимой жажды славы. Биографы отмечают: отрок Александр, когда гонцы привозили известия об очередной победе его отца, впадал в меланхолию и сетовал, что ему ничего не останется завоевывать. Историк Флавий Арриан (около 90–95 г. — 175 г. по Р.Х.) пишет: «Рассказывают, что он восхищался Диогеном из Синопа, с которым он встретился на Истме. Диоген лежал на солнце; Александр остановился перед ним с „пешими друзьями“ и щитоносцами и спросил, не нужно ли ему чего. Диоген ответил, что ему нужно одно: пусть Александр и его спутники отойдут в сторону и не застят солнца. Александр, видимо, не вовсе был лишен понимания того, что хорошо, но жажда славы была сильнее его» (Поход Александра. Кн.7.2.1–2). В словах Диогена выразилось неодобрение предстоящего похода на персов. Плутарх к этому эпизоду прибавляет: «На обратном пути он сказал своим спутникам, шутившим и насмехавшимся над философом: „Если бы я не был Александром, я хотел бы быть Диогеном“» (Сравнительные жизнеописания. Александр и Цезарь. XIV).
Святитель Василий Великий отмечает одну важную добродетель македонского царя: «Не умолчу и о поступке Александровом. Александр, взяв в плен дочерей Дария, о которых засвидетельствовано, что красота их была удивительна, не удостоил и видеть их, считая постыдным — победителю мужей уступать над собою победу женщинам. Ибо это указывает на одно с заповедью, что воззревший на женщину для услаждения, хотя и не совершит прелюбодеяния самим делом, но за то, что допустил в душу желание, не освобождается от вины (Мф.5,28)» (Беседа 22. К юношам о том, как получать пользу из языческих сочинений). Царь Александр нередко проявлял благородство к побежденным. Захватив в плен мать и супругу Дария, он заверил их что относится к ним не как к пленницам, а как царицам и будет относится с почтением к их высокому положению. Но он же через год взял финикийский город Тир и жестоко расправился с его защитниками. Историк Квинт Курций Руф пишет: «О том, сколько было пролито крови, можно судить хотя бы по тому, что внутри укреплений города было казнено 6 тысяч воинов. Печальное для победителей зрелище было подготовлено яростью царя: 2 тысячи человек, на убийство которых уже не хватило ожесточения, были пригвождены к крестам на большом расстоянии вдоль берега моря» (История Александра Великого. Кн. IV. 4.16–17). Во время одного из пиров близкий к царю воин Клит стал обличать его. Александр пытался поразить его копьем, но Лисимах и Леоннат отняли у него копье. Дальше Курций Руф рассказывает так: «Не владея собой, он подбежал к порогу шатра и, выхватив копье у часового, встал у входа, через который должен были выйти пирующие. Все вышли; Клит выходил последним, когда огни уже были потушены. Царь спросил, кто идет. Даже в его голосе чувствовалось, что он задумал преступление. А тот, забыв уже свое недовольство и видя царский гнев, ответил, что он, Клит, и идет с пиршества. Едва он это сказал, как царь пронзил копьем ему бок; обагренный кровью умирающего, он воскликнул: „Отправляйся теперь к Филиппу, Пармениону и Атталу“». Тот же историк пишет: «Это был тот самый Клит, который у реки Граника своим щитом прикрыл Александра, сражавшегося с непокрытой головой, и мечом отрубил Ресаку руку, занесенную им над головой царя. Он был старым воином Филиппа и прославился многими военными подвигами. Сестру его, Гелланику, воспитавшую Александра, царь любил, как свою мать» (Кн. VIII. 1.20–21).
Земная жизнь великого завоевателя была короткой. Но еще до того, как с его ранней смертью закончились столь успешные походы, ему пришлось задуматься над тем, насколько печален удел человека на земле. В 324 году, вступив в Пасаргады, он просил вскрыть гробницу знаменитого Кира, чтобы воздать ему почести. Она оказалась разграбленной. Там находились полуистлевший щит Кира, два скифских лука и скифский меч. Александра поразила надпись: «О человек, кто бы ты ни был и откуда бы ты ни явился, — ибо я знаю, что ты придешь, — я Кир, создавший персидскую державу. Не лишай же меня той горстки земли, которая покрывает мое тело». Эти слова навели Александра на горестные размышления о превратностях человеческой судьбы. Они произвели на него столь глубокое и сильное впечатление, что он приказал написать текст также и по-гречески.
Имя Александра упоминается в 1 Маккавейской книге: 1:1–8; 6:2. В ночном видении пророка Даниила царство Александра Македонского символически изображается в виде зверя: «Затем видел я, вот еще зверь, как барс; на спине у него четыре птичьих крыла, и четыре головы были у зверя сего, и власть дана была ему» (Дан.7:6). В пророчестве точно переданы черты будущего царства: кровожадность и необыкновенная быстрота при захвате добычи. Четыре крыла обозначают распространенность до пределов земли (1Макк.1:3). Четыре головы символически указывали на будущий распад на четыре государства: Фракийское, Македонское, Сирийское и Египетское.
После завоеваний Александра Македонского начинается эпоха эллинизма. Возникает синтез греческой и местных восточных культур (IV–II века до Рождества Христова). Преодоление языковой и культурной замкнутости между народами Средиземноморья и Ближнего Востока способствовало апостольской проповеди и победе христианства.
13 / 09 / 2007
Больше книг на Golden-Ship.ru