Никодим Карульский

Афонские монашеские молитвенные дневники

Ред. Golden-Ship.ru 2015


Оглавление

  • Схимонах Никодим Карульский. Житие старца Феодосия, Карульского Святогорца.
  •   1. СТАРЧЕСТВО СЪ ДѢТСТВА.
  •   2. РОДИТЕЛЬСКОЕ РѢШЕНІЕ
  •   3. АѲОНЪ: «НА РАСПУТЬИ»
  •   4. ИСКУСЪ НА КАПСАЛѢ
  •   5. КАРУЛІЯ
  •   6. СХИМОНАХЪ НИКОДИМЪ — КЕЛЕЙНИКЪ.
  •   7. СВЯТООТЕЧЕСКІЙ ГОЛОСЪ
  •   8. УХОДЪ ВЪ ГОРНІЙ МІРЪ
  • Молитвенный дневник старца Феодосия Карульского
  •   ПРЕДИСЛОВИЕ
  •   МОЛИТВЕННЫЙ ДНЕВНИК СТАРЦА ФЕОДОСИЯ КАРУЛЬСКОГО
  •   ЗАКЛЮЧЕНИЕ
  • Схимонах Никодим Карульский. Дневник опытов и мыслей от молитвы трудовой-художественной.
  •   От редакции
  •   Под старческим окормлением
  •   Страдание от помыслов и брань с ними
  •   Размышления сопутствующия молитве
  •   Плен Сион. Христово благодатное время у христиан православных
  •   Об имени Господнем
  •   0 молитве ума с сердцем
  •   0 прелести, по творениям св. Грнгория Синаита и иных авторов
  •   “Друзи мои и искренние мои...”
  •   Мысли о молитве
  • Беседа со схимонахом Никодимом об Иисусовой молитве


    Схимонах Никодим Карульский. Житие старца Феодосия, Карульского Святогорца.


    1. СТАРЧЕСТВО СЪ ДѢТСТВА.

    Старецъ Ѳеодосий, великий русскiй исихастъ, на тераске своей кельи, построенной имъ самимъ на обрывѳ Карулiи. Сзади виденъ церковный колоколъ, подаренный ему подвижниками Оптиной Пустыни.

    Родился Василий въ 1869 году въ Саратовской губерніи. Родители его были изъ крестьянъ изрядно благочестивыхъ и зажиточныхъ. Они имѣли свою вѣтряную мельницу 8-поставную. Отецъ его, Василій Матвеевичъ Харитоновъ, характера былъ строгаго, хорошій хозяинъ, хотя и неграмотный, а много лѣтъ состоялъ волостнымъ старшиною и церковнымъ старостою. Въ семьѣ всѣ его почитали и боялись. Бывало, когда возвращался онъ домой, то кто первый увидитъ его, всѣмъ сказываетъ: «Идетъ», и прекращали свои разговоры и всѣ, что не нравилось отцу. Мать, Гликерія Авдеевна, характера была мягкаго, дѣти съ ней жили свободнѣе. Она и передъ отцомъ часто заступалась за нихъ, говоря: «Что ты все ихъ грызешь, какъ тебѣ не жалко ихъ, вѣдь они наши дѣти».

    Кромѣ будущаго Старца у нихъ еще было два сына, Степанъ и Андрей, и двѣ дочери, Дарья и Матрона. По порядку рожденія: Степанъ, Андрей. Дарья, Матрона и Василій, младшій — будущій Старецъ. Когда Василій началъ ученіе въ сельской школѣ, два брата его были уже женатыми и имѣли дѣтей, имѣя троихъ работниковъ, так что семѣйство было большое. Хозяйствомъ по дому управлялъ старшій сынъ Степанъ, а Андрей на мѣльницѣ всегда съ работниками. Въ семѣйствѣ всѣ свято хранили послушаніе, во-первыхъ къ отцу, а затѣмъ и къ старшему брату, а потому и въ домѣ всегда сохранялся ненарушимый миръ и тишина.

    Вася все время учился. Онъ былъ кротокъ и смиренъ и его за это любили не только отецъ съ матерью, но и братъ, и снохи. Своею дѣтскою простотою онъ умѣлъ говорить съ дѣтьми по-дѣтски, чѣмъ и привлекъ къ себѣ дѣтей брата и по сосѣдству другихъ, и родныхъ поблизости, и составилъ изъ нихъ маленькое общежитіе наподобіе монастырскихъ. Малышамъ обоего пола было лѣтъ отъ четырехъ до восьми. По вечерамъ и утрамъ собирались на общую молитву, исповѣдывали свои грѣхи, кто въ чемъ согрѣшилъ, а онъ ихъ училъ на память читать молитвы, училъ послушанію и прочему. Всѣ охотно сдѣлались его учениками и ученицами и съ нетерпѣніемъ, бывало, ждутъ не дождутся когда онъ пріѣдетъ на каникулы. А какъ пріѣдетъ, то тогда онъ самъ съ ними дѣлался какъ дите: занимался съ ними по-дѣтски и игралъ съ ними такими же играми, какія дѣти любятъ, и въ то же время училъ ихъ страху Божію и благочестію. Онъ давалъ имъ дѣтскія заповѣди и уроки и кто въ чемъ погрѣшалъ, то наказывалъ за это поклонами или лишеніемъ подарковъ, а прочихъ заставлялъ молиться за согрѣшившаго и класть поклоны. Ни одного дня дѣти не оставляли своего учителя. Вмѣстѣ съ нимъ дѣти шли въ церковь, впереди него попарно, прыгая и толкая другъ друга. Среди нихъ особенно потѣшны были Исаичка, сынокъ тети старцевой, которая, овдовѣвъ, по бѣдности своей жила въ ихъ семьѣ, и Егорочка, пузатый, много смѣшной.

    Любилъ Старецъ впослѣдствіи часто разсказывать про этихъ дѣтей. Разъ спрашиваетъ одного: «А скажи-ка, на кого похожъ Богъ?» И тотъ отвѣчаетъ: «На моего батю — въ бѣлой рубахѣ, подпоясанный краснымъ поясомъ и съ кнутомъ въ рукахъ». И Старецъ поправлялъ ихъ дѣтскія понятія.



    2. РОДИТЕЛЬСКОЕ РѢШЕНІЕ

    Послѣ трехъ лѣтъ школьнаго сельскаго ученія, за смышленность и хорошее повѣденіе было рѣшено, чтобы Вася продолжалъ ученіе въ духовномъ училищѣ. Произошло это такъ. Однажды лежали на печи отецъ и мать и разговаривали. Вася слышалъ, какъ они совѣтовались, говоря: «Отдадимъ Ваську учиться, пусть хоть одинъ сынъ будетъ попомъ и будетъ молиться Богу за насъ». Однако прямымъ поводомъ къ поступленію Старца въ духовное училищѣ была заинтересованность ихъ священника: ему тутъ была выгода. Ему хотелось, чтобы его сына Василій Матвеевичъ Харитоновъ, отецъ Васи, возилъ вмѣстѣ со своимъ сыномъ въ школу безплатно, потому и много разъ упрашивалъ его послать своего сына Васю учиться въ духовное училищѣ. Старецъ разсказывалъ, что, когда пришелъ отецъ съ нимъ въ духовное училищѣ просить принять его для ученія, то директоръ сначала вступилъ въ разговоръ съ отцомъ и много разспрашивалъ, а потомъ сказалъ: «Мужикъ кафтанъ сѣръ, а ума не съѣлъ. Да крестьяне вообще бѣдные. Хотя и не изъ духовнаго званія, но я соглашаюсь принять твоего сына». И решилъ принять учиться сына безплатно, на казенный счетъ, чему часто завидовалъ ихъ священникъ. Онъ даже не стерпѣлъ — написалъ про отца Старца, что они богаты: имѣютъ большую мельницу. Но не помѣшало это, такъ и кончилъ Вася училище безплатно, а ужъ въ семинаріи учился за плату.

    Духовное училище находилось въ Саратовѣ, которое онъ окончилъ успѣшно и перешелъ въ Вологодскую Семинарію. Ее онъ окончилъ первымъ ученикомъ и это дало ему право поступить въ Духовную Казанскую Академію на казенный счетъ опять безплатно. Когда Вася сказалъ родителямъ, что ему дается право еще безплатно учиться, то на это отецъ сказалъ ему: «Довольно сынокъ, вотъ теперь ты будешь попомъ, а я научу тебя хозяйству». Но Вася просилъ благословеніе учиться дальше, и родители согласились.

    Итакъ, онъ поступилъ въ Казанскую Академію и окончилъ ее въ 1894 году со степенью магистра богословія, на что писалъ диссертацію на тѣму «Обозрѣніе Сочиненій Епископа Ѳеофана, Вышенскаго Затворника». Тамъ, по давнему своему желанію монашества, принялъ постригъ въ мантію (малую схиму) съ именемъ Ѳеофана, по уваженію къ Епископу Ѳеофану и въ честь его святаго, преп. Ѳеофана Сигріанскаго, память котораго 12-го Марта, и посвященъ въ Іеромонахи съ назначеніемъ на должность надзирателя въ Симферопольскую Семинарію, а потомъ и инспекторомъ въ Вологодскую Семинарію, гдѣ пробылъ пять лѣтъ и оттуда уѣхалъ на Аѳонъ.

    О. Александръ Боданинъ, Вологодскій праведникъ.

    Во время пребыванія въ Вологдѣ онъ познакомился съ великимъ праведникомъ и теплымъ молитвенникомъ смиреннымъ Старцемъ — іереемъ Божіимъ О. Александромъ Боданинымъ, который со своей семьей и тремя дочерьми жилъ въ маленькомъ домѣ, бывшемъ курятникѣ и помогалъ добрымъ совѣтомъ сотнямъ и тысячамъ страждущихъ душъ. Въ его біографіи пишется такъ: «Духовнымъ другомъ О. Александра былъ тогдашній инспекторъ Вологодской Духовной Семинаріи О. Ѳеофанъ (Харитоновъ), истинный монахъ, подвижникъ, при исполненіи многосложныхъ инспекторскихъ обязанностей служившій ежедневно Литургію, при высокомъ духовномъ подвигѣ обладавшій дѣтскою простотою и незлобіемъ. Ради высшихъ подвиговъ онъ оставилъ службу и славную будущность, которая его ожидала, и ушелъ на Св. Аѳонъ вести скитальческую жизнь, онъ и теперь подвизается на Святой Горѣ, въ глубокомъ пустынномъ уединеніи. Отцы Ѳеофанъ и Александръ, встрѣчаясь другъ съ другомъ, исполнялись необыкновенною радостью и бесѣдовали, какъ дѣти».


    Вознесенская церковь, гдѣ служилъ О. Александръ.


    Проживъ въ Вологдѣ съ 1896 года до начала 1901 года, будущій Старецъ Ѳеодосій, попрощавшись съ О. Александромъ и со всѣми вологодскими святынями, уѣхалъ въ Санктъ-Петербургъ, а оттуда 9-го марта покинулъ Россію навсегда. А его другъ духовный, О. Александръ, проживъ еще на землѣ ровно 12 лѣтъ, отошелъ въ вѣчность, оставивъ послѣ себя свѣтлую память. (См. Молитвенникъ къ Богу Усердный. Воспоминанія объ О. Александрѣ Боданинѣ, Священникѣ г. Вологды. 1916, Св.- Троицкая Сергіева Лавра.)



    3. АѲОНЪ: «НА РАСПУТЬИ»

    Прибывъ на Аѳонъ, О. Ѳеофанъ не могъ разомъ успокоиться и войти въ ритмъ аѳонской жизни. Онъ началъ вести дневникъ, даже послалъ его къ вологодскому Владыкѣ Никону, который отпечаталъ его въ своемъ журналѣ «Троицкое Слово» подъ заглавіемъ «На Распутьи». Въ этомъ его «духовномъ размышленіи» запечатлѣлись его трудности найти себя, узнать волю Божію, утихомириться...

    Обитель Св. Николая Чудотворца «Бѣлозерка», гдѣ полагалъ начало своего аѳонскаго искуса нашъ Старецъ.

    Старецъ разсказывалъ, что однажды онъ видѣлъ архіерея въ сильномъ гнѣвѣ и раздраженіи и убоялся за себя, такъ какъ и самъ иногда раздражался и положилъ намѣреніе побѣдить въ себѣ гнѣвъ. Это и послужило для него побужденіемъ поѣхать на Аѳонъ, найти тамъ себѣ строгаго старца, который помогъ бы ему избавиться отъ гнѣва. На Аѳонъ онъ пріѣхалъ въ 1901-омъ году и поступилъ въ Русскую общежительную Обитель свят. Николая — «Бѣлозерку», тамъ онъ прожилъ около трехъ лѣтъ, несъ обычныя послушанія, служилъ и временами опять раздражался на экклесіарха, который прислуживалъ ему въ церкви, за его невниманіе и неисправность. Видя, что гнѣвъ еще не побѣждёнъ, Старецъ отпросился на пустыню, съ намѣреніемъ предаться въ послушаніе строгому Старцу Іеросхидіакону Лукіану, который вышелъ тогда изъ Пантелеімоновскаго монастыря и жилъ на безмолвіи въ своей кельѣ, недалеко отъ монастыря. О. Лукіанъ былъ ученикомъ Пантелеімоновскаго духовника Іеронима, и послѣ его смерти, какъ достаточно преуспевшій, былъ отпущенъ на безмолвіе. Къ этому-то О. Лукіану и поступилъ Старецъ на послушаніе. О. Лукіанъ былъ суровъ по характеру, смирялъ и уничижалъ Старца и намѣренно грубо обращался съ нимъ, напримѣръ: «Эй, ты, дурень ученый, иди ставь самоваръ, гости пришли». Старецъ старался терпѣть все, проявляя полное послушаніе, а временами впадалъ въ уныніе и закрывался въ своей кельѣ, стараясь успокоиться, а О. Лукіанъ дѣлалъ ему замѣчаніе тогда: «Ну, что ты нюни распустилъ».

    Такъ Старецъ прожилъ у О. Лукіана около полутора лѣтъ, не выдержалъ и ушелъ. Послѣ этого Старецъ пробовалъ безмолвствовать наединѣ, поселился въ небольшой кельѣ, называемой «грузинской», которая находилась въ лѣсу, выше Андреевскаго скита, тамъ онъ проводилъ жизнь строгую, занимался внимательно молитвою, постился, дневною порціею его было немного супу съ сухарями. варилъ въ «молочной баночкѣ» (меньше 1/2 кило вмѣстимость), держался безмолвія и никого не принималъ. Однажды пришли къ нему нѣсколько студентовъ, желая побесѣдовать съ нимъ, привелъ ихъ знакомый Андреевскій Іеромонахъ, но Старецъ заперся въ кельѣ и не хотѣлъ ихъ принять. Постучавъ напрасно нѣсколько разъ, они пошли ни съ чѣмъ, а Іеромонахъ, уходя, громко сказалъ: «Ну, не усѣдишь ты въ своемъ безмолвіи — гдѣ твоя любовь къ ближнимъ?» Отъ этихъ словъ Старецъ смутился. Сталъ пересматривать свою жизнь и рѣшилъ опять идти къ О. Лукіану и терпѣть въ послушаніи. Прожилъ онъ у О. Лукіана опять около 1/2 года, усиливаясь терпѣть всѣ суровости, но иногда не выдерживалъ, разстраивался, и О. Лукіанъ, обличая его, говорилъ: «Врачевахомъ Вавилона и не исцѣлѣ». Слыша это, Старецъ рѣшилъ, что онъ не способенъ на совершенное послушаніе, опять вышелъ отъ О. Лукіана и рѣшилъ испробовать жить «по-братски».



    4. ИСКУСЪ НА КАПСАЛѢ

    Святая Гора Аѳонъ съ птичьего полета. Южная сторона. Внизу селенія Капсокаливскаго скита, а лѣвѣе ниже Карулія.

    На «Капсалѣ» мѣстность близ Кареи (Аѳонскій городокъ, гдѣ сосредоточенъ центръ управленія Аѳономъ) — на сѣверъ отъ Кареи, на пригоркѣ, была вмѣстительная келья, тамъ жили тогда полуобщежитіемъ три монаха-пустынника, проводили жизнь безмолвную, каждый въ своей кельѣ, по взаимному соглашенію имѣли общую трапезу, временами собирались на духовную бесѣду, провѣряя каждый свою жизнь, къ нимъ-то и присоединился О. Ѳеофанъ и на общей бесѣдѣ они рѣшили на каждую седмицу выбирать себѣ, изъ своей среды, старшаго и слушать его какъ игумена, чтобы такимъ образомъ проходить и послушаніе. Первымъ выбрали за старшаго о. Ѳеофана. Онъ, замѣтивъ, что требуется мѣстами обновить штукатурку на стѣнахъ ихъ дома, назначилъ братіи мѣсить глину, но вскорѣ же одинъ изъ нихъ О. Филаретъ малороссъ отяготился этой работой и сказалъ: «Я бачу, въ глинѣ Бога нѣтъ, пойду тянуть четку». Его примѣру послѣдовали и другіе, и такъ послушаніе ихъ выбранному старшему не состоялось.

    Тогда Старецъ О. Ѳеофанъ рѣшилъ жить самостоятельно, «по совѣту», т.е. уединенно безмолвствовать и подвизаться сколько можно, по силамъ и, чтобы провѣрять свою жизнь, ходить на совѣтъ къ преуспѣвшимъ духовнымъ Старцамъ. Въ то время на Иверскомъ Скиту жилъ Старецъ О. Ѳеодосій, родомъ изъ грузинскихъ князей. Другой преуспѣвшій былъ Іеродіаконъ О. Макарій на Капсалѣ. Былъ еще и въ монастырѣ Зографѣ опытный Старецъ Іеросхимонахъ Амвросій. Къ нимъ-то и сталъ ходить О. Ѳеофанъ на духовный совѣтъ.

    Такимъ образомъ подвизаясь, Старецъ О. Ѳеофанъ прожил на Капсалѣ (по-гречески «пожарище») нѣсколько лѣтъ и за то время перемѣнилъ 8 келій. Узнавъ, что на «Васильевскомъ Скиту» (на южномъ склонѣ Аѳона, повыше «Катунаковъ» и «Карули») подвизается схимонахъ О. Нифонтъ, который имѣетъ непрестанную молитву, О. Ѳеофанъ переселился туда и тамъ прожилъ года три, но, убѣдившись изъ бесѣдъ съ О. Нифонтомъ, что при непрестанной молитвѣ О. Нифонтъ не достигъ внутренняго сокрушенія и умиленія и узнавъ, что на «Катунакахъ» живетъ преуспѣвшій въ молитвѣ, ученикомъ у Старца О. Каллиника, Іеромонахъ Неофитъ, сталъ ходить и туда на духовныя бесѣды, съ цѣлью преуспѣть въ молитвѣ. Вскорѣ О. Неофитъ скончался, а О. Ѳеофанъ духовно сблизился съ О. Каллиникомъ и Іеросхимонахомъ Игнатіемъ, болгариномъ родомъ, жившимъ тамъ же недалеко, повыше Каллиника въ кельѣ Успенія Божіей Матери. Этотъ О. Игнатій, ослѣпшій при концѣ жизни, постригъ О. Ѳеофана въ великую Схиму съ именемъ Ѳеодосія въ честь Ѳеодосія Печерскаго, по особой любви О. Ѳеодосія къ Печерскимъ преподобнымъ. Послѣ чего Старецъ О. Ѳеодосій переселился на Карулю въ 1913-мъ или 1914-мъ году, гдѣ и прожилъ безвыходно 23 года до своей кончины — 2-го Октября 1937 года.



    5. КАРУЛІЯ

    Другъ Старца О. Каллиникъ говорилъ о себѣ: «Я прожилъ въ безпрекословномъ послушаніи 18 лѣтъ и почувствовалъ, что окрѣпъ духовно» — за это О. Ѳеодосій особенно почиталъ его и слѣдовалъ всѣмъ его совѣтамъ и указаніямъ. Въ 1915 году игумену Пантелеімоновскаго монастыря благодѣтели прислали достаточную сумму денегъ съ просьбой построить на Аѳонѣ церковь во имя Святыхъ Сергія Радонежскаго и Афанасія Аѳонскаго, память коихъ празднуется въ одинъ день — 5-го Іюля. Имѣя уже достаточно церквей- параклисовъ въ своемъ монастырѣ, О. Мисаилъ, по своей дружбѣ къ Старцу О. Ѳеодосію, предложилъ ему построить церковь на Карулѣ, обѣщая помогать во всемъ нужномъ, и такимъ образомъ въ 1915-мъ году началась постройка церкви по плану и подъ наблюденіемъ Старца, въ 1917-мъ году церковь была закончена и освящена греч. Архіепископомъ Ниломъ, жившемъ тогда на Кареѣ на покоѣ. Старецъ освятилъ церковь во имя Святыя Троицы, вторымъ праздникомъ назначилъ Покровъ Божіей Матери, также и память пр. Сергія и Афанасія особо ежегодно празднуется, по желанію жертвователей. Кстати, при этой церкви Св. Троицы есть неболой колоколъ, привезенный изъ Скита Оптиной Пустыни. На «Новой Ѳиваидѣ» — пустыни Пантелеімоновскаго монастыря на Сѣверѣ Аѳона, подвизался въ отдельной каливѣ монахъ О. Игнатій, онъ полагалъ начало монашества въ Оптиной Пустыни и былъ нѣкоторое время келейникомъ О. Іосифа (ученика Старца Амвросія Оптинскаго), онъ привезъ съ собою оттуда небольшой колоколъ, который и подарилъ Старцу Ѳеодосію. Этотъ колоколъ до послѣдняго времени находится при этой церкви.

    Про себя Старецъ О. Ѳеодосій говорил, что онъ всю жизнь заботился молиться внимательно, но на внутреннюю «художественную» молитву перейти не рѣшался, не имѣя опытнаго въ этомъ дѣлѣ наставника и боясь «прелести» (поврежденія духовнаго отъ незамѣтныхъ обмановъ врага), так что онъ до послѣднихъ лѣтъ жизни держалъ церковное суточное правило и внимательную келейную молитву. Вечерню, утреню и часы въ будніе дни обычно по четкамъ: 33 четки за утреню (съ полуночной и 1-мъ часомъ. добавляя «Честнейшую» и славословіе), 12 за часы, а со временемъ не считая уже число четокъ, но болѣе внимая молитвѣ — по часамъ: за буднюю утреню 2 часа, за вечерню и часы по часу. Ежегодно Старецъ прочитывалъ весь кругъ житій Святыхъ, а последніе годы занялся писаніемъ, сокращая житія святыхъ, и наконецъ, по совѣту ученика своего (послѣ смерти О. Каллиника и О. Игнатія) Схимонаха О. Никодима (который желалъ навести Старца заняться внуренней «художественной» молитвою по «Добротолюбію»), Старецъ занялся сокращеніемъ Словъ преп. Симеона Новаго Богослова, что и расположило Старца заняться «художественной» молитвою, с соединяемою съ дыханіемъ и біеніемъ сердца. И чтобы пріучиться сначала къ непрестанной молитвѣ, старецъ совершалъ большое количество молитвъ по 12.000 въ день по «Страннику» («Разсказы Странника»).



    6. СХИМОНАХЪ НИКОДИМЪ — КЕЛЕЙНИКЪ.

    (Воспоминанія о жизни старца Іеросхимонаха О. Ѳеодосія на Карулѣ со словъ ближайшаго ученика сго Схимонаха О. Никодима.)

    Схимонахъ Никодимъ, ученикъ Старца Ѳеодосія, унаслѣдовавшій Келлію Старцеву. На рукахъ его скончался Старецъ, оставившій всѣ свои писанія ему. О. Никодимъ скончался 15-го Февраля 1984 г. Эту фотографію снималъ Георгій Пальмеръ, который пріѣзжалъ къ О. Никодиму (и сосѣду по Каруліи О. Никону) въ связи съ его переводами на англійскій языкъ «Добротолюбія».

    О. Никодимъ приѣхалъ на Аѳонъ и поступилъ сначала на «Крулицу» (метоха св. Пантелеімонскаго монастыря на Аѳоне, близъ границы съ міромъ) въ 1920-мъ году. Во время 1-й войны 1914-17 года, онъ былъ въ экспедиціонномъ корпусѣ во Франціи и послѣ переворота въ Россіи, по своему давнему желанію, рѣшилъ принять монашество и жить на Аѳонѣ. Еще въ міру онъ читалъ «Разсказы Странника», Добротолюбіе и др. аскетическія книги и по мѣрѣ своей пробовалъ заниматься молитвою. На Крулицѣ онъ принялъ монашество, въ мантіи съ именемъ Никанора, исполнялъ послушанія сначала на «киперѣ» — огородѣ, а потомъ помощника гостинника, и тогда, между трудами, перечиталъ много аскетическихъ книгъ: Еп. Игнатія Брянчанинова, Ѳеофана Затворника, Добротолюбіе и много различныхъ святоотеческихъ, преимущественно о молитвѣ. Братія Крулицы проводили жизнь трудовую (тамъ онъ засталъ еще до 70 человѣкъ монаховъ), обрабатывали большіе виноградники, собирали маслины, выдѣлывая масло для монастыря и проч., такъ что, стремясь больше заниматься молитвою, О. Никодимъ (тогда въ мантіи Никаноръ) съ благословенія Игумена О. Мисаила (которому онъ письменно изложилъ свое желаніе) поселился въ пустыни тогоже монастыря — «Новой Ѳиваидѣ», недалеко отъ Крулицы, имѣлъ тамъ въ лесу свою каливку, гдѣ подвизался по своей силѣ, подобно другимъ пустынникамъ, а въ праздники всѣ сходили съ горъ въ скитскую церковь «Всѣхъ Святыхъ Аѳонскихъ» на бдѣніе и литургію, а послѣ литургіи и общей трапезы всѣ опять расходились по своимъ каливкамъ на безмолвіе.

    Юго-западный утесь Каруліи, гдѣ отшельническія келліи, точно ласточкины гнезда, построены въ большинствѣ русскими исихастами. Это видъ изъ терраски Старца Ѳеодосія на западъ. Туда пробираются при помощи цѣпей.

    Въ то время на Ѳиваидѣ не было особо преуспѣвшихъ во внутренней молитвѣ старцевъ, которые руководили бы духовною жизнью всѣхъ пустынниковъ, поэтому нѣкоторые монахи боялись за молодого подвижника О. Никанора, видя что онъ, не имѣя опытнаго руководителя, стремится къ (высокой) внутренней молитвѣ, а другіе прямо говорили, что онъ «въ прелести», также и О. Игуменъ, отпуская его на пустыню, сказал: «Я теперь за тебя не отвѣчаю». Слыша все это, и самъ О. Никаноръ убоялся за себя и сталъ искать себѣ старца, который руководилъ бы его и, зная его внутреннюю жизнь, могъ бы поручиться за него. Нѣкоторое время онъ жилъ подъ руководствомъ Схимонаха О. Силуана, а молитвѣ учился у вышепомянутаго О. Нифонта, который жилъ тогда недалеко отъ Ѳиваиды (на «Иваницѣ», на берегу моря), и наконецъ, не удовлетворяясь этимъ, по совѣту О. Силуана и съ благословеніемъ О. Игумена Мисаила отпущенъ былъ на Карулю къ О. Ѳеодосію въ 1929 г. осенью. Вотъ какъ онъ самъ это описываетъ:

    «Когда я пришелъ на Карулю съ намѣреніемъ предаться въ полное послушаніе старцу О. Ѳеодосію, тамъ было еще 35 русскихъ монаховъ и, кромѣ О. Ѳеодосія, два Іеромонаха. Послушниковъ, въ собственномъ смыслѣ, у Старца тогда не было, по его строгомъ требованіи послушанія «по Лѣствичнику», до меня, сколько извѣстно, семь человѣкъ в разное время пробовали жить у него какъ послушники, но не выдерживали и черезъ полъ года или годъ уходили. Монахи жили въ отдѣльныхъ каливкахъ, по одному и по два, такихъ каливокъ на Карулѣ было до 20-ти, общимъ духовникомъ былъ старецъ Ѳеодосій. По субботамъ, воскресеніямъ и праздникамъ всѣ сходились на общія службы. Подъ воскресенія и праздники совершали бдѣнія и литургію, а въ будничные дни всѣ совершали службы по своимъ кельямъ, по положенному числу четокъ или по книгамъ. Послѣ литургіи всегда бывала общая трапеза, монахи приносили кто что имѣлъ, и пока Старецъ потреблялъ Св. Дары и убиралъ въ алтарѣ, трапеза бывала готова. За трапезой Старецъ бесѣдовалъ съ братіей, насыщая своихъ чадъ духовныхъ, кого нужно похвалитъ за доброе дѣло, дастъ разъясненіе на задаваемые вопросы, иному при всѣхъ сдѣлаетъ хорошую проборку, послѣднее особенно часто попадало мнѣ, такъ какъ я пожелалъ быть его послушникомъ. Когда Старецъ согласился принять меня, то въ будніе дни, когда не было литургіи: часы и вечерню мы совершали вмѣстѣ, а утреню по отдѣльности, Старецъ въ своей кельѣ, а я въ церкви. Послѣ часовъ ставили самоваръ и пили чай, послѣ того Старецъ назначалъ мнѣ какую-нибудь очередную работу по кельѣ, а самъ совершалъ свои молитвенныя правила, писалъ что-либо или отвечалъ на письма. Въ полдень былъ обѣдъ послѣ которого Старецъ шелъ отдыхать на часъ, а я продолжалъ свою работу. Послѣ часового отдыха Старецъ пилъ чай и послѣ чая прохаживался по дворику, держа молитву и память смертную, вспоминая о неизбѣжномъ концѣ человѣческой жизни. Потомъ опять писалъ что-нибудь, и за часъ до захода солнца (по Аѳонскому времени въ 11 часовъ) мы совершали въ церкви вечерню по книгамъ. Старецъ поправлялъ меня и училъ церковному уставу. По захожденію солнца (12 часовъ) мы ужинали, что оставалось отъ обѣда, и во время трапезы Старецъ направлялъ свою бесѣду къ тому, чтобы узнать мое внутреннее состояніе и обнаружить сокровенныя мои неисправности своеволіе, самомненіе, различныя пристрастія, раздражителыюсть и всѣ отрицательныя стороны моей внутренней жизни, и своими обличительными словами и разными вопросами доводилъ меня до того, что я въ разстройствѣ высказывалъ ему все, что у меня было на сердцѣ, то, о чем я и самъ не зналъ и не замѣчалъ за собою. Обнаруживъ такимъ образомъ мое внутреннее состояніе, Старецъ начиналъ по отдельности разбирать всѣ мои неправыя мысли и желанія и разными вопросами заставляль меня дать себѣ отчетъ, почему я такъ думаю, на чемъ основываюсь и тогда съ горечью приходилось сознавать свою грѣховность, смиряться и каяться, тогда Старецъ успокаивался, съ любовію принималъ мое покаяніе, и наступалъ миръ. Бывало въ такихъ разговорахъ проходило нѣсколько часовъ, съ вечера и почти до полуночи и тогда Старецъ говорилъ: «Ну, теперь перекрестись и ложись спать. Это было намъ за повечеріе и за келейныя молитвы, это тоже духовное, нужное дѣло». Послѣ такой чистки нѣкоторое время на душѣ было легко и радостно и послушаніе совершалось охотно, отъ сердца..., а потомъ опять, въ дѣлахъ и разсѣяніи, отходило такое настроеніе и душа омрачалась. И часто случалось такое разсмотреніе внутренней моей жизни, и не легко давалось, иногда я начиналъ противорѣчить старцу, оправдываться и если и просилъ наконецъ прощеніе, то уже болѣе по нуждѣ и обычаю, не отъ всего сердца. Такъ что и я, временами сильно разстраиваясь, не выдержаль и черезъ годъ ушелъ и пробовалъ жить на послушаніи у другого старца, Схимонаха Нила жившего тоже на Карулѣ, гдѣ пробылъ около двухъ месяцевъ, но убѣдившись, что онъ смотритъ на послушаніе поверхностно и не заботится о моемъ состояніи, я, по совѣту и настоянію О. Каллиника, опять вернулся къ О. Ѳеодосію, который съ любовію принялъ меня и черезъ три мѣсяца послѣ того, на день 40 мучениковъ въ Великомъ Посту (въ 1931 году) постригъ меня въ схиму (но самъ постригъ былъ совершонъ по просьбѣ Старца Отцомъ Іеромонахомъ Макаріемъ (Коцюбинскимъ), впослѣдствіи духовникомъ Канадскаго Покровскаго Скита въ Провинціи Альбарта).



    7. СВЯТООТЕЧЕСКІЙ ГОЛОСЪ

    Сердце Каруліи — рѣдчайшая любительская фотографія. Старецъ Ѳеодосій съ другомъ и ученикомъ Никодимомъ стоитъ лицомъ къ дорогѣ на тропинкѣ въ церковь Пресвятой Троицы, которую онъ построилъ. Куполъ церкви тотъ, что былъ при Старцѣ и келлія въ томъ же видѣ.

    Старецъ Ѳеодосій не считалъ себя писателемъ монашескимъ, но онъ писалъ отъ лица Святыхъ Отцовъ Церкви и хотя и не много, но сдѣлалъ свой вкладъ въ защиту Святоотеческаго міровоззренія. будучи большимъ авторитетомъ, не столько словами, сколько всѣй своей подвижнической личностью. Вскорѣ послѣ прибытія на Аѳонъ Iгуменъ Свято-Ильинскаго Скита просилъ его опредѣлить авторство найденной имъ рукописи, подъ названіемъ «Крины Сельные». О. Ѳеодосій опредѣлилъ, что авторомъ былъ самъ великій Старецъ Паисій Величковскій, и книга была издана подъ его редакторствомъ.

    Существуетъ цѣлый списокъ его статей. Наиболѣе важныя его писанія были на тему о несостоятельности ученія «Имябожниковъ», о пагубности «новостильниковъ», осужденіе новаго ученія о Спасеніи Митр. Антонія Храповицкаго, объ ученіи о спасеніи по письмамъ Святителя Ѳеофана Затворника, присланнымъ самому Старцу, «Голосъ съ Аѳона» и т.д.

    О. Никодимъ, присный ученикъ О. Ѳеодосія, пробирается въ свою келью.

    Его дневникъ (печатается ниже) можно считать какъ руководство въ «художественномъ дѣланіи» Іисусовой молитвы. Его переводы и сокращенія еще не всѣ опубликованы. Но, какъ было сказано выше, значеніе его как великаго Старца было отмѣчено его современниками, что заслуживаетъ обнародованія. Хотя заметки малыя, но меткія, отражающія въ лицѣ его явное наличіе святоотеческой древней мудрости въ нашей безбожной современности.

    Былъ Старецъ Ѳеодосій и любящій богоносный батюшка-утешитель, какъ явствуетъ изъ краткихъ заметокъ его келейника О. Никодима, записанныхъ и присланныхъ намъ для помѣщенія въ его первое жизнеописаніе. Вотъ три примѣра, какъ старецъ Ѳеодосій молился за другихъ:

    1. Одинъ монахъ, Схимонахъ Иннокентій, больной тяжко, и мучился, желая померѣть, но не могъ. Три дня прошло; пришли просить Старца, чтобы помолился. Старецъ сталъ предъ своей любимой иконой Божіей Матери Иверской и тайно молился долго одинъ, безъ меня. Черезъ часъ пришелъ келейникъ его и сказалъ: «Слава Богу, Отецъ Иннокентій скончался».

    2. Сестра старцева р. Б. Матрона постриженная въ монахини, но во время натиска коммунистовъ потеряла вѣру, сбросила съ себя рясу и монашество, вышла замужъ. Старецъ сдѣлалъ большой выговоръ ей и умолялъ ее, чтобъ она развелась съ мужемъ, но она еще больше разсердилась, и такъ долго жила блудно и перестала отвѣчать и писать брату-старцу. Это было еще до моего прихода. Я виделъ и слышалъ какъ скорбелъ и молился старецъ за сестру свою. И уже за годъ до своей смерти получилъ письмо отъ сестры съ раскаяніемъ, она указывала причину, зачемъ она бросила монашество... Въ покаяніи надѣла опять на себя монашескую одежду и живетъ у своихъ братьевъ, молится Богу и читаетъ Псалтырь по «покойникамъ».

    3. Был у Старца постриженникъ его Схимонахъ Алѵпій. Это было до моего прибытія; онъ развратился: не сталъ слушаться Старца, пересталъ ходить въ церковь къ службамъ, проводилъ жизнь самочинную замкнутую ото всѣхъ насъ карульцевъ. Старецъ скорбелъ и горячо и долго молился за погибающаго ученика своего; а за годъ до кончины Старца, за молитвы его, образумился, раскаялся и опять прилѣпился къ Старцу на радость намъ всѣмъ, сталъ ходить къ церковнымъ службамъ и смиренно повиновался Старцу.

    Подобный и другой случай: нашъ Карульскій Іеромонахъ Парфеній, хотя не развратился, но не понравилась ему старцева жизнь, т.е. церковная и обиходная, что Старецъ ведетъ жизнь съ своими карульцами по семейному, особенно за трапезами послѣ литургій, каждый праздникъ. Въ эти случаи Старецъ занимался воспитаніемъ своихъ прихожанъ, а Отцу Парфенію не понравилось это, и онъ не сталъ ходить къ намъ въ церковь и сталъ жить особнякомъ и причащался запасными дарами у себя. И такъ 10 лѣтъ. А передъ кончиной Старца образумился и былъ духовникомъ Старцу и похоронилъ его.



    8. УХОДЪ ВЪ ГОРНІЙ МІРЪ

    Схимонахъ Никодимъ cъ мощами (главой) Старца Ѳеодосія.

    Послѣ 19 сентября Старецъ Дневника своего уже не писалъ и обычное молитвенное правило пересталъ совершать, а лежалъ въ постѣли и переживалъ болѣзненное состояніе. Съ этого дня и не вставалъ съ постѣли до самой смерти.

    Болѣзнь его началась 7-го сентября отъ простуды. Послѣднѣе время Старецъ послѣ обѣдняго отдыха до вечерни 2 часа удѣлялъ для писанія, т.е. сокращалъ Житія Святыхъ (см. 18 августа); и въ этотъ день онъ открылъ оба окна въ своей двухметровой келліи для пролетнаго ветерка, чтобы было не такъ душно ему, хотя и ветерокъ-то былъ маленькій и не такъ еще холодно, но какъ онъ всегда слабенькій, то его и просквозило, потомъ каждый день ощущалъ маленькую лихорадку, подъ вечеръ ознобъ и жаръ по ночамъ. Но правила своего молитвеннаго онъ не оставлялъ до тѣхъ поръ, пока не слегъ уже окончательно въ постель. Къ лихорадкѣ пристала еще болѣзнь въ животѣ съ коликами; а какъ отъ нашей пустыни далеко живетъ докторъ и позвать его не на что было, да и самъ Старецъ къ нему не расположенъ былъ и лекарства не было никакого, так и терпелъ онъ безъ всякаго леченія. Очень хотелось ему помереть безъ людей, для этого не велелъ мнѣ никому сказывать, что онъ больной уже къ смерти. Ему было таинственное извѣщеніе, что онъ помретъ на Покровъ, и за недѣлю, совершивъ елеосвященіе надъ больнымъ ученикомъ своимъ Схимонахомъ Алѵпіемъ, сказалъ ему: «Я помру на Покровъ, а ты на третій день послѣ меня». Такъ и сбылось. Готовясь къ смерти, Старецъ каждые послѣдніе десять дней ежедневно причащался Святыхъ Христовыхъ Таинъ Тѣла и Крови Господней. Самъ уже не могъ ходить въ церковь, то я какъ иподіаконъ приносилъ ему въ келлію запасныя Св. Таины и онъ причащался ими. Я не выдержалъ и сильно ослабелъ безъ сна, служа Старцу одинъ, и потому за пять дней до смерти вынужденъ былъ позвать другихъ на помощь, чтобы по очереди дежурили днемъ и ночью. У него напослѣдокъ начало болѣть еще и въ груди подъ ложечкой и къ этому открылись почти непрестанныя икота и кашель, а по ночамъ сильный жаръ и потъ. Сердцебіеніе доходило до 110 ударовъ въ одну минуту. Часто меняли белье; а къ тому еще не могъ онъ терпеть и десяти минутъ въ одномъ положеніи, требовалось переворачивать его черезъ каждыя десять минутъ то на одинъ бокъ, то на другой, и на спину, и сажать на постели, склонясь головою на столъ. Сна почти совсемъ не зналъ.

    28-го сентября съ вечера отъ 1-аго часа до 5-ти часовъ (счетъ времени по Византійски) ночи Старецъ былъ спокоенъ, а съ пяти часовъ открылся сильный жаръ, а также и бредъ. Съ 6-ти часовъ уснулъ и спалъ до утра. Утромъ выпилъ 3 чашки чаю безъ всего и былъ спокоенъ. Приходилъ духовникъ. Поговоривъ съ нимъ немного, выразилъ тяжесть продолжать бесѣду. Послѣ ухода духовника Старецъ вспомнилъ, что забылъ сказать ему, что онъ наяву видѣлъ злобу вражію. Велелъ мнѣ передать ему: «Предстала предо мною злоба вражія, подобно злому звѣрю льву или собакѣ съ ярыми глазами и въ сильной, очень сильной злобѣ хотѣлъ броситься на меня и пожрать меня, но благодать Божія не допустила. Это было, можетъ, въ продолженіи одной минуты или полминуты». Я спросилъ: «Какъ, Батюшка, Вы видели эту злобу - тѣлесными глазами или умомъ?». Онъ сказалъ: «Умственными очами». Къ вечеру съ 8 часовъ опять открылась икота и продолжалась до 11 -ти часовъ. Обращаясь ко мнѣ, Старецъ сказалъ: «У меня ужъ разсудокъ естественный теряется», и вроде какъ бы въ бреду началъ разсуждать о духовникѣ своемъ съ немногою непріязнью, и спросилъ меня, что можетъ это не хорошо. На это я ему сказалъ: «Да. Батюшка, не хорошо. По Вашему теперешнему состоянію ничего не надо разсуждать, а только молиться, а то врагъ запутаетъ Васъ». Онъ послушался, успокоился, пересталъ и икать, и съ усердіемъ слушалъ мою молитву, даже и не шевелясь, какъ бы замеръ. Во все время болѣзни его я, сидя около него, вслухъ раздельно каждое слово читалъ Іисусову Молитву краткую «Господи Іисусе Христе, помилуй мя», помогая ему повторять умомъ за мною. Я спросилъ его, держится ли молитовка ли? Онъ ответилъ: «Чуть-чуть».

    Въ другое время бѣсъ представилъ Старцу горделивый помыслъ, желая уловить его высокоуміемъ. Говоритъ мнѣ Старецъ: «Вотъ мнѣ кажется, что я, страдая въ такой болѣзни, терплю больше, чемъ Христосъ на крестѣ». Видя, что это съ нимъ уже отъ слабости ума, я ему сказалъ: «Что Вы, Батюшка, опомнитесь. Вѣдь это Вамъ отъ врага Какъ можно подумать, что Вамъ тяжелѣе, чѣм: Господу было на крестѣ, вѣдь Его-то всѣ оставили и Онъ одинъ страдалъ, никто не помогалъ Ему. А Вамъ-то неотступно я служу и спрашиваю, чѣм: могу помочь». Отъ этихъ словъ Старецъ успокоился и чуточку прослезился. Это было подъ Покровъ, нашъ второй престольный праздникъ. Послѣ этого Старца отнялся языкъ и говорилъ онъ духомъ своимъ, мнѣ одному только всё было понятно. Так духомъ говорилъ и святитель Тихонъ Задонскiй передъ смертію со своимъ только келейником Іоанномъ.

    Въ этотъ день всѣ духовныя его чада приходили попращаться съ нимъ. Просили, кому что надо, и онъ черезъ меня давалъ имъ послѣдніе совѣты: и говорилъ мнѣ духомъ и все мнѣ было понятно, и тогда я уже каждому передавалъ его слова. Это было прямо чудо. А еще къ заходу солнца у насъ остановились часы и не знали сколько времени, а было пасмурно. И мы спрашиваемъ: «Сколько теперь времени?» А Старецъ духомъ мнѣ: «Постановите 11 часовъ». А когда проверили на другой день по солнцу, то точно такъ и было. Когда Старецъ всѣхъ благословлялъ, а меня благословить окончательно все отлагалъ, то я сталъ уже побаиваться, что Старецъ, не успевъ благословить меня, умретъ. Тогда я посмѣлъ даже напомнить ему еще: «Батюшка, я боюсь, что Вы не успѣете благословить меня и помрете», на что онъ ответилъ: «Успѣю».

    Подъ самый праздникъ ночью у Старца жару уже не было, но большое изнеможеніе. Заказано пораньше кончить бденіе и служить скорѣе литургію, чтобы успѣть передъ смертью причаститься. Но спустя немного Старецъ послалъ меня сказать, чтобы какъ можно скорѣе кончали бденіе и послѣ 6 часовъ съ полночи начать литургію и часто посылалъ меня узнавать скоро ли начнется литургія. Такъ и сдѣлали. Когда началась литургія Старецъ заставилъ меня прочесть три молитвы къ Св. Причащенію и по окончаніи ихъ говоритъ мнѣ духомъ: «Ну, лобызаемся». Я сразу не понялъ, онъ еще повторилъ, и мы поцѣловались; благословилъ меня далъ мнѣ наставленіе въ трехъ главныхъ словахъ. (эти слова остались тайной)

    Послѣ причащенія онъ спокойно лежалъ, пищи и воды ничего не принималъ. Всѣ духовныя чада его близкія и издалека пріехавшія на праздникъ, не хотели послѣ литургіи разходиться. Предувѣдомленныя тѣмъ больнымъ, кому Старецъ сказалъ, что на Покровъ скончается, они остались ждать его смерти. Съ утра Старецъ пожелалъ, чтобы прочитали ему Страсти Господни изъ Евангелія отъ Іоанна отъ зачала 46-го. «Нынѣ прославися Сынъ Человѣческій...» Прослушавъ всё, попросилъ свѣчу и заставилъ читать отходную себѣ. Во время чтенія Старецъ лежалъ на спинѣ скрестивъ руки на груди, держа зажженную свѣчу. Прочитали всю отходную до конца и «со святыми упокой» пропѣли, а старецъ не умеръ. И, отдавая свѣчу, сказалъ: «Возьмите». Суди объ этомъ какъ кто хочетъ, а я догадываюсь, причина тому была та, что помѣшали люди. Ему хотѣлось встретить смерть безъ людей, такъ и исполнилъ Господь его желаніе: на другой день 2-го октября онъ умеръ безъ людей. Тогда онъ мнѣ говоритъ: «Хочу и завтра причаститься, но не знаю, проглочу ли Св. Причастіе?» Теперь онъ не могъ уже и съ чайной ложки глотать воду, какъ давалъ я ему послѣдніе три дня, ибо теперь выкашливалъ назадъ. «А ну-ка», говоритъ, «дай-ка мнѣ водицы-то съ ложечки подъ языкъ». И правда, черезъ минуту проглотилъ безъ кашля. Попробовали ешё и такъ до трехъ разъ. Потомъ говоритъ мнѣ: «Скажи духовнику, чтобы завтра, причащая меня, опустилъ бы Причастіе подъ языкъ. Не забудь предупредить его». Такъ и причастили его передъ смертію.

    Ночью ему было очень тяжело, хотя жару и не было, а все время проситъ то посадить, то опять положить, и всю ночь безпрестанно не могъ и десяти минутъ побыть въ одномъ положеніи. А къ утру и причастился Св. Христовыхъ Таинъ. Послѣ причастія, проводивъ духовника, мы остались вдвоемъ со Старцемъ, и онъ попросилъ посадить его, какъ и прежде, на постель, опершись головою въ подушку на столъ такъ, чтобы носъ и уста его были свободны для дыханія. Взявъ своею рукою подъ подмышку его лѣвой руки, а правой держа его правую руку, я сталъ творить Іисусову краткую молитву въ тактъ подъ его біеніе пульса. Пульсъ его былъ ровный и твердый, какъ у здороваго. Прислушался къ его дыханію и замѣтилъ, что оно совпадаетъ съ моимъ и при выдыханіи воздуха, и что онъ шопотомъ выговариваетъ «помилуй мя». Такимъ образомъ, приспособленно ко мнѣ, онъ молился Іисусовой молитвой. Такъ продолжалось минутъ около дѣсяти. Потомъ замѣтно пульсъ его началъ дѣлать перебои и ослабевать. Въ это время вошелъ къ намъ въ келлію Отецъ Іоиль. Я говорю ему: «Отецъ, зажги лампадьсу, а то она только сейчасъ потухла». И когда онъ зажигалъ, Старецъ глубоко вздохнулъ. Заметивъ, я крикнулъ: «Отецъ Іоиль! Старецъ помираетъ». Послѣдовалъ еще вздохъ, и душа его тихо вылетела изъ тѣла. Въ моихъ рукахъ такъ онъ и померъ, спокойно, безъ всякаго вздрагиванія.

    Мощи — священная глава Старца Ѳеодосія; на челѣ начертанъ крестъ и: «Іеросхимонахъ Ѳеодосій. Старецъ и строитель храма Св. Троицы на Карулѣ, скончался на 69 году отъ рожденія, Окт. 1937 г.»

    Причастивъ старца Св. Таинъ, духовникъ возвращался къ себѣ въ келлію. Неуспевъ и пяти минутъ пройти и войти въ свой дворъ, какъ услыхалъ колокольный звонъ, повѣстка о смерти старцевой. Когда всѣ собрались, начали отпѣваніе и по окончаніи у всѣхъ какая-то ощущалась радость подобно праздничной. А послѣ, черезъ нѣкоторое время, читая въ книгѣ Епископа Игнатія Брянчанинова, я встрѣтилъ изреченіе его: «Если по смерти кого въ этотъ день у близкихъ его ощущается на сердцѣ радость, то это признакъ того, что душа эта Богомъ принята».

    Старецъ почилъ на 69-ом году отъ рожденія.

    Вѣчная память Іеросхимонаху Ѳеодосію, Старцу моему. Со святыми въ мѣстѣ блаженнаго упокоенія упокой, Господи, душу его. И меня, грѣшнаго ученика его, за молитвы его, помилуй.


    Схимонахъ Никодимъ



    Молитвенный дневник старца Феодосия Карульского


    ПРЕДИСЛОВИЕ

    До настоящего занятия молитвой Иисусовой Старец Феодосии молился обычно: по книгам и “четкой” исполнял свои молитвенные церковные и келейные правила, и после, в свободное время днем, творил простую словесную Иисусову молитву устно и умно, по возможности. Сладость молитвы Иисусовой памятна Старцу еще от детства его, когда молился он ею непрестанно, но потерял ее за обидчивость свою на товарища по семинарии, шалуна, часто досаждавшего ему. Мне очень было желательно, чтобы Старец взялся серьезно за молитву Иисусову, и я часто напоминал ему о ней. Мы с ним вместе сокращали жития святых, он по Четьи Минеи, а я по Прологу. Последнее время я заманил его сокращать Св. Симеона Богослова с намерением подвигнуть на желание заняться ему Иисусовой молитвой. Повлияло на него, спрашивает: “Могу ли я начать, и как?” Я по неопытности посоветовал ему “Странника”. Он говорит: “Да у меня и дыхания то не хватит, я и без того чуть дышу”. А я ему говорю: “Для этого и не требуется большого дыхания, и слабое-то велят удерживать. Попробуйте-ка и увидите, что хватает дыхания у вас”.

    Взялись для пробы за четки. Протянули одну, спрашиваю:

    “Ну как, хватает ли?” — “Да, — говорит, — хватило”.

    — “Ну вот, и начинайте с Богом”.

    Взялся Старец горячо по “Страннику” с дыханием и по биению пульса в сердце, и скоро привилась молитва непрестанная к сердцу. Седмицы две занимается и утешается. В один день к вечеру, придя из церкви, говорит мне: “У меня началась молитва благодатная, сподобил Бог”. Спрашиваю: “Как это?” — “Да вот, — говорит, — я, облокотившись на престол, на коленях молился, и вдруг загорелось сердце, и молитва со слезами умиления из сердца потекла ключом, и теперь не престает эта сладость”. Я говорю: “Не верьте. Батюшка, чтоб не впасть в прелесть. Это у вас от усердия и горячности, кровяное” (по Игнатию Брянчанинову). Поспорили. Старец настоял на своем: “Я так и без молитвы Иисусовой сподоблялся часто”.

    Через два дня в большом смущении Старец спрашивают: “Что это со мной? От непрестанной молитвы у меня в сердце чувствуется, как собака брешет (лает) “гам-гам”, а молитвенных слов не могу ясно слышать. И так этот “брех” отвратителен, страшно становится. Навязалось это на сердце так, что не могу отбиться никак. Боюсь, не прелесть ли уж начинается и не сойду ли с ума от этого?” Говорю: “Успокойтесь, это от усердия у вас. Молитесь другими молитвами”. (После по опыту узнал я, это у него перебой пульса случился от усталости и долгого упражнения. Не должно бы бояться, а отдохнуть надо.) “Молюсь, — отвечает, — да не перебью”. И так бедняга всю ночь мучился, не мог заснуть, и ко дню сильно заболел... Позвал духовника и долго одни беседовали, и в результате присоветовали молиться не тихой молитвой, а по-прежнему обычной и простой. Успокоился Старец и от болезни поправился.

    Но как уж усладился от хороших переживаний молитвы Иисусовой, то не мог забыть того и часто вспоминал: “Как хорошо тогда было!”

    Проходит год в обычной молитве и сокращении Слов преп. Симеона Нового Богослова. Однажды говорит мне Старец: “Как хочется опять взяться за молитву Иисусову, да только боюсь”. А я ему говорю: “Не надо горячо, а с ощупью, как советует Игнатий Брянчанинов. Представьте такой пример. Вы заболели неизлечимой болезнью. Нашелся доктор и дает вам такой совет-рецепт: обойти кругом всю Афонскую гору, но пути-дороги нет. От давности получились обвалы и пропасти и заросло все кругом большим непроходимым лесом: вместо дороги стала непроходимая дебрь с разными страшными зверями и гадами, так что по боязни никто не решается на ходьбу туда. Это образ забытой монахами “художественной” молитвы. Вот вы дерзнули и попробовали “художественную” молитву. Этим путем дошли до Керашей (местность на Афоне под вершиной Афона, от Карули два часа ходу). Теперь по знакомому пути легко дойдете до того, а дальше с осторожностью, “ощупкой”, потихоньку пойдете и так весь путь совершите и исцелитесь от болезни своей”.

    Принял Старец мой совет и начал опять занятие Иисусовой молитвой, но не сразу художественно, а по “Страннику”: считать четки...



    МОЛИТВЕННЫЙ ДНЕВНИК СТАРЦА ФЕОДОСИЯ КАРУЛЬСКОГО

    20 июля 1937 г.

    Слава Богу. Со дня памяти Св. Пророка Божия Илии снова начал свой молитвенный труд “умной молитвою Иисусовою”, часто мною начинавшейся и по моей немощи прекращавшейся. За молитвы Пресвятыя Богородицы, святаго славного Пророка Илии и всех святых помози ми. Господи Иисусе Христе. Аминь.

    В продолжение суток, с вечера 20-го числа до вечера 21-го, с понедельника на вторник, выполнял свое первоначальное правило суточное: 100 четок или 10 000 молитв Иисусовых попеременно, то одною половиною всей полной молитвы, т. е. “Господи, Иисусе Христе, помилуй мя”,то другою половиною “Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя” — в различном положении телесном: стоя и сидя, и ходя. После каждых 20 четок отдыхал ночью 4—5 часов, а днем — 1 час и полчаса. При медленном произнесении молитвы старался каждое слово произнести словом или умом со вниманием, заключая ум в слова молитвы. Ум в продолжение молитвы иногда рассеивался и даже на минуту забывался, но опять заключался в слова молитвы. Молитва шла иногда претрудно, а иногда легко от навыка-повторения, особенно, когда сердце, хотя мало, ощутит присутствие Божие — Господа Иисуса Христа в произносимом устами или одним умом Его Всесвятом Имени. Душа моя теперь довольна и первоначальною немощною своею молитвою, что занята молитвенным трудом “единым на потребу” и получает от него покой от помыслов различных греховных и суетных, и в таком мирном (устроении) сравнительно с прежней рассеянностью помыслов, желал бы встретить смертный час, память о котором соединял я с непрестанной молитвою, как и вспоминание своих грехов. Когда душа и тело утомлялись от непрестанного молитвенного труда, то сердце располагалось к сокрушению и умилению, но я не уделял пока сему особенного внимания и не останавливался сердцем на нем, чтобы незаметно не рассеяться помыслами, а продолжал более внимать умом словам молитвы, особенно святому и сладчайшему Божественному имени Спасителеву.

    22 июля

    С навыком правило совершается легче. Но при легком совершении правила требуется большее внимание ума, чтобы он не рассеивался, ибо тогда незаметно вкрадывается поспешность при повторении умнословесной молитовки. Для поддержания внимания надо останавливаться при каждом новом зернышке-версточке, передыхая по совершении каждой молитовки. В конце правила ум уже утомляется и не в силах делается ко вниманию отдельно ко всякому делу молитвенному, тогда достаточно для него вообще памяти Божией — веры в присутствие Христа Спасителя во святом имени Его, как это бывает при псалмопении. Когда правило исполняется нетрудно и мир помыслов бывает, то враг завистливый, чтобы осквернить молитву, действует на ум и сердце тонкими прилогами тщеславия и высокоумия, если душа во время молитвы оставит память о греховности своей и о смертном часе. Если этим внутренним искушением, при бодрости ума и ненависти сердца ко всему греховному, не достигнет враг своей лукавой цели, тогда он старается смутить душу чрез внешние искушения при встрече с людьми душевно неустроенными и при различных затруднительных обстоятельствах. Сохранение в этом случае спокойствия духа с упованием на Бога и преданием себя Его святой воле и трезвение с молитвою побеждает и это вражие искушение.

    23 июля

    Пришлось победиться гневливостью в обращении с братом: сам смутился и его смутил; но вскоре и попростились. По уходе его начали смущать неприязненные помыслы против него, так что от смущения стал терять и дерзновение продолжать молитву, как уже впадший в большой грех. Ученик напомнил скорее браться за молитву, и взялся опять за нее. Припомнился рассказ в Прологе о том, как некий инок, падший грехом плотским с женою, мужеством победил вражие отчаяние, отвечая на помыслы отчаяния: “Я не согрешил”. Об этом известил Бог другого, жившего близ него, пустынника. Вразумленный сим рассказом и я, изгоняя память о происшедшем смущении, какое с разными неприязненными мыслями и чувствами продолжал наносить враг и во время молитвы, при помощи Божией скоро восстановил свой мир душевный: стал потом укорять не брата, а себя самого и жалеть его в происшедшем между нами смущении. Слава Богу, явно помогающему нам в молитвенном подвиге в борьбе с завистником нашим, врагом.

    24 июля

    С большим все навыком к постоянной молитве все более изощряется и устанавливается внимание ума к словам молитвы и ощущается в них присутствие Божие, проявляемое чувством сокрушения и умиления. А вместе с сими сердечными чувствами и ум все более и более приближается к сердцу — вместилищу и органу их.

    25 июля

    В сей день, сверх ожидания, по побуждению ученика не оставлять и в трудностях правила молитвенного, исполнил все свое положенное правило 10 000 молитв, вместе со служением Божественной Литургии и требо-исправлением — причащением больного брата в его келий, потребовавшим около трех часов. Когда, при помощи Божией, внимание ума установится и чувство ума пробудится, тогда и молитвенное правило совершается легче и во времени успешнее, не принося, однако, ущерба качеству молитвы, вниманию и чувству.

    26 июля

    Посетил гость — знакомый благодетель, обительский монах. Разговор с братом о неустройстве обительской жизни и, более того, о делах мирских, которыми заняты мысль и чувства посетителя, затрудняет блюсти собранное в предыдущее уединение трезвение и молитвенное настроение. Боишься и Бога оскорбить невольным как бы невниманием к Нему во время беседы, ради суетной во многом беседы, не относящейся к “единому на потребу”. Боишься, с другой стороны, и ближнего смутить как бы безучастием к беседе с ним, что выражается и в лице, и в тоне речи, и от тонкого наблюдателя собеседника не укрывается. Однако по окончании вынужденной беседы опять скоро возвращается прежнее молитвенное настроение, когда сам добровольно не увлекался ею.

    27 июля

    За молитвы Святаго Великомученика Пантелеймона, память которого сегодня празднуется. Господь сподобил и Литургию отслужить, и молитвенное правило свое исполнить. Во время Литургии почувствовал благодатное присутствие святаго великомученика, святые мощи которого в престоле нашей, освященной архиереем, церкви. Также милость Божия ощутительно восчувствовалась в сердце по усердной моей молитве к великомученику, как бы извещение некое божественное и прощение Господом прежде бывших доселе моих грехов. В сердце водворился глубокий мир Божий. Смирение, сознание своего духовного убожества, горестное сознание своей греховности с рабским страхом претворилось в радостную “печаль по Бозе” — жалость больше о том, что своими грехами оскорбил Тебя милосерднаго Спасителя моего. Помоги мне, Господи, всегда хранить эту радостотворную печаль о Господе и бояться лишиться этого драгоценного для кающихся грешников дара великого неизреченного милосердия Твоего и человеколюбия.

    28 июля

    На прощание гость прочитал выписки из Номоканона (кажется, игумена Глинской пустыни Филарета) о строгости правил общежительной обительской жизни, с одной стороны, а с другой — многие большие нарушения их в обителях, и сим он много соблазнялся и недоумевал, как и спастися теперь в обителях. Закрывать глаза от истины строгости правил нельзя, ибо они — каноны Вселенских и Поместных Соборов и частных свв. отцов Церкви — выражение святой воли Божией, и с легкомыслием, с каким они нарушаются иноками, нельзя извинять слабости жизни нынешней. Правду нужно сказать, чтобы не оправдался от дел закона никто из нас, иноков. Нам грозит неминуемый суд и наказание, но отчаиваться по сему одному не нужно. Есть убежище для нас — покаяние, если будем искренне осуждать себя и каяться с сокрушением во грехах и слабостях своих, по сем исправляться, то получим помилование по бесконечному милосердию Божию. Самая строгость закона побуждает идти в это убежище. В строгости закона тайно действует милость Божия, спасающая грешного человека страхом.

    Итак, при взгляде на современную нашу жизнь, требуется покаянный плач о себе и о ближних наших, подобных нам грешникам, смирение, уничижение себя самого и сострадание к ближним, а не фарисейский соблазн и жестокое осуждение грешников, которые могут быть евангельскими мытарями, оправдываемыми неведомым нам судом Божиим, паче фарисеева. В подвиге молитвенном особенно нужно памятовать притчу Христову о мытаре и фарисее и держать в сердце внушаемое ею христианское чувство смирения и не осуждать ближних. При молитве умносердечной, когда она углубляется внутрь сердца, ум чистый от помыслов просветляется, тонко начинает уразумевать божественные истины священного откровения, печатлеемые в сердце Божией благодатию; довольствуйся тем, что печатлеет на сердце благодать Божия, не углубляйся в это самодеятельно умом в созерцание и разумение сих тайн, когда ум твой не очищен от помыслов человеческих. И берегись в это время тонкого, незаметного высокоумия, которое обнаруживается начинающимся тонким внутренним каким-то смущением сердца. Это знак, что начинаешь из области света и мира вступать в противоположную область тьмы и смущения вражия.

    29 июля

    По отбытии гостя стало спокойнее на душе. Но покой сей ослабил внимание ума и чувства к Богу, бывших в тесных внутренних прежде обстоятельствах. Так духовное внутреннее дело Божие спеется более и крепнет в попускаемых внутренних подвигах и борениях, чем во всегдашнем покое: “Кто не в борении и подвиге, тот в прелести” (Епископ Феофан Затворник).

    30 июля

    А вот приспел и новый подвиг и борение: погонщики мулов перевозить начали груз с моря наверх мимо нашей калибы и моего помещения. Сначала не возмущался шумом и гиканием, и звонками, и подпольным гулом от проходивших мимо мулов по подпольной скале. В молитве Бог подавал духовное рассуждение к успокоению сердца. Воспоминался и преподобный Макарий (Египетский), прежде бывший погонщиком ослов, и преподобный Андрей Христа ради юродивый, среди шума царьградского на улице соблюдавший внимание и постоянную молитву к Богу, и другие Христа ради юродивые, хранившие внутреннее безмолвие среди шума городской жизни. Припоминалось из жизни святых, как бесы и во сне не давали покоя некоторым святым своими мечтательными страхованиями и явными нападениями. Когда это духовное рассуждение держалось внутри своей души, оно имело силу успокоительную от шума и молвы; а когда оно открыто было другому (может быть, самодовольством и тщеславием), оно потеряло свою прежнюю благотворную для спокойствия сердца силу и явилось уже нетерпение, потом и смущение. На монаха-старца-муларщика сначала смотрел как на преподобного Макария, а потом готов уже был считать его неистовым бесноватым, пока не одумался и не увидел здесь вражиего искушения, попущенного для смирения. (Тайные брани и защищения не всегда и не всем нужно открывать, чтобы не потщеславиться по немощи и не дать врагу повода к большему нападению.)

    31 июля

    Два дня совершал молитву Иисусову полную: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного. Чтобы внимать каждому слову полной молитвы требовалось больше времени и напряжения ума, для исполнения положенного правила, с ущербом для чувства сердечного. С охлаждением же от непосильного труда чувства сердечного в непрестанной молитве стало ослабевать и внимание к словам молитвы, и духовное дело молитвы переходило по временам в дело механическое — совершение правила с забвением и сухостию. После порассудил паки держаться, как вначале, половинной молитвы, со вниманием особым к качеству молитвы: светлости ума и живости сердца.

    1 августа

    Вот уже десять дней миновало моего молитвенного труда. Внешний порядок наладился: с вечера, после ужина, 20 четок (2 000 молитв); на утрени столько же (после четырехчасового ночного отдыха); после чая утреннего до обеда — столько же; (после часового отдыха) после обеда столько же и, наконец, за вечерню — столько же до ужина. Правило совершал в разном положении тела: по три четки и сидя, и стоя, и ходя. Поклоны малые совершал стоя по три четки. На каждые 10 четок (1 000 молитв) испробовал и полную и сокращенную молитву. В конце остановился на сокращенной, более удобной по немощи моей, первоначальной для внимательного совершения правила. Правило успевал совершать и в те дни, когда совершал Литургию, и когда отвлекаем был посетителями. С учеником же только занимался беседою во время трапезы, или кратко, по разной надобности, в продолжение суток. Для чтения или для другого какого-либо занятия (напр., писания) не осталось времени. Слава Богу, что словесной молитвы непрестанной (хотя и не всегда одинаково внимательной) навык: когда не было какого-либо постороннего развлечения. И после перерыва во время какого-либо развлечения, снова восстанавливалась, при напряжении внимания, постоянная непрестанная молитва, которую при помощи Божией охранялось трезвение ума и прогонялись происходившие вышеуказанные смущения сердечные, каково произошло и еще.

    2 августа

    По слову Христову: “Враги человеку домашние его” и еще более чувствительно переживаются искушения, чем со стороны внешних, с которыми у нас более слабые узы. Произошло смущение после Литургии по моему невниманию — оставление молитвы внутренней и по поводу непослушания ученика, вызвавшего у меня гневливое чувство негодования. Но, благодарение Богу, молитвою после чая восстановил свое спокойствие сердечное, сознав свою оплошность, извинил ученика — немощного послушника. Покаялся и он в своем непослушании, и прежний мир домашний восстановился. Все попускает Бог для нашего смирения и большего над собою бодрствования, ибо враг “яко лев рыкая ходит иский кого поглотити”.

    К вечеру того же дня нашла новая буря помыслов: брат, служивший другому брату больному, утомившись служением, просил освободить его от сего. И вот заботливые помыслы: кого назначить и долго ли продолжится такой уход за больным в нашей пустынной жизни, где каждому до себя только. Заботливые помыслы, как волос в глазу, смущают умное око и препятствуют молитве не менее яростных помыслов. Много раз ум во время молитвы отклонялся к предмету заботы. Но усиленное внимание а, главное, предание всего в волю Божию, промышляющую о нас, успокоило смутившееся прежде всего излишними заботливыми помыслами сердце, и чистота ума, "необходимая для молитвы, опять восстановилась и после на другой день.

    3 августа

    Удалились при Божией помощи недоуменные обстоятельства мысли, хотя отвлекались ко вчерашнему, но сравнительно слабее и не часто возникали для нее новые предметы заботы о причастниках Святых Христовых Тайн в предстоящий праздник Преображения Господня, но и этих предметов решения я, с упованием на милость Божию, отложил до самой исповеди их; тогда дастся, что подобает глаголати и творити для спасения ближних, ибо смирение и снисхождение к немощам ближних. Смирение и любовь — начало и конец христианской духовной жизни и такое настроение души всегдашнее — необходимейшее условие для успеха, в частности, в молитвенном подвиге.

    4 августа

    После вышеупомянутых смущении гневом и заботливостью, молитва шла с рассеянностью ума и хладностию сердца — более только словесная. Это привело к невольному смирению, а за смирением последовала и милость Божия: ожил дух, сердце умилилось и просветлел ум и стал бодр ко внутреннему вниманию. Хотя бы правило исполнялось неопустительно, и словесная молитва не прерывалась, но это еще не молитва, а только внешнее выражение ее. Чтобы не остановиться на сем подвиге, нужно всегда помнить, что молитва есть дыхание души, живая беседа ее с Богом — Христом Спасителем. “Сладчайшее Имя Его да будет тебе вместо Него Самого” (о. Ин. Ир.), а посему и слова молитвы, особенно имена Господа, Спасителя, должно произносить с особенным благоговением, и тогда из него, как из сосуда, будешь черпать “живую воду”, текущую в жизнь вечную. К вечеру снова враг по невнимательности моей хотел смутить сердце по поводу ухода за больным. Но скоро очнулся, и покой сердца восстановился в молитве.

    5 августа (День моего пострига в схиму)

    Слава Богу, упование на Господа не посрамляет: озаботившие мой ум и сердце помыслы о больном и об исповедниках и причастниках не произвели своего смущающего действия: и больному нашелся услуживающий, вместо отказавшегося, и исповедь прошла мирно. Теперь будем готовиться к светлому празднику Христова Преображения: да воссияет и нам грешным свет Его присносущный молитвами Богородицы, и да обновятся в душе моей чувства покаяния и пострижения в схиму, которая есть образ сугубого покаяния с умерщвлением миру и молитвы не только о себе, но и о всем мире. Схимник — всегдашний неусыпный молитвенник к Богу, в каковом подвиге более всего выражается умерщвление миру для жизни во едином Боге. С наступающего праздника мы со своим спутником положили мне начать заниматься “художественною” молитвою. Для сего после вечерни, пред ужином, прочитали подходящее учение из Никифора уединенника в Добротолюбии. Но при чтении произошло искушение: мой сожитель, читавший Добротолюбие, по какому-то моему замечанию ему во время чтения, зазрел меня в подозрительности, а потом и строгий суд высказал на мою частую гневливость и нетерпеливость, и по одному недавнему, припомненному им случаю моей вспышки нетерпеливости по поводу его медлительности в исполнении своего приказания, и, тогда же, как заметил он, увидел ясно, что молитва мне не дается, как страдающему гневливостью и вообще строгости” и жестокостию к ближним, и советовал мне, в противоположность тому, иметь простоту.

    Я вполне принимал его обличение и совет. Но видя резкость его суждения о моей страсти и непостоянство в суждении — то он поощрял меня на умную и даже “художественную” молитву, то вдруг резко и решительно высказывает безнадежность и неспособность меня к ней, — тоже стал сомневаться в себе, сознавая свою опасную страсть, и в нем, за то, что он — и сам неопытный и новоначальный в деле умной молитвы (а только начитанный) — из чина советника и спутника выступает диктатором совести и предводителем моим, что и для него не полезно, хотя бы он и мог быть полезным мне своими замечаниями, как близкий мне; при такой же самонадеянности его, я не мог довериться ему, как незаблудному учителю, орудию Божия Промысла, Который действует только через смиренных. “Идеже два или три вас совещается о какой-либо вещи или собраны во имя Мое, то будет им от Бога, или Я посреде их”. При совещании только двух или трех под руководством Господа, а не при своенужии и любоначалии, спеется благое дело Божие. Власть, с одной стороны, и послушание, с другой, правильно и благоплодно действуют только в отношении начальника и подчиненного или старца и ученика, а не в отношении равных спутников-советников в общем предпринятом деле Божием, тем более не в отношении ученика к старцу. Итак, я оставил “художественную” молитву, как несвоевременную для меня, а стал продолжать по-прежнему простую с упованием на милость Божию.

    6 августа

    Бдение прошло в обычной молитве Иисусовой. Под конец правила, когда обратился в молитве ко Пресвятой Богородице, чувство умиления исполнило сердце, как будто я соскучился, не призывая как прежде обычно в молитве Пресвятую Богородицу и святых, а довольствовался теперь во всем молитвенном правиле одною молитвою Иисусовою. Если и святые великие молитвенники, таинники Божий призывали в молитвах Пресвятую Богородицу и святых угодников Божиих, как друзей и слуг Божиих, тем более и мы, немощные и грешные, нуждаемся в ходатайстве за нас святых Божиих при молитве Иисусовой и не забывать совершенно о них, особенно Пресвятую Владычицу Богородицу. Посему-то и Преп. Серафим Саровский, как сам творил, так и других учил творить после обеда молитву Иисусову с прибавлением: “Богородицею помилуй нас”.

    И при Божественной праздничной Литургии сподобил Господь умиления, а также вечером, при окончании молитвенного правила. Чувство умиления, исполняющее сердце, без особого художества может показать место сердечное и служить простым, естественным (а не искусственно-художественным) и благодатным способом вхождения в него и пребывания в нем. Этим способом благодать Божия учит простых и усердных молитвенников истинной умной молитве (Св. Максим Капсокаливит), хотя, может быть, и не так скоро, как вместе с художественным способом, предлагаемым святыми отцами в Добротолюбии, особенно под руководством опытного наставника.

    Днем мой сожитель опять начал дело о “художественной” молитве (такова его ревность о ней). Для памяти дал мне выписку из Св. Григория Синаита в Добротолюбии: “Истинное начало молитвы есть: 1) сердечная теплота, попаляющая страсти, 2) отраду и радость вселяющая в сердце непоколебимым возлюблением и 3) утверждающая сердце несомненным удостоверением. Все приходящее в душу, говорят святые отцы, чувственное ли то, или духовное, коль скоро сомневается в нем сердце, не приемлю его, несть от Бога, но послано от врага. Эту выписку я понял как рецепт на вчерашнее мое сомнение и малодушие, какое произвела на меня вчерашняя нами начатая беседа по прочтении из Никифора уединенника о “художественной” молитве. Размышляя по поводу сей данной мне сожителем для напоминания выписки из Преп. Григория Синаита, я думал, что Преп. Григорий говорит о началеистинной, т. е. совершенной духовной молитвы, которая действительно начинается с теплоты сердечной и возбуждается и продолжается радость и прочие плоды благодатные; а не о той новоначальной, к какой мы приступаем с покаянием и сокрушением и с целью побеждения страстей. Иначе мы, еще страстные, совсем не должны и приступать к сей молитве — умносердечной. О сем подробно рассуждается в житии Блаж. Паисия Величковского (собственно у сотрудника его Василия Поляномерульского). Равно и выписку о “сомнении и удостоверении сердца мой сподвижник, как мне кажется, должен бы смиренно приложить как рецепт к себе, что вел вчерашнюю беседу не в духе Божием, а, как я заметил уже, самонадеянно, с ревностью не по разуму, а потому его строгое суждение и осуждение моей неспособности к умносердечной молитве породило во мне сомнение и малодушие. Вечером он опять начал беседу об умной молитве. Я, хотя и не желал (ибо смущался немного за его настроение), но высказал ему только что записанное мною свое мнение по поводу вчерашней беседы нашей, но в самооправдание, что будто он говорил о неспособности моей к совершенной, а не вообще умносердечной, “художественной” молитве, не принял со смирением моих замечаний, и мы оба решили, что мы не готовы к молитве умносердечной “художественной”, а должны только плакать о грехах своих в покаянии новоначальной молитвы. И порешил я продолжать начатый уже способ умносердечной молитвы, в дальнейшем уповая на милость Божию, ибо молитва, по Лествичнику, есть уже уменьшение раздражительности (слово 28), и с тем мы распростились и пошли ко сну ночному с чувством малого неудовольствия сердечного о таком исходе нашей беседы.

    7 августа

    При первом пробуждении от ночного сна меня немного зазрила совесть. Напоследок вчерашней вечерней нашей беседы мой собеседник заключил: “Теперь я ничего не буду говорить и навязываться со своими наставлениями, а буду говорить, когда спросят меня”. Но я на это ответил: “Не о чем теперь уже спрашивать”. На это он, смирившись, умолчал, а мне бы по смирению надо бы и за это его поблагодарить и все-таки я имел бы с кем проверять себя, а там дело опять наладилось бы. Но я, однако, для приучения своего ученика к смирению, для пользы его, удержался от полезного мне извинения пред ним, думая и наперед пользоваться его замечаниями при всяком случае. День этот прошел не в такой же внимательной, как прежде, молитве. Мысль часто возвращалась к предмету предыдущих несогласных бесед, а чрез то и к другим предметам попечительности. Это заметно было и для моего сожителя, и он по своей ревности не утерпел заметить мне: “Забыли, Батюшка, свои тысячи” (т. е. молитвы). Я же, приготовившись принимать его замечания для пользы своей, с охотой сознался пред ним в своем развлечении и просил прощения, и он остался, как заметно было, доволен сим моим признанием, и дело пошло, слава Богу, как будто наладилось по-прежнему. И правило свое докончил со вниманием и на другой день.

    8 августа

    Все правило свое кончил к заходу солнца, хотя четыре часа потратил на принятие посетителя и приготовление обеда/вместо брата (ученика), ушедшего в лес за дровами и проходившего 10 часов. Сегодня память Св. Григория Синаита аскетического об умной молитве писателя, его же молитвами да сподобит Господь и нас своего преуспеяния в ней.

    9 августа

    Вчера пришедший гость еще отнял у меня на беседу с собою часа три. Много говорил за себя, и мне пришлось более слушать и только изредка отвечать. С многоговорливым, о духовном однако, гостем надо более предоставлять ему говорить, чтобы не оскорбить его, а самому в это время не внимать много его беседе, молиться тайно и за себя и за него, и Господь Сам положит на сердце его прекратить беседу, когда она не нужна и праздна становится. После, отпустив его с обоюдным миром, легко можем перейти к своему молитвенному подвигу. Однако после беседы на вечернем, после ужина, правиле ослабел и душевно, и телесно. “Тяготы друг друга носите”.

    10 августа

    На утреннем правиле, во время молитвы, пришел помысл: какого чувства мне должно держаться в покаянной моей молитве, ибо она по виду и состоянию кающегося разнообразна и св. отцами разно указуется. Тогда я в помысле помолился, чтобы Господь Иисус Христос Сам Своею благодатью напечатлел то чувство покаянное, какого я преимущественно должен искать от Бога, и получивши — хранить. И чрез несколько минут пережил снова то чувство, которое испытал и записано мною на день Св. Великомученика Пантелеймона. Это чувство умиления — “печаль по Бозе”, — что своими грехами оскорбил Милосердного Господа Спасителя. Это, вероятно, то, о чем говорит вышеприведенная выписка из Григория Синаита об истинном начале молитвы (см. 6 авг.): “Истинное начало молитвы есть сердечная теплота” и прочее. Но при сем радостном плаче не должно забывать и страх Божий, свою греховную срамоту, опасность падения, память смерти, муку вечную, особенно когда борют помыслы тщеславия и высокоумия, к которым я, многогрешный, особенно склонен, это низшее чувство “страха сыновняго” - боязнь лишиться милости Божией отеческой. При воспоминании своей греховной нечистоты, должно избегать подробного в воображении плотских грехов, чтобы не обновлять ощущения их в сердце, не огражденном всегда страхом Божиим; или при живом чувстве страха Божия и в то же время своей греховности не впадать в чувство нечаяния-безнадежия, сопровождающегося тяжелым чувством смущения, погубляющим молитву и приводящим к смерти душевной. От сего ли сохранит нас Господь, подкрепляющий в минуты глубокого сознания своей греховности. Гордость и высокоумие причина, с нашей стороны, в таковых тяжелых искушениях, смирение же избегает их.

    11 августа

    Слава Богу. И правило свое молитвенное исполнил, и в запасе лишних 2 000 молитв собралось. Это пойдет в дни, в которые по непредвиденным случаям не будет выполнено все ежедневное правило. Или это пойдет за моего ученика, прочиих чад духовных, за родственников и благотворителей. В часе, когда Бог даст молитвенное умиление, не спеши в то время поминать имена, чтобы перечислением имен не развлечься и не лишиться умиления. В это время Господь приемлет и одно твое воспоминание о всех, или без твоего воспоминания помянет прежнее твое поименное поминовение, ибо за Богом молитва не пропадает, как за царем служба (по пословице).

    12 августа

    При умиленной молитве не отвлекай внимания своего от слов молитвенных к какому-либо внешнему образу или иконе Христовой. Пусть внутренний образ Господа, напечатленный благодатию Божией в умиленной молитве неразрывно связан будет с именем Господа Иисуса Христа как со своею умною иконою. Тогда, при всяком воспоминании имени Христова, будут пробуждаться живые чувства веры и любви к Спасителю, подобно тому, как при взгляде на фотографическую карточку любимого лица или простого воспоминания о нем, пробуждаются в душе нашей и соответственные чувства к нему. Связывать чувства свои веры и любви ко Господу с именами Его безопасно; (надо) держать ум и сердце в области внутренней — духовной и не попускать переходить им в область внешнюю — мечтательную, как это бывает при воззрении на икону и при представлении внешнего образа Христова (1-й род молитвы по Преп. Симеону Новому Богослову).

    13 августа

    Среди прошедшего дня, при объяснении с одним .братом, поздно возвратившимся с работ к концу Успенского поста, произошло малое некое неудовольствие с моей и его стороны. Он желал причаститься в день Успения Пресвятыя Богородицы, а для лучшего приготовления его ко Св. Причащению/после долгой отлучки, советовал ему отложить до следующей субботы. Он сначала согласился, а потом слышу со стороны стал роптать на меня. Думаешь полечить человека, сделать для душевной пользы его лучше, а он, не разумея того, в самооправдании исполнить свою волю, получает от того еще большую рану. Как трудно приходится духовнику с таковыми немощными братия-ми; недоумевает, что лучше делать для его спасения и собственного мира душевного, без которого невозможно держать постоянную молитву. Помоги, Господи, вразуми как поступить. Сам устрой во благо наше. От сего некоего смущения и вечернее и утреннее правило молитвенное совершалось рассеянно; мысль отвлекалась к прошедшему. Но благодарение Господу Спасителю, во время часов посетила минута умиления, мир восстановился в надежде на дальнейшее вразумление Божие, и совесть стала мирна, что в происшедшем я не оскорбил много Господа и не лишился еще Его милости.

    14 августа

    После Литургии и исповеди. Слава Богу, по милости Божией Матери, исповедь братии совершалась мирно. Завтра праздник Ее, а сегодня бдение. Много человек противится очевидной воле Божией примириться с наставляющим его о Господе по духовному своему неведению, которое, в свою очередь, происходит от нерадивой нашей христианской монашеской жизни, от небрежения заповедей Евангельских и святоотеческих. Требуется духовнику вразумлять бесчинных, и тогда они легче примут духовнические требования, видя их законность и полезность для себя. Но для сего духовнику потребно терпение и снисхождение к немощам человеческим и сострадание, а не негодование к грешникам, почему он называется отцем духовным, что муками страданий своих за них пробуждает и питает в них жизнь духовную. Тогда и молитва его за них искренняя, дерзновенна и благоприятна пред Богом. Исполнить свой долг пастырский он в мире совести может своею внутреннею безмолвною жизнию, т. е. молитвою. Молитва же чад его духовных за него помогает ему преуспевать в том по милости Божией.

    15 августа

    А вот вначале еще, перед бдением, встретилось немалое искушение: брат по своей вине (непослушания), оставшийся ходить ко мне на исповедь, требовал (а не просил со смирением) причастить его. Видя раздражение в нем, я отклонил его. И все бдение прошло благополучно. В конце же брат тот с большой настойчивостию и дерзостию требовал от меня причастить его, и, несмотря на мои добрые убеждения отложить причастие до будущего объяснения, он, не послушав меня, продолжал (в сильном раздражении) требовать, и тем произвел во мне смущение. Смущенный я все время после бдения до Литургии не мог заснуть. Молитва прерывалась помыслами смущения, как бы брат тот во время самого причащения не произвел еще большего смущения. Во избежание сего, по малодушию своему, я на время даже принял помысл оставить Литургию. Но потом, хотя и изнемог телесно и духовно, но в уповании на милость Божию и Царицы Небесной — виновницы празднества — решился служить и отслужил, сверх чаяния, при очевидной помощи Божией Литургию мирно, приобщил братию, сходил еще приобщить больного брата. Произведший смущение брат, вразумленный некоторыми из братии, пришел только к антидору. Возблагодарил я Господа Спасителя и Его Пречистую Матерь, однако воспоминание о происшедшем в беседе с учеником и недоумение, как наперед поступить с тем братом расстроенным, чтобы избежать дальнейших искушений, — все это перебивало молитву и не давало мне достаточно и спокойно отдохнуть после моих трудов, трудов бденных. Слава (Богу) Господу, смиряющему нас подобными искушениями, да не превозносимся. Как дорого в подобных искушениях сочувствие от кого-либо понимающего твое душевное трудное состояние, и тяжело в это время оставаться без понимающего тебя и без участия. Враг влагает в этом случае помысл нечаяния, якобы оставления от Бога. В эти минуты духовного одиночества надо утвердиться упованием на единого Господа Спасителя, без благой воли Которого ничего не совершается с нами. Ни тварь какая видимая, ни бесы, ни враги невидимые не могут без попущения Божия вредить нам. Видя всегдашнее в брани заступление Божие, надо мужественно отвечать врагам на помыслы их отчаяния: “Аще паки возможете, паки побеждени будете”. Господа Бога нашего освятим, призывая Его всесильное Имя в молитве, и Той будет нам в страхе. “Страха же вашего не убоимся ниже смутимся, яко с нами Бог”. Поведал, призвав имя Господне, свои чувства своему дневнику и получил от него ответ на них. Прояснился взор ума на происшедшее искушение. По написании сих строк помолился и надменное пережитыми мыслями и чувствами сердце в сокрушении смирилось. Прилег отдохнуть немного, и чрез несколько минут почувствовал, что ощущавшийся доселе и в сердце, и во всем теле жарок, вроде нервной лихорадки, вдруг сменился “хладом тонким” и во всем сердце, и во всем теле сердечное биение и дыхание стало ровным и спокойным, и молитва моя, прежде понуждаемая усилием, (пошла) теперь обычно ровно и легко, и все тревожные пережитые помыслы и чувства отошли, и мой прежний видимый возмутитель без влияния врага стал бессознательным, невольным в руках Промысла Божия моим благодетелем, заслуживающим с моей стороны сожаления и молитвы за него.

    16 августа

    После Литургии до обеда время прошло обычно. Вечером же сегодня и поутру следующего 17 августа беседовал с учеником о прочтенном в Добротолюбии у Феолипта Филадельфийского определении существа молитвы: “Когда ум, словно и дух припадают к Богу, первый — вниманием, второй — призыванием, третий— умилением, тогда весь внугренний человек службу совершает Богу как заповедует Господь: “Возлюбиши Господа Бога твоего от всего сердца твоего” и прочее (Лк. 10, 27). А после обеда, ради отдыха от молитвенного подвига, прочитавши вместе с учеником из жития преп. Максима Исповедника, излагали в сокращении его опровержение монофелитской ереси.

    18 августа

    Во время утреннего правила помысл отвлекался к прошедшему (15 авг.) смущению: не погрешил ли я в чем тогда. Во время часов сподобился умиления и, проверяя в те минуты свою совесть, я нашел ее мирною, кроме немощи моей, заметно не погрешившей ни против Бога, ни против ближнего — брата, давшего повод к смущению. Без такого молитвенного извещения одним обсуждением не всегда успокаиваешь свою совесть, без чего трудно продолжать молитвенный подвиг, враг смущает то помыслами ревности, строгости в деле Божием, то снисхождения и милосердия к ближнему.

    В молитвенном же извещении те и другие помыслы примиряются по Писанию: “Милость и истина сретостеся, правда и мир облобызастася”. Так как при моем не малом молитвенном правиле почти всегда недоставало мне времени для чтения приличных моему настроению книг и к продолжению написанных мною, почти за полгода сокращенных (по Четьи Минеям Св. Димитрия Ростовского) Житий Святых, то правило свое я, с совета сожителя, сократил на 2 000 молитв или 20 четок, по времени около двух часов. И правило молитвенное отселе я буду совершать, несмотря на количество молитв или четок, а на время, какое требуется для совершения их, и это для того, чтобы иногда, гоняясь за количеством положенных молитв, не поспешить в ущерб качеству молитвы; при наблюдении же одного времени (избежать) легче этой нашей человеческой немощи — предпочтения количества молитв качеству их.

    19 августа

    На рукописании у преп. Сергия Радонежского иногда пишется: “Молю вас, братие, прежде всего имейте страх Божий и чистоту душевную и телесную”. Проходящему молитвенный подвиг должно быть особенно внимательну в обращении с своим телом, и во время исправления необходимых потребностей телесных хранить свое зрение и осязание. Некоторое небрежение в этом случае немного смутило мою совесть и на время лишило дерзновения в молитве, но, ощутив в молитве ходатайство и заступление матерняго милосердия Пресвятыя Богородицы, я успокоился в совести и стал продолжать свое молитвенное правило с прежним спокойствием и дерзновением.

    Как необходим молящемуся мир совести. Вмешательство в какую-либо работу другого и особенно повелевание рассеивает внимание и охлаждает сердце к молитвенному делу. Будь равнодушен и безучастен в этом отношении, если не просят о помощи, и сохранишь мир собственный и другого. Оставление молитвы без особенной нужды и на краткое время вредно для нея: “Непрестанно молитеся”.

    20 августа

    После продолжительного развлечения мыслею и забвения Бога последует и долговременная сухость в молитве. Только после смирения и усиленного сокрушения своего сердца приходит сладостное умиление в душу, как дождь на высохшую долговременною засухою землю. Эти оба состояния испытал сегодня, когда время после часов и утреннего чая употребил до обеда на дела не весьма необходимые.

    21 августа

    Вот и месяц прошел моего молитвенного труда. Что приобрел? На это трудно ответить, потому что, где увидишь свое убожество, там неожиданно последует за смирением и сокрушением милость Божия, поддерживающая нашу немощь и сохраняющая нас от чувства безнадежия, а где увидишь кажущееся преуспеяние, там за самодовольство и самонадеянность следует лишение благодати Божией, смиряющее нас и предохраняющее на будущее время от возношения и неминуемой за ним прелести. Одно только чувство: слава Богу и за малое приобретаемое при помощи Божией. Первое — сознание своей немощи и страстности душевной: при малейшем ослаблении внимания ум скоро уклоняется не прямо грубогреховные, каковы нечистые и неприязненные помыслы, но больше всего в суетные. Второе — искреннее благодарение Господу, как Он всегда готов помогать нам в самонужнейшем нашем деле спасения — молитве, едином на потребу всем христианам, особенно нам, монахам, “что касается собственно молитвенного делания”, и в этом Господь помог. Правилу постоянного повторения молитвы Иисусовой, первоначальному механическому навыку, привыкнув с усиленным трудом в одну седмицу, при внимании легко исполнял все время. Внимание, требующее особенного напряжения душевного, не всегда легко сохранялось, особенно когда в каком-либо из вышеописанных искушений терялся мир сердечный. Чувство же сердечного умиления, порождаемое чувством страха Божия или любви ко Господу, что необходимо для совершенства молитвы, — редкий гость, милостивый посетитель и утешитель, посылаемый мне от Господа более всего после искушений и моего невольного от них сокрушения, для поддержания моего малодушия и укрепления надежды на Господа Спасителя с преданностью Его святой воле.

    Что касается молитвы “художественной”, за это время я, по совету преосвященного Игнатия Брянчанинова, новоначальным, особенно не искал места сердечного, обращая больше внимания на внимательное, благоговейное призывание молитвы. Когда же “место сердечное” само собой определялось и ощущалось во время благодатного посещения умиления, тогда по совету другого преосвященного молитвенника Епископа Феофана Затворника, пребывая умом в сердце в указанном умилением месте сердечном, творил там умом молитву, пока не отойдет умиление и не прекратится ощущение опытом места сердечного. После же не искал сам художественно (искусственно), по указанию святых отцев Добротолюбия, места сердечного и не творил там “художественной” молитвы Иисусовой, чтобы несвоевременным и ошибочным “своим деланием” без руководства наставника не усвоить неправильных приемов и не навредить себе в будущем, как бывает иногда, по описанию в Добротолюбии и других подобных писаниях.

    22 августа

    Исповедь прошла благополучно, только прискорбно было давать канон больному, страдавшему сужением горла, и пренебрежением в приеме пищи чрез невоздержание к вечеру пострадавшему рвотой, и другому брату, ухаживавшему за ним, по невниманию не употребившему настойчивости против невоздержания больного и еще подавшему ему соблазн приготовленною им для себя самого пищею. Как трудно врачевать каноном душевно и телесно больного, как соблюсти в этом случае приличную меру строгости правила и милости снисхождения к болезни, чтобы канон не нарушил меру той и другой, был душеполезен. Молитвенное же правило в сей день прошло обычно. После Литургии, благополучного причащения братии и после обеденного отдыха и беседы порешили со своим сожителем приступить, по истечении месяца, и к “художественному” совершению молитвы Иисусовой по Добротолюбию; ибо в этом уже начала ощущаться и естественная потребность моя к нему. Ознакомившись наперед через прочтение Добротолюбия с святоотеческими художественными приемами (искусственными) нахождения “сердечного места” и творения там Иисусовой молитвы, я, без особенного напряжения, иногда естественно переходил к ним при помощи вдыхания в себя воздуха, где оно остановится, определять место сердечное (Никифор Уединенник и Симеон Новый Богослов) и с дыханием соединять молитву, разделяя ее на две половины: вместе со вдыханием воздуха в себя произносить слова “Господи, Иисусе Христе”, для заключения ума вместе с именем Господним в сердце, с выдыханием же воздуха из себя произносить слова “помилуй мя”, обращая внимание к самому себе с сознанием своей греховности (Патр. Каллист Конст., Григорий Синаит). При этом, с переведением ума вниманием в сердце, туда же (для большей собранности) направлять умственно и очи телесные, напряженно наклонив голову к груди, туда же направляя и мышцы выи и рамен с болезненным напряжением (преп. Григорий Синаит). Делать опыты художественные присоветовали пока по одному часу в сутки.

    23 августа

    Во время утрени, после часовой обычной молитвы, занимался час “художественной” с напряженным вниманием в сердце с направлением туда и мышц телесных чувств. В конце часового такого труда внимание стало более тонкое и сосредоточенное. Сначала место сердечное представлялось уму неопределенным — “землею безвидною и пустою”, а затем в нем стало замечаться какое-то ощущение жизни телесной — движение органической (жизни), а затем душевный мир — покой приятный. В груди чувствовалась теплота от напряжения мышц и малая болезнь — усталость (ломота). Молитва же легко повторялась в сердце. Так и заснул для отдыха, после утрени, до Литургии.

    После Литургии и обеда прочитывали остальных отцев молитвенников, по предмету, нас занимавшему, о пути (методе) схождения ума в сердце, обретения “места сердечного” и образа действия умной молитвы в сердце, и после сего на вечерне молился так же, как и на утрене.

    24 августа

    В сей день молился так трезвенно и напряженно, как в предыдущий день. Внимание во время “художественной” молитвы, кроме минутного по немощи забвения, развлекалось рассуждениями по поводу вечернего чтения и обсуждения недоуменных вопросов о художестве. По обычном совершении правила часов произошло малое столкновение между нами молитвенниками. Мой сомолитвенник без осторожности наскоро сотворил молитву, постучав в дверь вошел ко мне (не дождавшись “аминь), и тем смутил и спугал меня. Я ему сделал замечание, что хотим заниматься молитвою, и ты учишь меня ей, а поведение, приличное молитвенникам, не соблюдаем, и тем мешаем друг другу. На мое замечание он ответил, что так нельзя держать себя, что мы до того молитвою занимаемся, потому около нас — ни стукнуть, ни кликнуть. Я, хотя за его возражением мне признавал долю справедливости и мне полезного для упражнения в терпении, но для его смирения и чтобы впредь он не подавал, по невниманию к своему поведению, часто излишнего повода к смущению и размолвке, вредной для подвига молитвенного, во время чая убедил его откаяться от самооправдания и согласиться с моим первым ему замечанием: каждый образ жизни требует своего собственного приличного поведения, хотя и всегда должно нам упражняться в терпении неудобств и ношении тяготы друг друга, чтобы под благовидным предлогом не быть раздражительным и совершенно неспособным к молитвенному, особенно “художественному” подвигу. После чая до обеда правило совершил, слава Богу, внимательно, и под конец остановился на покойном и мирном совершении молитвы сидя, однако, без отчетливого и раздельного внимания к каждому слову молитвы, как это было при этом вначале: с ощущением при вдыхании в себя воздуха, обращения внимания в первых словах молитвы ко Господу, а в последних к самому себе. Во время же поклонов с крестным знамением старался навыкать крестное знамение творить во время произношения имени Господа, поклон уже после, с произношением “помилуй мя”, чтобы крестное знамение не было одновременным и, как говорят, “не ломать креста”. Часто ли при этом произносить слова молитвы, т. е. скоро ли творить молитву и соответственно ей (когда нужно бывает) и поклоны, об этом у разных писателей говорится разно: одни редко и благоговейно, как бы нараспев (Еп. Игнатий), другие выражаются “часто”, без определения в смысле скорости или постоянства (Исихий Пресв.). Одни — “соедини молитву с дыханием”, опять без определения в смысле “скорости” или “постоянства”. Никодим Святогорец в “Невидимой брани” скорость молитвы Иисусовой сравнивает с обычным в беседе обращением нашим к собеседнику. А в “Рассказах странника” соединяется каждое слово молитвы с биением сердца, что по скорости подобно обычной речи.

    Посему думается, что это последнее — средняя мера скорости Иисусовой молитвы. Соблюдать все эти приемы молитвы Иисусовой, и чтобы она была в это же время беседою ко Господу, очень трудно, между тем как и навык к этим приемам умносердечной молитвы большей частию узнан святыми отцами-молитвенниками как естественное пособие для успеха в молитве, необходим в своей мере с нашей стороны как первоначальный навык к простой словесной молитве (по “Страннику”) для последующей умной — внимательной.

    При творении молитвы Иисусовой художественными приемами грудь болит мало — утомляется от согбенного в это время положения сердце, а может быть и легким внутри груди тяжело от задержания дыхания при неспешном, внимательном произношении слов молитвы, соединенных с дыханием, равно и ум утомляется от напряженного внимания. Сердце же не должно бы утомляться от внимательного напряжения произнесения, как бы заключения в нем слов молитвенных, особенно сладчайшего имени Иисусова, разве только от постоянного вдыхания в себя воздуха, хотя и прохлаждающего его, однако же тревожащего и беспокоющего его, которое по действию своему подобно воздыханию, по слову псаломникову: “У трудится сердце мое от воздыхания моего”. Поэтому воздыханием нужно пользоваться только вначале для отыскания места сердечного и для поддержания пребывания ума в нем. Когда ум от навыка и благодатию Христовою утвердится в сердце, тогда постоянные и глубокие вдыхания не нужны бывают, и дыхание надо по святоотеческому руководству (Святой Григорий Синайский) мало удерживать. “Так же разделение внимания, т. е. обращение его при первых словах молитвы к Богу, а при последних к себе” (Калист. и Игнат. гл. 48). “В частности, в первой половине при призывании только имени Господня двоякое внимание ума, то к призыванию, то к Лицу Самого Господа” (по Феолипту Филадельфийскому). Все это при совершенной сердечной умиленной молитве должно быть и будет совершаться естественно без особого утомительного напряжения ума. Когда ум и сердце соединятся с собою и с Самим Господом, — и будет Троица во Единице и Единица во Троице. Буди Господи сия милость на нас, яко же уповахом на Тя (Пс. 32).

    25 августа

    На утрене, в конце “художественной” молитвы претрудной, сподобился умиления. Ощутил милосердие Спасителя к нам со внушением “Научитесь от Меня, яко кроток есмь и смирен сердцем”. Когда собирались парить поутру, после часов, просфоры на самоваре и с большим трудом (от неудобства места) слазил в церковную цистерну намочить просфоры, то сердце смутилось от нетерпения против ученика, что он не исполнил это трудное для меня дело. Но смутихся и не глаголах. От нетерпеливого слова ему по сему поводу удержало воспоминание об умилении со внушенною мне заповедью о кротости. После чая до обеда помолился сидя, без внимания к художественным приемам и за три четки такой свободной молитвы много развлекся и, только вставши, строгим соблюдением приемов и поклонами восстановил внимание и сподобился умиления. Двоякое внимание в молитве, с одной стороны, к Лицу Самого Господа, с другой, к словам молитвенным, соединилось в одно нераздельное внимание к имени Христову: “Господи Иисусе Христе”. В сих именах ощущалось присутствие Самого Сладчайшего Господа Спасителя — без всякого внешнего образа. И из имени Его, как бы из сосуда, изливалась живительная сладость в сердце. Так нам, немощным и расслабленным духом, помогают предлагаемые нам святыми отцами от своего опыта и не без внушения Духа Святаго “художественные приемы” (см. Еп. Феофана: Собрание писем. Письмо 321-е: “Когда ослабело умение привлекать Божию благодать, придумали механический способ, прописанный в Добротолюбии: художественное действие молитвы Иисусовой. Это и пригоже бывает” /примечание Старцево/).

    Древние Св. Отцы и, хотя редкие, современные, например приснопамятный о. Иоанн Кронштадтский, и, может быть, другие сокровенные рабы Божий, простые молитвенники, богаты были живою верою и любовию ко Господу и посему всегда и просто находились в молитвенном общении с Ним. Мы же, немощные и расслабленные телом и духом, до времени — “до нарока отца” (Гал. 3—4) нуждаемся в пестуне — детоводительстве внешних правил (художеств) закона молитвенного, пока под опекою их не возрастет наш дух молитвенный; как и угодники Божий получают за труд своей веры и любви к молитве, а через нее к Богу, дар “усыновления”, т. е. благодатные дары совершенной умносердечной молитвы, в которой благодатные сыны Божий непрестанно вопиют: “Авва Отче” (Рим. 8, 15 и Гал. 4, 6). Нам же грешным и недостойным довлеет ощущать по милости Божией хотя бы начатки сего благодатного усыновления (Рим. 8, 23) — умиление в извещение отпущения наших многих и великих грехов.

    26 августа

    После Литургии и после чая, помолившись немного ходя, присел для молитвы в притворе церковном, там было потише. Скоро молитва пошла себе еще тише, в душе обрелось место сердечное, для нее устойчивое, удобное и покойное. Молится уже не ум, а само сердце, ум только по временам взирает на происходящее в сердце самодвижное молитвенное движение. Само сердце, видимо, смотрело на Господа, на себя и на свое молитвенное призывание Его, как бы на журчащий однообразно далеко в глубине его ручеек. Мир, теплота чувств ко Господу Спасителю, смирение и кротость было дыханием его. В таком состоянии оно представлялось уму моему живым “внутренним человеком”, в противоположность “внешнему человеку” — обычному нашему сознанию. (Узнав об этом о. Никодим сказал ему: “Это у вас. Батюшка, ум соединился с сердцем”. И многое другое испытывал он от умносердечной молитвы. А незадолго до своей кончины испытал еще болыпую радость, продолжавшуюся целый день. Сидел он в изумлении. Состояние его это случилось по причине виденного во сне на небе креста из четырех лун и очень торжественного колокольного звона, как на Пасху. Все люди были наряжены по-праздничному и восклицали: “Празднуем победу над коммунистами”.) О, если бы сподобил Господь благодатию Своею утвердиться нам во “внутреннем человеке” и прочее... (Ефес. 3, 16—20).

    27 августа

    На утрени “художественная” молитва сначала шла слабо и рассеянно, но я понуждал себя на внимание и чувство до изнеможения в груди и хотел уже оставить продолжение такой молитвы. Но вот, после сего перелома воли, ум скоро обрел, или лучше сказать, ему открылось “место сердечное” духовным чувством, как бы тонким жалом плачевного покаяния: “печали по Бозе” о чем-то дорогом для сердца и потерянном благе с неким ощущением его вновь и с некою надеждою опять возвратить его в сердце, а вместе с ним и Самого дародателя его Сладчайшего Господа Спасителя, как это чувствовалось в первые годы сознательного уже детства. Воспроизведение в памяти пережитого удерживает сердце и после в покаянных чувствах. Так молитва внимательная и усердная сопровождается благодатным посещением, постепенно пересоздает нашего внутреннего человека. Всегда нужно поставлять последнею целью молитвенного правила и искать в молитве благодатного посещения, а не остановиться на нем и на приемах “художественных”, не говоря уже о них самих, но и на первом благе, полученном от них — сохранение от праздности и помыслов во время такого первоначального нашего молитвенного “делания”. Первое, т. е. благодать Божия, созидает внутреннего человека, а последнее, т. е. наше делание, только охраняет здание благодати, притом при содействии той же благодати. От одного же нашего внешнего молитвенного делания — и простого и художественного — рождается и воспитывается евангельский фарисей, зараженный самомнением или, в меньшей мере, последует за ним духовное бесплодие в простых неразумных молитвенниках. “Господи, научи нас молиться” — просили апостолы, или “Господи, просвети тьму мою” — постоянно молился один из первых умных молитвенников Св. Григорий Палама.

    После обеда за чаем прочитали для проверки мой “молитвенный дневник” за три последних дня (с 24 по 27 августа). Мой сотрудник заметил по дневнику и по объяснению моему на его замечание, что неправильное у меня управление дыханием во время умной молитвы: я употреблял усиленные вдыхания, — где они кончаются, — места сердечного, и тем утруждал свою грудь, производя в ней волнение, т. е. тогда как в “художественной” молитве требуется тихое и плавное дыхание — “удерживать, — по святоотеческому выражению, — борзое дыхание и задерживать”. С сим я согласился. Другое замечание сделано было на мое выражение (26 августа): “Само сердце видит Господа и себя, и свое молитвенное призывание”. — “Это у вас. Батюшка, — заметил мой сотрудник, — соединился ум с сердцем и из сердца видит, а вам кажется сердце видит, но не сердце, а ум видит”. С ним я согласился до времени, когда убеждусь более от святоотеческих слов. Также освободил мой сотрудник наперед от необходимости поклонов и призывания слов молитвенных с биением сердечным, особенно затрудняющим меня в числе приемов художественных, святыми отцами прямо не указанных, как и всякой истинной молитвы, состоящих в смиренном, внимательном и усердном призывании Господа умом в сердце.

    28 августа

    Сегодня на утрене, во время “художественной” молитвы, грудь уже не болела после того, как перестал делать частые вдыхания для определения “места” сердечного, а вместо того сдерживать немного вдыхание и выдыхание, чтобы дыхание, по святоотеческому учению, не борзо было. От такого сдержанного дыхания в сердце и во всем теле чувствовался покой, что отражалось и на спокойствии духа, и способствовало скорее ощутить место сердечное и творить там умную молитву. Так требуются нам вразумления и поправки друг от друга.

    Исповедь в тот день прошла мирно, хотя и ожидал с некоторым из братии неспокойных объяснений на исповеди и сам был озабочен до исповеди. Всякую заботу и в этом отношении надо возлагать на Господа и не приготовлять своих объяснений с неисправимыми исповедниками, по упованию: “В тот час (на исповеди) дается, еже подобает рещи”. Проводив братию, сел в притвор и продолжал свое обычное правило молитвенное. От утомления, вероятно, и рассеянности, предыдущих в обращении с исповедниками, забылся на минуту или менее того. Но то диво, что после минутного незаметного тонкого забвения сном, пробуждался с более ясным зрением умом Господа в глубине сердечной, и молитва после краткой остановки сама продолжала твориться опять до тех пор, пока она постепенно незаметно останавливалась, и я снова затем пробуждался с нею. Так продолжалось в течение часа несколько раз.

    После обеда послышался издалека голос идущего к нам поклонника, русского беженца из Югославии к нам на беседу. Как ни прятались мы, но вынуждены были принять его. Так как до вечерни и после нее пришлось с ним долго беседовать о разных скорбных обстоятельствах беженских и требовалось оказывать внимательное сочувствие скорбному, то я под влиянием сего чувства забыл о своем занятии умною молитвою, потерял и место сердечное, с большим вниманием приобретенное. И в тот вечер под праздник Усекновения главы Св. Предтечи Господня Иоанна и на другой день на утрени никак не мог собраться умом и обрести место сердечное, и только призывание на помощь, после молитвы Иисусовой Пресвятыя Богородицы и празднуемого Св. Предтечи несколько смягчило сердце и привело в чувство.

    29 августа

    На Литургии, слава Богу, причастился с чувством, но после Литургии в новой беседе с гостем снова рассеялся и утомился, но, оставивши гостя до обеда, не мог ни отдохнуть, ни направиться на молитву. Во время обеда продолжение той же беседы на три часа до провода гостя. Пришел после этого в свое тихое помещение, но не смог ни спать, ни молиться внимательно, ибо потеряно место сердечное. Хотя совесть спокойна была за проведенное время в беседе. Пришлось сознаться в своей немощи. Вместе с участием и вниманием к ближнему, в то же время надо хранить и свое состояние молитвенное. Но и сознавши эту немощь и напрягавшись не раз на умную внимательную молитву, не мог получить, пока не вспомнил так часто забываемое нами то необходимейшее для нас в трудах спасения евангельское предупреждение Христа Спасителя: “Яко без Мене не можете творити ничесоже”. Вспомнив же и помолившись Господу в сердце о помощи, тотчас незаметно и получил ее; в сердце самом изреклась молитва: “Иисусе Сыне Божий помилуй”, и обрелось, таким образом, без художественных приемов место сердечное. Теперь мне пришлось пользоваться ими для поддержания молитвы, начавшейся Божиею помощью.

    Итак, благодарение Богу, помолился около часу, и усталость от беседы долговременной пропала, и забыл, о чем говорил с гостем, тогда как до сего все, что приходило на ум, отвлекало его от молитвы. Сначала мы порадовались, когда на время уклонились от гостя, и он отошел в другое место. Мы же, узнав об этом, потом укорили себя в совести, что, охраняя свое безмолвие, пренебрегаем заповедью Евангельскою о страннолюбии и любви к ближнему. И вот Господь дал нам случай исполнить заповедь Христову и увидеть свою немощь и неспособность еще служить ближнему без ущерба своему духовном устроению. Что чему и когда предпочесть, да вразумит Господь на будущее в свое время в совести. Теоретически же это трудно обучить себя навсегда: чтобы заповеди о любви к ближнему и молитве для монаха были всегда равносильны. Одни от святых предпочитали иногда одно, а другие другое (Арсений и Моисей преподобные). В определении того, что чему предпочесть, когда много значит нравственное состояние, возраст духовного преуспеяния: любовь к ближним и молитва могут быть в равной степени усвоенными преуспевшими духовно. Немощным же иногда вполне должно оставить служение ближнему для преуспеяния в молитве, а иногда и восполнять недостаток ее служением ближнему, особенно, когда сам слабый молитвенник не обходится, а пользуется помощью других. (Об этом подробно рассуждает преп. Исаак Сирин в главе об исповеди.)

    30 августа

    После обеда читали о молитве Иисусовой из: 1) “Странника” (изд. 3-е, 1884), 2) “Русского Инока”, 3) Добротолюбия, и 4) из писем Еп. Феофана по вопросу: кому можно и кому нельзя заниматься “художественной” молитвой по Добротолюбию.

    По “Страннику” (стр. 74, изд. 3-е), кто одолевается сном и разленением бурею помыслов во время умной сердечной молитвы, не готов к занятию ею. По “Иноку” (Вопрос 75, февр. 1913, стр. 140) со слов преп. Григория Синаита из Добротолюбия (ч. 1-я, гл. 8-я) “непослушливые и страстные, с дерзостью приступающие к умносердечной молитве, не достигают ее и как самочинные впадают в дерзость, во мнение и в прелесть”.

    Еще строже высказывается Еп. Феофан (“Письма к разным лицам”, 2-е издание, письмо 80-е: “О прелести при умной молитве”, стр. 415), где решительно сказано, что всякий проходящий умносердечную молитву с художественными приемами по Добротолюбию без руководителя, по одному описанию в Добротолюбии неминуемо впадает в прелесть, переоценивая значение художественных приемов и достигаемые ими естественные последствия и собрание ума и теплоту, признавая их за действие благодати Божией.

    Это все прочитанное несколько смутило меня недоумением, что без наставника-руководителя, которого ныне трудно и даже невозможно найти, не следует заниматься умносердечной молитвой по святоотеческому учению по Добротолюбию из-за опасения неминуемой прелести.

    Но далее, прочитав все статьи из “Инока”, мы увидели, что, правда, молитва умная по Св. Симеону Новому Богослову зависит от послушания, в котором приобретается чистота совести и беспопечение, что есть необходимейшее условие для занятия умной молитвой. Там же далее разъясняется, как чистую совесть можно соблюдать по отношению, во-первых, к Богу, во-вторых, к духовному отцу и, в-третьих, к прочим лицам и вещам., Послушание для делания умной молитвы необходимо для приобретения чистоты совести и беспопечительности, которые без послушания невозможны. По словам преп. Григория Синаита, где он говорит о безусловной необходимости для чистоты совести (л. 83, г. 1-я) первым приготовительным условием для умной молитвы иметь послушание, то разумеется под словом этим не первая ступень иноческой жизни (т. е, внешнее послушание), а разумеется внутреннее свойство характера — послушливость, которая может приобретаться и без внешнего послушания, от одного внутреннего послушания Заповедям Божиим (Св. Григорий Богослов), как это видно и на примере святых, в числе коих были и занимавшиеся молитвой с художественными приемами по Добротолюбию, и сподобившиеся молитвы умной благодатной, не живших под внешним послушанием, но угодивших Богу совершенно, в числе их Нил Сорский, Паисий Величковский и даже (в мирской жизни — Патриарх Константинопольский) св. Григорий Палама, св. Патриарх Фотий. Да и сам преп. Симеон Арх. Солунский велел всем мирянам в других письмах и книгах не говорить так решительно против художественных приемов и даже считает их пригодным и необходимым средством для нас расслабленных и ленивых, конечно, не имеющих и добродетели послушания (Письма по поводу Сперанского, стр. 169 и 210).

    Итак, в наши времена, когда оскудели наставники “художественной” молитвы, все-таки встречались среди иноков делатели сей молитвы (Парфений, Киевский духовник; Филарет, игумен Глинской пустыни и другие).

    После сего мы порешили, что нужно держаться по сему недоуменному вопросу нашего делателя умной молитвы Паисия Величковского, с великой опасностью рассматривать сей вопрос.

    На вечерней молитве Господь сподобил под конец умиления, и первая мысль, родившаяся от сего чувства, — это был ответ мне на мое недоумение: что можно и мне со смирением заниматься умной молитвой, к которой не раз возбуждал меня Господь через других, и на которую я получил благословение от духовного отца своего и старца (Игнатия Болгарина). Даже чувствовал в это время как бы угрозу немилости Божией, если пренебрегу и после сего молитвою.

    На утрене после простой молитвы сел заниматься “художественной” молитвой, долго мучился: не мог соединить с дыханием молитву. Когда слежу вниманием за дыханием — с низведением ума с ним из головы в сердце — не могу в это время внимать раздельно и словам молитвы, также и наоборот. Слова молитвы (и не полной) не вмещаются в один прием дыхания, т. е. вдыхание в себя и выдыхание, и по необходимости приходится скорее произносить слова молитвы, чем как в среднюю приблизительно меру вместе с биением сердца. Тогда оставил следить при каждой молитве за процессом низведения дыхания в сердце, внимая только словам молитвы. И что же, вскоре заметил, что в сердце, внимая слова молитвы, я одновременно стал замечать и дыхание, как сердце мое как бы расширялось, принимая в себя воздух и испуская, теперь я мог яснее следить из сердца и разделение дыхания на два физических приема вдыхания и выдыхания — и соответственно с ними соединять две половины молитвы. Мало того, стоя вниманием постоянно в сердце, а не развлекаясь всякий раз при произношении молитвы процессом намеренного введения дыхания в сердце, я в тишине сердечной и неразвлекаемом внимании стал понемногу одновременно с дыханием замечать и биение сердца, с которым стал сообразовывать и скорость произнесения слов молитвы — с каждым биением одно слово и, таким образом, вместе с пятью словами молитвы (сокращенной) совмещать пять биений сердечных в один прием дыхания. Это прежде казалось затруднительным, ибо из сердца я мог уже управлять и дыханием, задерживая его несколько (что согласно и со святоотеческим учением об умной молитве), чтобы вместить в него пять слов молитвы совмести" с пятью биениями сердца. Слава Богу за открытие для меня нового опыта после долгих недоумении и труда: “Ищите и обрящете. Возблагодарив Господа, я спокойно и с умилением помолился по новому опыту, внимая главным образом в глубине сердца словам молитвы, с которыми оносоединилось, особенно, с именем, как бы дышало им и услаждалось. Даже и то заметил я после, что, когда совершаю умную молитву во время проходки, передвижение ног за каждый раз само собою постепенно сообразуется под влиянием сердцебиения и со словами молитвы. Когда же поспешишь в проходке или замедлишь, от частого у меня застоя крови в ногах, то чувствуешь некоторое неудобство в творении ее. Так телесная и душевная жизнь у нас установлена Творцом в союзе и соответствии между собою, а через них с духовною жизнью, отсюда видно и значение художественных приемов, употреблявшихся святыми и предлагаемых нам ими в Добротолюбии. Кроме сих главных нужнейших пособий для всех, могут у каждого обучающегося умной молитве с разумом (быть) и свои собственные пособия, ему только удобные, святоотеческим не противные и безвредные, и их нельзя уничижать (как это иногда делают наши духовные писатели более с теоретической, чем опытной точки зрения). Как бы кто с внешней стороны ни молился, только бы постоянно молился со смирением, вниманием и умилением. Дорого это внутреннее устроение — всегдашняя память Божия, приобретаемая нами немощными в вере и любви к Богу, при помощи всяких искусственных приемов, не взирая на их внешнюю красоту, как бы юродство во Христе. Параскева, Саровская юродивая послушница, в начале своей подвижнической жизни научена была справлять свои частые поклоны тем, что творила их, приговаривая при сем скромные, не нарушающие чувства целомудрия, слова мирской песни. И Господь не оскорблялся тем. Тем более не оскорбительно для Бога, если какие-либо у кого-нибудь свои особые скромные приемы, хотя и простые и, может быть, смешные для кого-либо не только легкомысленного, но и для серьезного образованного умного молитвенника-теоретика. Частое “буее Божие” премудрее человека есть и немощное Божие крепчае человеку есть (Кор. 1, 25).

    Это последнее замечание о художественных приемах сказано нами по поврду уничижительного выражения “прибаутки” преосв. Еп. Феофана о некиих особых приемах умной молитвы, употреблявшихся некиим старцем и о некоторых приемах в Добротолюбии (Собрание писем, выпуск 5-й, письмо 908, стр. 185—186).

    Пусть читатель поймет это замечание не как порицание нами недостойными Великого духовного писателя, а как смягчение его выражений о некоторых собственных художественных приемах неразумных молитвенников, с высоким мнением о своем делании молитвенном часто уклонявшихся в бесплодие, в ошибки и прямую прелесть. Как и во многих его письмах часто высказывается убеждение, выражаясь по-ученому, не объективно, т.е. догматически, положительно применительно ко всякому случаю и лицу, а субъективно, т. е. применительно к кому-либо, к времени и к лицу. Вероятно, и многие случаи неумения пользоваться художественными приемами Добротолюбия без наставников и руководителей, что часто приводило к прелести, заставляли таких писателей церковных часто предупреждать и предостерегать от них и, особенно, о придуманных каждым своих приемов при сем с неподобающим душевным настроением — неразумным высокоумием, придающим излишнюю важность внешности молитвы в ущерб ее истинному внутреннему настроению (как об этом сказано дальше в вышеупомянутом письме).

    Во время вечерни занимался умною молитвою 2-й час в сутки. Сначала молитва шла обычно, потом в груди стала ощущаться теплота. С продолжением молитвы она увеличивалась, потом стала ощущаться и ниже груди в нижней части живота с примесью нечистого, блудного ощущения, привлекающего туда своею сластью сердце и внимание ума, но без помыслов. Знакомый с этим смущающим совесть ощущением, я всячески силился отвлекать от него сердце и внимание ума, ограждал себя страхом, что это вражие искушение, и силился удерживать внимание ума над сердцем мало повыше левого соска. Это помогло на время, но потом теплота и волнение усилились, и я стал уже малодушествовать, как бы не произошло и невольное наружное осквернение. Но помысл внушил “держи неотступно ум ко Господу и произносимому в глубине сердца Его Святому и всесильному Имени и не бойся, сам Господь будет побороть за тебя ”.

    Воодушевленный этим внутренним помыслом я так и делал е некоторое время и постепенно стал чувствовать, как мокротная ! сласть уже не привлекала как прежде внимания ума, а наоборот, отвращала от себя опасением, и, наконец, все утихло — и теплота, и смущение душевное, и напряжение, и я несколько минут продолжал молитву с благодарностью Господу Спасителю и поборнику нашему в искушениях вражиих. Йо когда я спокойно заканчивал уже свое правило, и ослабело внимание молитвенное, а ум иногда уклонялся в рассматривание и рассуждение о прошедшей брани, незаметно прокралась в него высокоумная тщеславная мысль о будущих моих подвигах и победах над врагом чрез умную молитву и получении за это дарований благодатных от Бога. Скоро, при Божией помощи, заметил это тонкое мысленное искушение, после благополучного борения, опаснейшего пережитого грубо плотского, подвергающего последнему, покаялся Господу мысленно, сознал свою немощь опытно из пережитого искушения и просил Господа всегда сохранять мое сердце и ум во смирении глубоком и помнить, что без Него самого мы не можем творить ничесоже (благое).

    Во время ужина рассказал все своему сотруднику. Он, выслушав, сказал: “Требуется тебе глубокое смирение”, и вообще сочувственно отнесся к сему и со своей стороны укреплял мое малодушие, но как-то легко, не сознавая по опыту пережитой мною брани, и будто и искушение при этом невелика беда. Это производило во мне невнимание к его утешению. Он это заметил, и я ему, с замечанием насчет его легкомыслия от неопытности, объяснил свое невнимание. Вследствие такого объяснения у нас чуть не произошла размолвка, подобно как было под 5-е августа (с. 12—13). Так враг, где не думаешь, ставит препоны. Он (сотрудник) представлял себе, что я, по малодушию, готов оставить молитвенный подвиг, на который я, по его словам, вышел по воле Божией с благоволения духовника, а прежде и старца, и теперь у меня к тому удобства и приобретенный опыт, и некий успех с помощью Божией. А я говорил, что не хотел бы оставлять начатого подвига, но серьезно смотрю на него, ибо наши писатели духовные, как видно из предыдущей записи (от 30-го августа) строго предупреждают нас об опасности прелести в сем подвиге без опытного руководителя. Но решаюсь на сей подвиг и в виду опасности, мною уже отчасти вначале испытанной, единственно уже потому, что в то же время видел вразумление и укрепление от Господа. Оставить же сей подвиг боялся как бы малодушию не поступить против воли Божией. Когда мой сотрудник, смирившись, согласился с моим убеждением быть серьезнее в своих советах, особенно не основанных на собственном опыте, и больше молиться за меня, мы примирились и по-прежнему стал я продолжать свой подвиг в смирении и уповании единственно на милость Божию.

    1 сентября

    По обычной простой молитве “художественная” молитва сопровождалась и в этот раз теплотою в груди от напряженных душевных и телесных сил, но без смущения душевного, как вчера вечером. На “Честнейшую херувим” в конце утрени почувствовал умиление по милости Заступницы нашей Пресвятой Богородицы. Так милость Божия укрепляет и утешает нас, малодушных, в подвиге благочестия. Так и на вечерней молитве “художественной” ощущался жар в груди, но я, не обращая внимания на то, утвердил его все на призываемом имени Господня в “месте сердечном” (немного выше левого сосца), и избежал какого-либо смущения. Во время умной молитвы должно занимать ум и сердце одним только, чтобы чисто, без помыслов, молиться с сокрушением, не испытуя постороннего, происходящего в это время в душе и в теле. При этом внимании ума ко Господу в молитве должно утверждать его именно в имени Его святом, чтобы избежать каких-либо образов внешних, мечтаний и неблаговременных, хотя бы и благих, рассуждении о переживаемом во время молитвы.

    2 сентября

    На утрене, после трех четок простой молитвы, сел за “художественную”, потому что чувствовал себя бодрым и не расслабленным более кратким на этот раз сном ночным (два с половиною часа спал). И все время утрени затем провел в умной молитве — Слава Богу! При прежнем жаре в груди молитва совершалась спокойно, без прежних смущении и во умилении: внимание занято было одним призыванием сладчайшего и всесильного имени Господня с верою, что в нем, как в невидимом своем образе, присутствует Сам Господь Спаситель. От сего внимательного и неуклонного к какому-либо постороннему помыслу призывания в сердце имени Господня оно исполнялось теплотою, но иною теплотою, чем та, какую я ощущал в прежние разы, и в этот раз в начале молитвы только. Та казалась внешнею по отношению к сердечному месту и волнением крови возбуждавшеюся, а эта — внутренняя и из имени Господня истекавшей. Та отвлекала внимание ума из сердца, а эта привлекала внимание к сердцу и к имени Господню.

    3 сентября

    На утрене, после простой молитвы, сел на час “умной молитвы”. Сначала, настроив себя душевно и телесно по “художественным” приемам, молился спокойно и даже на минуту забылся от покойного течения молитвы, и внимание уменьшилось, но потом, от того ли, что уменьшил свое внимание и вообще напряжение душевных и телесных сил, начала по-прежнему разгораться теплота от сердца в груди и до того усилилась, что сердце мое было, как в пламени, и по-прежнему стал тревожиться от сей сильной теплоты, которая стала из груди уже ударять в нижнюю часть живота, однако усиливался отвлекать внимание от нее и держать безысходно в сердце на словах молитвы, всячески смиряясь в душе и успокаивая свой смущенный дух упованием на Господа, что Он по-прежнему сохранит меня от искушения. Потом от разгоряченного состояния сердечного и дыхание, удерживаемое мною прежде, против моей силы стало вдруг усиленное и частое, похожее на всхлипывание. Я еще сильнее смутился, подумав, не начало ли это искушения, которого я опасался прежде при усиленной теплоте в теле, а именно в нижних частях живота. Но милосердный Господь сохранил от него меня грешного: хотя с великим напряжением, но молитву с упованием на Бога я в это время искушения не оставлял. Пламень в сердце и во всем теле от этой теплоты постепенно прошел, без особенного ощущения мокротной сласти и без помыслов нечистых. Просидев и после того несколько времени в умносердечной молитве, я благополучно, при Божией помощи, хотя и после большого душевного смущения, кончил свое утреннее правило.

    После часов за чаем я передал о своем состоянии во время утренней умной молитвы своему сожителю. Стали обсуждать его, ища причины его. От своего опыта мой собеседник не мог ничего сказать в объяснение, как не испытавший теплоты во время молитвы в той усиленной мною испытанной степени. В писании же отеческом мы не нашли объяснения его; прямых причин, которые бы послужили поводом, по которому Бог попустил это по действию вражию, совесть, помимо вообще греховности, не сознавала, разве только, быть может, забвение мною прежде внушенного мне во время искушения смирения, и некая самонадеянность и излишнее упование на художественные приемы без покаянных чувств. Посему мы объяснили мое состояние излишним давлением на сердце внимания и вообще напряжения душевного и телесного по художественным приемам умносердечной молитвы, а посему решили мы продолжать мне далее упражнение в “художественной” молитве спокойнее и проще, без особенного напряжения и без точного наблюдения в это время биения сердца с дыханием, но со смиренным и покаянным чувством спокойно призывать Господа в сердце со вниманием к словам молитвы, а биение сердца совместно с дыханием само собою установится, как это было прежде (см. 31 августа). О, Боже, как трудно без наставника проходить умносердечную молитву, однако для монаха необходимо. Одна надежда на Бога. Благодарение Богу, что имею хоть единомысленного собеседника о ней, с которым можно делиться вновь возникающими мыслями и чувствами.

    На вечернем правиле творил “умную” молитву, как присоветовали мы утром со своим сотрудником; спокойно, с покаянными чувствами, и молитва совершилась мирно, со вниманием и умилением. Приступала, правда, теплота от сердца в груди, но не усилилась как прежде, потому что живое покаяние, чувство молитвы отвлекали от нее внимание ума. При сем в этот раз, по окончании сотницы молитв, я полагал на себя крестное знамение. И когда в конце молитвы приступит теплота помало снизу от чресл без всякой сладости мокротной, я с внимательной, по-прежнему покаянной молитвой, стал полагать на себя крестное знамение, и теплота заметно отошла. При сем пришел внушительный, ободряющий помысл о величии и милосердии Спасителя и о моем маловерии и малодушии в искушениях. Итак, я с благодарением Господу Спасителю, умудряющему, укрепляющему и утешающему нас в немощах наших, кончил свое вечернее правило и восстановилось мое прежнее благодушное душевное настроение, поколебавшееся было пережитым во время утреннего смущения.

    Слава Богу за все, спасающему нас и десными и шуиями — и благополучием и искушением противным.

    4 сентября

    На утрене молитва “умная” прошла мирно, без всякого приступа смущающей теплоты, во внимании к сердцу и в умилении душевном. Явилась мысль, что вчерашнее испытание было допущено Богом для упражнения внимания в сердце во время всякого наперед искушения. Исповедь в сей день также прошла благополучно.

    После уборки келий утомился, а потому и умную молитву вечером совершал не очень напряженно, однако с умилением. Увидал свое душевное убожество, слепоту духовную — неведение в молитвенном подвиге и в обращении с ближними, как поступать с ними в том или другом случае, чтобы было все мирно и душеполезно себе и им. Слабость воли в противлении страстям и принуждении себя к добродетелям, забвение в мыслях, словах и делах вечности и главнейших Евангельских заповедей и добродетелей христианских, любви к Богу и ближнему, которыми должна быть во всем проникнута и направляться вся жизнь наша, и неохота понуждать себя к постоянной, особенной “умной” молитве — главному христианскому средству спасения душевного и первому монашескому, особенно схимническому обету.

    Все это побудило духовное зрение ума, тронуло и сердце мое нечувственное и породило желание молиться всегда Господу о помиловании себя и своих ближних — чад духовных, сродников, знаемых и всех православных христиан.

    5 сентября

    На утрене, когда приступил после простой к “умной молитве, вспомнил прочитанные нами накануне строки из жития Филарета Митрополита Киевского из Книг Подвижника XVIII и XIX века за декабрь, как в последние болезненные минуты его смерти не преставали течь слезы из его закрытых уже от изнеможения очей, подумал и молитвенно пожелал хоть в мале пережить его молитвенные чувства, и припомнились в моей вскоре за тем покаянной молитве слова 118 псалма: Источники водные изведосте очи мои понеже не сохраних закона Твоего. Затем вспомнился и плач Петров, тотчас по отречении от Господа и во всю жизнь в полуночные часы, как говорит о том Священное Писание и Предание, вспоминал и свои грехи с детства и до сего часа, и еще более усилились у меня слезы умиления, с одной стороны, горькое сожаление, что грехами своими, ведая и не ведая о том, всегда оскорблял Господа, от Которого получил в свою жизнь одни только благодеяния, а с другой стороны, теплое желание, как бы удовлетворить за это Господа, чтобы стать к Нему в прежний завет, “сыновний по неизреченной благодати любви, дарованной во святой крещении и отчасти испытанной в сердце в первые годы сознательного детства, но потом постепенно незаметно потерянный. Но сил нет уже к “подвигам покаяния и “довлетворения”, не вынуждаемым только внутренним законом правды Божией, но внушенным свободным теплым желанием уязвившегося “печалью по Бозе” сердца. Остался для меня один плач душевный и телесный со смиренным терпением находящих скорбей, которые будут, — это и есть едина приемлемая от грешника жертва Богу и удовлетворительное питие для его жаждущего в покаянии прежде потерянной любви духа. Долго молился в умной молитве с указанным покаянным чувством, с немалою теплотою сердечною и слезами, и с понуждением подольше пребыть в сем, однако прежних смущении от теплоты телесной не испытал. Так думаю, смиренные покаянные чувства в молитве умной сохраняют от нежелательных и вредных для души и тела последствий неправого усиленного применения одних внешних художественных приемов без подобающего душевного молитвенного устроения — покаянного смирения. Литургия в сей день с причащением братии совершилась благополучно. Слава Богу, благодетелю нашему, за все.

    После обеда посетил гость, русский беженец из монастыря нашего. С ним провел в беседе около пяти часов; вынужденный беседой оставить молитву и заняться запросами гостя, наперед помолившись, чтобы Господь управил беседою, хотя оставлено было трезвение и внимание к молитве, но совесть по провождении гостя осталась мирною, сознавая свою немощь к такому усиленному трезвению. Пошел после этого в 9 часов по-европейски (3 часа пополудни) отдохнуть, но так как после беседы с гостем не спалось, то я лежа стал творить умную молитву и через несколько минут она установилась со вниманием к словам молитвы и совмещением их с дыханием. Я попробовал потом присоединить к сему внимание и к биению сердечному. Одновременное употребление двух этих художественных приемов сначала затрудняло действие делания молитвы и начало вызывать теплоту в теле, но не смущенную. Когда я перестал обращать особое внимание при творении умной молитвы на совмещение двух указанных приемов дыхания и биения сердца, ибо они установились уже, а обратил внимание на духовное устроение молитвы — понуждал себя на сокрушение сердца, и оно появилось милостию Божией, — то вместе с сердечным чувством покаяния теплота в теле отошла, хотя молитва творилась с вышеуказанными приемами. Так важно в умной молитве для правильного и безопасного пользования художественными приемами, иметь всегда во внимании главным образом покаянный дух молитвы. Высокое ценение внешних приемов сих в ущерб духовному устроению молитвы — причина и начало прелести по Епископу Феофану, ибо напряженное внимание к сим приемам и без горделивой мысли о своем делании усиливает теплоту в теле, естественно рождающуюся и от одного .труда молитвенного, подобно тому, как и всякое ощущение болезни (и самая болезнь) усиливается от обращения на него внимания, отчего рождается мнительность и, наоборот, отвлечение внимания — лечит.

    В конце молитвы сокрушенной я почувствовал и сострадание к гостям, переживаемому ими недоумению по вопросу духовной жизни, а потому молился и за них, как за себя. После сего я возблагодарил Господа, что Он помог мне исполнить заповедь Его о любви к ближнему и не расстроить, после временного только по нужде прекращения, своего прежнего молитвенного устроения. Однако утомление душевных и телесных сил под вечер сказалось: вечернее правило совершал рассеянно, а также и утреннее.

    6 сентября

    И наутро впечатления вчерашнего дня отвлекали часть к себе внимания ума, несмотря на напряжение его усилием воли, сокрушенного же чувства, как прежде, которое бы могло привлечь, также не было по развлечению ума, ибо они одно другое подтверждают. Впрочем, милостию Царицы Небесной на “Честнейшую” сердце умилилось чувством Матерния Ее милосердия к нам грешным и немощным. Литургия, слава Богу, прошла благополучно. После обеда читали много выписок из писем Епископа Феофана о теплоте при умной молитве, сделанных прежде. Главнейшие из них следующие: “I. Когда внимание сойдет в сердце, то привлекает туда в одну точку все силы души и тела. Это средоточие всей человеческой жизни в одно место тотчас отзывается особым ощущением, сие ощущение и есть начало будущей теплоты... 2. Они — внимание и теплота — друг друга поддерживают и должны пребывать неразлучно... 3. Эта теплота не духовная, а обыкновенная кровяная, но как способствующая вниманию и развитию духовных движений, она называется духовною, в том, однако, случае, если не сопровождается сладостию похотною, хотя легкою, но держит и душу и тело в трезвенном настроении... 4. Духовную эту теплоту можно познать тогда, когда она сопровождается духовными молитвенными движениями страха Божия, сокрушения, благодарения и пр. Держи свою натуральную теплоту, ни во что ее не вменяя, а только приготовлением неким к Божией теплоте почитаема бывает и естественная теплота, и умиление... 5. Благодатная теплота особая и она, собственно, есть духовная и свидетельствует тонким сладким чувством... 6. Первый плод Божией теплоты есть собрание, мыслей воедино и устремление их к Богу неотходное...” (Собрание писем, второй том, письма 244, 318 и 322).

    Из этих выписок я обратил внимание на ту мысль, что не всякая первоначальная теплота зазорна, как мешающая правильному художественному творению Иисусовой молитвы, и должна быть отрываема, или по крайней мере не должна обращать на себя внимание, а только сопровождающаяся пехотною сладостию, хотя бы и в малой мере. А бывает и другая, такая же обыкновенная, естественная кровяная теплота, не только не мешающая правильному творению Иисусовой молитвы, но и способствующая к сему, как привлекающая к себе и поддерживающая взаимно внимание, как и сама происходящая от него, сопровождающаяся духовными молитвенными движениями и приготовляющаяся к Божией благодатной теплоте.

    На это суждение Епископа Феофана об естественной теплоте я обратил свое внимание потому что прежде всякую естественную теплоту, без различия ее свойств и действий, считал мешающей молитве, а потому иногда, и когда она начиналась без причины, смущался и опасался ее, тогда как не соединенная с похотною сластию и не почитаемая за что-либо особое, а естественная, она способствует вниманию и вообще молитве, и не должна быть отрываема. Ибо только не на месте держания внимания да еще с самомнением — причина смущающей теплоты. (В житии Старца Паисия Величковского, в предисловии Старца Василия на писания Преподобного Исихия, с. 114.) В этом убеждении спокойно творил вечером свою “умную молитву” с умилением и теплотою сердечною.

    Когда за ужином я передал свое состояние молитвенное своему ученику, он на это сказал, что “бывает естественная теплота и умиление”, как об этом замечает выше и Епископ Феофан (в письме 322). Этот ответ ученика я принял, как от Бога посланное замечание к смирению моему, что согласно о нашей “художественной” молитве и Епископ Феофан пишет в другом месте: “Художественное делание молитвы Иисусовой, творение ее простое со вниманием в сердце или хождение в памяти Божией, суть наш труд и сами по себе имеют естественный неблагодатный плод. Плод сей — собрание мыслей, благоговение и страх Божий, память смертная, умирение помыслов и некоторая теплота сердечная. Все сие суть естественный плод внутренней молитвы. Надо это хорошо затвердить, чтобы пред собою не трубить и пред другими не выситься. Пока в нас только естественные плоды, до тех пор мы гроша не стоим и по существу тела и по суду Божию. Цена нам, когда благодать придет. Ибо, когда она придет, это и будет значить, что Бог воззрел на нас милостивым Своим оком. А пока не придет, то, что бы мы ни делали, каких бы подвигов ни несли, значит, что мы плевые личности, на которые Бог и взглянуть не хочет” (Собрание писем, выпуск первый, письмо 12, стр. 8, Москва, 1898 г.).

    7 сентября

    В ночь испытывал небольшой жар в голове и во всем теле, впрочем, правило утреннее, хотя с рассеянием, но кончил, на “Честнейшую” по милости Божией Матери и теплоту сердечную с умилением почувствовал. После утрени на отдыхе от жара не мог сразу заснуть, не мог творить и молитвы Иисусовой, хоть лежа. Сердце было как изломано, и всякое напряжение на полную и половинную молитву усиливало боль его. Но потом в сердце само собой вырвалось с умилением и слезами начальное слово молитвы: “Иисусе”. И внимание ума само собой припевалось к Нему, и я несколько времени поддерживал свое полученное молитвенное настроение сладостным повторением одного сладчайшего имени Иисусова с умносердечным припаданием ко Господу Спасителю и (прошением о) помиловании и так незаметно заснул.

    Часы сначала провел в молитве, хотя с принуждением, а потом сидя, более свободно и сосредоточенно. После чая опять час помолился, и жар в теле как будто успокоился, и я кончил молитву, продолжив свой дневник, начиная с 6-го числа, и принимал на исповедь. Днем не отдохнул, заснул перед бдением, ибо жар в теле совсем не проходил. Вечером в 10 часов (4 часа пополудни) с трудом ходил и особоровал болящего брата. Изнемогши, с вечера не мог уже молиться внимательно. И всю ночь продолжалось перемежающаяся лихорадка — то жар, то холод. С двух до восьми часов я не вставал с постели. Молитва творилась в полусознании сонном, немного посидев и походив. В девятом часу опять лег, чтобы отдохнуть перед Литургией.

    8 сентября

    К утру (11 часам) жар успокоился немного, так что я благополучно отслужил Литургию и братию причастил. А после Литургии, хотя в большом изнеможении, сходил причастить больного Св. Тайн. После чая вместо обеда лег отдохнуть, но мало спал, ибо жар в теле не прошел совершенно, и к молитве усердие и способность ослабели, а тут некоторое время против воли занял посетитель Хартафилак, письмоводитель из Лавры, и ученый разговор с ним добавил рассеяние ума. Прилег после него еще отдохнуть, но сон не приходил и молитва ослабела, и я пошел продолжать записывать свой дневник. Вот какая моя слабость в молитвенном подвиге: малая болезнь телесная, малое стечение были и обстоятельств — и ослабела не только прежняя ревность к молитве, но и обычное продолжение сего подвига с одним “внешним деланием”. Нужна постоянная ревность к молитве с понуждением себя и Божия помощь, “яко без Мене не можете творити ничесоже”. Воздвигни, Господи, силу Твою и прииди во еже спасти нас.

    За чаем после обеда мой сотрудник заметил, что навык ко всегдашней непрестанной молитве — основание умносердечной “художественной” молитвы. Так как мы всегда не можем еще, по немощи нашей, творить молитву “художественными” приемами, что требует вначале напряжения душевных и телесных сил, то нам для постоянства непрерывности молитвы нужен наперед навык к простой словесной молитве без художественных приемов. Эту свою мысль он после подтвердил местами из второго тома “Странника” (стр. 67—68). Сообразив сии опытные наставления святых отцев (выше им перечисленные), приходил к тому истинному заключению, что главный, единственный и удобнейший способ к приобретению дел спасения и духовного совершенства есть частность, беспрерывность молитвы, как бы она ни была немощна... “Частность молитвы непременно произведет навыкновение и обратится в натуру, привлечет по времени ум и сердце в достодолжное настроение. Частность в молитве есть единственный способ к приобретению чистой и истинной молитвы, есть самое лучшее и самое действительнейшее приуготовление к молитве и вернейший путь к достижению молитвенной цели и спасения” (Из “Рассказов странника” о благодатном действии молитвы Иисусовой под редакций игумена Серафима, 1933. Перепечатано с первого издания Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, Сергиев посад, 1911, цензор Никон, Епископ Вологодский).

    Из Аввы Варсонуфия: Вопрос 428-й: “Хорошо ли всегда помышлять о Боге в сердце своем или сердечно молиться Ему без содействия языка? Когда случается, что я упражняюсь в сем, мысль моя погружается в рассеянность — я ощущаю тяжесть и мне видятся как бы какие предметы и призраки, и пребываю как бы в сонных мечтаниях. Ответ: не уклоняться умом и не погружаться сильно в рассеянность или мечтание есть дело совершенных, могущественных управлять умом своим и содержать его всегда в страхе Божием. А тот, кто не имеет постоянного трезвения к Богу, увлекается, передавая размышления свои языку. Подобно сему видим и на плавающих в море: те из них, которые искусны, смело ввергают себя в море, зная, что оно не может потопить хорошо обучившихся искусству плавания. Начинающий же обучаться сему искусству, почувствовав, что он находится на глубоком месте, из опасения утонуть, спешит выбраться из глубины на берег и, отдохнув немного, снова бросается в глубину, и упражняется таким образом, чтобы совершенно узнать это искусство, пока достигнет степени изучивших оное прежде него”. Вышеприведенные слова вопроса и ответа мой собеседник относит к “художественной” и простой словесной молитве в том смысле, что немощные не всегда должны увлекаться в первой, только по временам — 1 час, 2 и т. д.

    Когда же утрудится в ней по своей немощи, то должен возвращаться ко второй, совершаемой “при содействии языка”. (Вопрос). В том смысле он понимает и слова (ответа) “увлекается, передавая размышление свое языку”. Последние слова как-то мне непонятны, как он доказывает его мысль: чтобы избавиться от мечтаний, бывших в умносердечной без слов молитве., нужно переходить на прежнюю словесную (без особого внимания), свойственную новоначальным, только как в “Страннике” пишется. Мне же кажется, тогда только простая молитва избавит от увлечений и мечтаний, бываемых у немощных умносердечных молитвенников, когда они внимание ума будут влагать усилием в каждое слово молитвы, что им возможно как упражняющимся уже в умносердечной молитве, что есть один из приемов “художественной” молитвы. В этом смысле и нужно понимать слова ответа: “передавая размышление свое языку”, т. е. свои прежние умносердечные помышления (о Боге) и сердечную молитву содействию и управлению словесной, не простой только, но и внимательной к словам молитвы, держать в ней свой ум на якоре от увлечения и мечтания его. Как и Священноинок Дорофей пишет: “Егда что делаешь прилежно нужнейшее или помыслы насилуют зельне уму, или дремание и сон одолевают, тогда подобает устнами и языком молиться прилежно, дабы внимал ум гласу” (глава 32).

    После беседы о сем он пошел совершать вечерню, а я остался по болезни на койке, помолился несколько времени просто словесно, яко бы мне теперь в болезни неподсильна “художественная”, но время все прошло в рассеянности. Тогда я под конец собрал" все свои силы, подвигнулся за “художественную”, думая, что приемы ее и изобретены отцами для нас, расслабленных и рассеянных, и скоро установилась, таким образом, сравнительно внимательная молитва.

    (Примечание собеседника: усиленное удерживание внимания на словах молитвы не доказывается; передышка от умносердечной молитвы, как по смыслу (ответа) Аввы Варсонуфия: ради немощи по временам “предавая размышление языку” как бы “спеша из глубины выбраться на берег отдохнуть немного”, чтобы потом снова в крепости погрузиться “во глубину” умносердечной молитвы. Заключение ума в слова молитвы тоже есть претрудное художество, новоначальному и от него требуется повременная передышка. Схим. Никодим.)

    9 сентября

    На утрени ощущался жар в теле, посему я начал молиться сразу сидя, умною молитвою, но слабо, на “Честнейшую” опять умилился, как бы соскучившись, что долго не обращался с молитвою к Пресвятой Богородице, будучи занят одною умною молитвою ко Господу Иисусу Христу. На это заметил ученик после, что после обеда надо творить молитву Иисусову с прибавлением: “Богородицею” (помилуй мя), по примеру преподобного Серафима Саровского. В простой молитве это удобно, но при навыкновении “художественной” молитве и одно слово прибавленное затрудняет ее, ибо тогда все слова молитвы, полной с прибавкой, не вмещаются у меня в один прием дыхания моего слабого.

    Часы и после часов и утреннего чая молился обычно. (На вечерне молился “художественною” молитвою с постепенным, а не враз, применением всех художественных приемов: 1) стояние умом в сердце, 2) внимание к словам молитвы, 3) соединение молитвы с дыханием, 4) с сердцебиением, а также с подобающим внутренним духовным настроением, благоговением, смирением и сокрушением. И молитва через полчаса восстановилась свободная и самодвижная, требовалось только поддерживать ее вниманием. Когда же я особенное внимание остановил на чувстве молитвенного благоговения и старался как бы ощутить присутствие Божие, то внимание к словам молитвы остановилось. Когда взялся опять только за внимательное творение молитвы, то опять пошла молитва самодвижная и через несколько времени внимание углубилось. Я ощущал в сердце только присутствие Божие в Его святом Имени и себя самого. Полная молитва, т. е. произношение умносердечно пяти слов: Господи, Иисусе Христе, помилуй мя, мне стало затруднительно. Тогда я стал умносердечно произносить три слова: “Иисусе, помилуй мя”. Случайно обратил в это время внимание на дыхание и сердцебиение, я заметил, что они стихли и как бы замерли, и в теле моем неподвижном я не заметил никаких ощущений. Внимательная такая молитва мне чувствовалась приятною. Внимание и чувство это держались и по окончании умной “художественной” молитвы, когда после часового продолжения ее перешел к обычной простой без особого внимания к приемам художественным. Они сохранялись теперь свободно сами собою.

    Когда я во время ужина рассказал ученику свое состояние, он мне заметил на это, что это не от благодати, а от естества, то самое, что Епископ Феофан называет неким ощущением, предшествующим началом будущей теплоты благодатной, но это еще не благодатная. Я ему возразил: Как не благодатная? Я и это считаю благодатью от Бога, без Которого и естественное наше добро не совершается одними нашими силами: “Яко без Мене не можете творити ничесоже”, потому что в другое время и при всем напряжении своих сил не достигнешь этого. За особенную же молитвенную благодать я это не считаю, как и сам замечает Епископ Феофан. Он согласился с тем, что все естественное совершается по благодати, но испытанное мною в конце молитвы тонкое внимание с ощущением присутствия Божия и после хранившегося он продолжал настойчиво считать не благодатным действием, а естественным. Ради монашеского послушания и смирения и ввиду настойчивого различия теплоты естественной и духовной, я согласился держаться его мнения о пережитом мною в молитвенном состоянии как безопасного, но и вынужден был заметить своему ученику, для смирения его, что он по тщеславию и гордости своей из чина сотрудника-собеседника переходит самонадеянно в чин учителя и руководителя моего — руководителя своего старца. Когда несколько дней тому назад он, своею неопытностью отказывался от того. Хотя мы простились и помирились, но некоторое время неприятное чувство взаимной неудовлетворительности осталось у нас обоих. Через несколько минут, на повечерии, мой собеседник приходит с покаянием, что совесть его зазирает за то, что осуждал меня за мое невнимание к святоотеческой письменности и малоначитанности в ней.

    10 сентября. На утрени.

    Так как после ужина я ощутил жар в теле, то начал молиться с вечера, чтобы время не прошло напрасно — ни в отдыхе, ни в молитве. Седши на стул все время принуждал себя к простой молитве. В конце же углубился вниманием в присутствие Божие. Я внутренне от души воззвал: Господи, пожалей меня, помоги мне, и тотчас ощутил умиление со слезами... После же у меня явилась мысль, в пояснение прежних наших суждений, что наши естественные плоды усердной молитвы — теплота и внимание — приходят постепенно по мере нашего напряжения сил и умения пользоваться художественными приемами, или от одного усердия в простой словесной молитве, а благодатные действия неожиданно и сразу с ясным ощущением и извещением, что они от Бога. На этом основании сравнивая (это мое) теперешнее действие со вчерашним, я более заметил различие между ними, как говорил и мой ученик на основании Епископа Феофана. Как естественное не за свое, а данное мне туне от Бога. Естественное только держит наше внутреннее и внешнее в должном чине страха и порядка, а благодатное оживляет душу и тело и сопровождается каким-либо просвещением ума — новою благодатною мыслию. Сладость же теплоты духовной и естественной могут различать только долгим опытом искусившиеся в познании добра и зла. Духовное, конечно, более тонкое, чем естественное плотское кровяное.

    Передал во время утреннего чая пережитое состояние умиления своему собеседнику. Он признал его за благодатное посещение. Потом стал рассказывать о своем молитвенном состоянии вчера вечером и сегодня утром, что усладился чтением псалмов и пением, а потом перешел от сего в помысл тщеславия, и на основании этого свое услаждение считал простым, естественным. Потом не без действия врага разговор перешел на вчерашнюю тему о естественных и благодатных действиях молитвы. Опять некоторое препирательство со взаимным укорением друг друга в гордости, а меня и в легкомысленной горячности, с какою я берусь за молитву, а потом, при первом искушении, малодушествую, расстраиваюсь и бросаю. Все это я не отрицаю в себе, но и ученик мой, думаю, нуждается в лечении. И снова прощение друг друга, прощение хотя и не от всего сердца, пока время и внимание не очистят его совершенно от всякого остатка неприятности. Так немощь наша и враг мешают преуспеянию нашему в молитвенном подвиге. Потребно всегдашнее глубокое смирение и усердная молитва к Господу о помощи. Помози нам, Боже, спаси нас имени ради святаго Твоего.

    После обеда за чаем, пересмотрев свою прежнюю беседу, совершенно примирился и согласился. Однако я пожалел потом и немного приуныл, что время у нас проходит часто в спорах, а молитва наша не движется... Когда ученик вышел от меня, меня сразу повлекло желание на молитву, которая сама изрекалась в сердце моем с умилением и слезами: “Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя”. В это время я лежал от немощи и молился простою молитвою около получаса с умилением и слезами, потом стал иногда увлекаться в простые краткие помыслы, и посему встал для большого сосредоточенного внимания и продолжал творить простую молитву сидя. Но рассеянность по временам не проходила. Когда же изнемогши опять прилег в сознании своей немощи, опять пришло умиление и слезы, и внимательную молитву по немощи поддерживать напряжением с художественными приемами не мог, и она опять стала уклоняться в рассеянность. По прошествии часа я закончил свое вечернее правило простою, не “художественною” молитвою. Память умиленного чувства от ощущения милосердия к нашей немощи Господа оставалась и после окончания молитвенного правила.

    11 сентября

    : Утреню, часы и вечерню молился обычно и рассеянно, и со вниманием, и умилением без особого различия естественных и благодатных действий, все приписывая Божией помощи, себе же одну немощь и греховность. Во смирении нашем помяни нас, Господи.

    12 сентября

    Болезненное состояние продолжается, и правило совершается обычно.

    13 сентября

    Обычно.

    14 сентября

    На вечернем правиле во время умной “художественной” молитвы усилилось постепенное биение сердца с не особенно большим жаром в нем, так что от частого биения его я не мог произносить всех слов молитвы. Потом биение, утихая постепенно, стало едва заметно. В таком виде сопровождалось и дыхание, однако болезненности от этого я не ощущал ни в сердце, ни в легких, ни в голове. Особых духовных чувств в это время, перемены сердцебиения в дыхания не переживал, кроме умиленного внимания к молитве, которым я отвлекал ум от происходившей перемены в процессе сердцебиения и дыхания, предав то воле Божией. Наконец, сердцебиение и дыхание постепенно опять усилились и пришли в обычное состояние. Мой сотрудник, когда я ему о сем рассказал, сказал, что у него после усиления сердцебиений оно (дыхание) не ослабевает совершенно как у меня, и мое состояние признал болезненным. Разгорячение сердца объяснил соединением молитвы с сердцебиением, напряженное внимание к молитве передалось и сердцу, через соединение с ним молитвы и тем усилило его до ненормального состояния, после чего последовало бессилие его, а вместе с ним и дыхания. И положили мы не соединять мне, слабому сердцем, молитвы с сердцебиением намеренно, хотя оно и помогает своим непрестанным действием, а соединять ее только с дыханием, тем более, что этот последний прием указывается святыми отцами, а тот, первый, упоминается только у “Странника”. Ему можно разве только не препятствовать, оно происходит само собой. Когда же заметится его вредное усиленное внимание на сердце, тогда отвергать его и останавливать, задерживать помалу дыхание и тем успокаивать быстрое движение сердца. И вообще положили мы, довольно нам чрез “художественные” приемы, т. е. 1) творение молитвы в сердце, 2) внимание к словам молитвы с верою в присутствие в них Самого Господа и 3) разделение молитвы на две половины соответственно процессу дыхания — вдыхания и выдыхания, 4) обрести внимательную в сердце молитву, а теплоты и чувства сердечных желать смиренно только покаянных, как безопаснейших, а не каких-либо высоких и радостных, что свойственно бесстрастным только. Творить же молитву всегда, как можно в спокойном духе и теле.

    На вечернем правиле по вышеуказанному способу молитва “художественная”, хотя краткая по недостатку времени, совершалась тихо.

    16 сентября

    По слабой (по слабости телесной) умной молитве со скорбию о сем лег отдохнуть и чрез полчаса, как заметил по бою часов, проснулся с пламенной умносердечной молитвой, начавшейся (как оказалось по пробуждении) в сновидении, бывшем в кратком послеутреннем отдыхе. Сновидения же такого: будто проходим мы с братией по двору церковному, беседуя о двух послушниках одной келий, что они до пострига много претерпели искушений. Потом я взглянул на небо и увидел в полумраке сначала как бы половину луны, а всматриваясь, далее заметил крест большой, изображенный четырьмя круглыми лунами и обратил на это видение внимание шедших со мною в церковь братьев. Один из них на это сказал: “Как бы жили внимательно, то мы многое и другое увидели бы в небе”. Потом оказался как бы на поместье нашего дома в селе: вдали чрез гумна и строения виделась наша сельская церковь с колокольней, и вдруг слышу звон в большие колокола с колокольни, как бывало в давнем детстве. Этот звон, таких он исполнил меня нежно-умильных и вместе высокоторжественных чувств, ибо в это время я помнил, что церковь наша закрыта большевиками, сняты колокола и вдруг — неожиданно звон, и мне представилось, что кончилось владычество их большевистское. (Заметки ученика: в этом году Старец получил из дому с родины письмо с извещением, что присланы были из Москвы в их деревню девки-коммунистки, которые сняли с колокольни колокола и разбили их на куски.) В глубоком молитвенном чувстве я упал ниц на землю, потом встал на колени и с распростертыми руками и прежде молился пламенно за Россию, благодарил Бога освободителя ее и славословил непостижимое в этом величество Его. Переполнившееся этими чувствами сердце мое искало слез для пролития их и облегчения от них. В этом состоянии я и пробудился. Сердце мое, воспламененное восхищением, в избытке чувств и по пробуждении долго повторяло со слезами только слова молитвы:

    “Сыне Божий, помилуй мя”. И всякий раз, как вспомню слышанный мною умиленный и торжественный звон тот колокольный, то горячие чувства и биение сердца усиливались во мне, так что я стал уже останавливать его задерживанием дыхания, и оно успокоилось. И думал я тогда, какого блаженства мы лишаемся своим невниманием к жизни христианской. И за Россию пришла мысль, что Господь, очистив ее скорбями, и снова прославит благочестием, и от мысли о России перешла моя мысль к торжеству будущей вечной жизни после временных скорбей в земной жизни. Припомнились мне слова Апокалипсиса: “Сии суть приидоша от великой скорби” (7, 14). После этого не мог заснуть, а проведши два часа в размышлении по поводу пережитого во сне и в молитве, встал и записал все это в дневник. (Весь этот день Старец был в радостном изумлении — ученик.)

    Поутру передал сон свой и порожденное им душевно-телесное состояние своему сожителю. Он признал его “за утешение” от Бога и побуждающее меня к умной молитве. Я не противился, Со смирением и благодарностью Богу принял его слова. Но Потом, через несколько дней, прочитавши из своих “Выписок” об умной молитве одного Афонского старца-подвижника, не принимая и не отвергая происшедшего, и суждение сем предать воле Божией и вразумлению более утвердительному в будущем и держаться смиренной доли, как безопасной. Слова же выписки следующие: “Когда случатся при этом какие-либо видения, то не доверять им. Должно полагать, что для нашего спасения необходимо одно лишь покаяние, плачь о своих грехах и никаких не допускать мыслей, что мы достойны каких-либо видений небесных. Слезы благодарные бывают со смирением и радостью о Господе, облегчающие сердце от скорби греховной. С тщеславием же слезы и высокоумием не угодны Господу и бывают лишены тех благодатных плодов, почему и должно тщательно охранять сердце от всего тщеславного и греховного” (из рукописи схимонаха Герасима-грека).

    Так изобразил Старец свое видение.

    17 сентября

    Вчера вечером посетили гости греки (зилоты), и хотя особых разговоров с ними не было, но они не дали время совершить вечернее правило. Простое любопытство (если не более того хуже) с каким они, по словам их, мимоходом зашли посетить меня, заметное необщение их с нами, хотя прикрываемое лицемерно внешним мирским приличием — пожатием рук, приятности в лице и в голосе — и после краткой в немногих словах и уже не согласной беседы, оставило чувство пустоты, а потом, с вечера затронутый несколько больной вопрос (о стиле), породил целый поток суждений, уже было забытых, но теперь снова оживленных и не только перебивших умную молитву, но и спать не дававших. Как вредны для занятия умной молитвою пристрастие к богословским рассуждениям, и, особенно, беседы с неединомысленными, не обходящиеся без словопрения. Они производят бурление в мыслях, от которых трудно бывает отвлечь ум, особенно, когда и сердце бывает раздражено словопрением. Вот почему Апостол заповедал всем христианам не словопретися ни на какую потребу, особенно же эта заповедь касается монахов (Св. Василий Великий) и тем паче безмолвников.

    18 сентября

    Молитва шла обычно в немощи и на утрене, и на часах. Извещение о смерти наместника нашего Русского Монастыря и одного схимонаха того же монастыря — знакомых моих — как вестники и о моей близкой, но не известной когда и как, кончине по жестокости сердца моего не воспринявшего в чувстве молитвенного сокрушения о себе самом по погибших. Так же сегодня и завтра справлять будем память годовщины смерти моего старца по постригу и сослужителя на Каруле иеросхимонаха Игнатия, во всем близкого ко мне человека. Господи, упокой души их и за молитвы их даруй и мне живую память собственной моей смерти, которую святые египетские отцы соединяли с умною молитвою для большего успеха в ней. “Добрый педагог телу и душе, — говорит преподобный Исихий Иерусалимский, — есть незабвенная память смертная, и то, чтобы, минуя все посреде сущее (т. е. между настоящею минутою и часом смертным), ее всегда перед собой зреть, и тот же самый одр, на котором имеешь лежать, разлучаясь с телом” и прочее (Душеспасительное и полезное слово о трезвении и молитве, гл. 95. Преп. Исихия Иерусалимского).

    19 сентября

    Переживаю после болезни рассеянность и охлаждение к молитве. И не разберу от немощи болезни, или от лености, то и другое требует от меня смирения пред Богом и усердного прошения Его помощи, как сказал Он Сам: “Яко без Меня не можете творити ничесоже” (Иоан. 15, 5).

    Конец дневнику Старца.

    20 сентября Старец слег в постель и уже не мог записывать дневника своего, а 2 октября преставился ко Господу.



    ЗАКЛЮЧЕНИЕ

    После 19 сентября Старец дневника своего уже не писал и обычное молитвенное правило перестал совершать, а лежал в постели и переживал болезненное состояние. С этого дня и не вставал с постели до самой смерти.

    Болезнь его началась 7 сентября от простуды. Последнее время Старец после обеденного отдыха до вечерни два часа уделял для писания, т. е. сокращал Жития Святых (см. 18 августа), и в этот день он открыл оба окна в своей двухметровой келий для пролетного ветерка, чтобы было не так душно ему. Хотя и ветерок то был маленький и не так еще холодно, но как он всегда слабенький, то его и просквозило. Потом каждый день ощущал маленькую лихорадку; под вечер озноб и жар по ночам. Но правила своего молитвенного он не оставлял до тех пор, пока не слег уже окончательно в постель. К лихорадке пристала еще болезнь в животе с коликами, а как от нашей пустыни далеко живет доктор и позвать его не на что было, да и сам Старец к нему не расположен был, и лекарства не было никакого,, так и терпел он без всякого лечения... Очень хотелось ему помереть без людей. Для этого не велел мне никому сказывать, что он больной уже к смерти. Ему было таинственное извещение, что он помрет на Покров, и за неделю, совершив елеосвящение над больным учеником своим схимонахом Алипием, сказал ему: “Я помру на Покров, а ты на третий день после меня”. Так и сбылось.

    Готовясь к смерти. Старец каждые последние десять дней ежедневно причащался Святых Христовых Тайн Тела и Крови Господней. Сам уже не мог ходить в церковь, то я, как иподиакон, приносил ему в келию запасные Св. Тайны и он причащался ими. Я не выдержал и сильно ослабел без сна, служа Старцу один, и потому за пять дней до смерти вынужден был позвать других на помощь, чтобы по очереди дежурили днем и ночью. У него напоследок стало болеть еще и в груди под ложечкой, и к этому открылась почти непрестанная икота и кашель, и по ночам сильный жар и пот. Сердцебиение доходило до 110 ударов в одну минуту. Часто меняли белье, а к тому еще не мог он терпеть и десяти минут в одном положении. Требовалось переворачивать его через каждые десять минут то на один бок, то на другой, и на спину, и сажать на постели, склонясь головою на стол. Сна почти совсем не употреблял.

    28 сентября с вечера от 10 часов до пяти часов ночи (счет времени по-византийски) Старец был спокоен, а с пяти часов открылся сильный жар, а также и кошмар. С шести часов уснул и спал до утра. Утром выпил три чашки чаю без всего и был спокоен. Приходил духовник. Поговорил с ним немного, выразил тяжесть продолжать беседу. После ухода духовника Старец вспомнил, что забыл сказать ему, что он на яву видел злобу вражию. Велел мне после передать ему. “Предстала предо мною злоба вражия, подобно злому зверю — льву или собаке с ярыми глазами и в сильной, очень сильной злобе хотел броситься на меня и пожрать меня, но благодать Божия не допустила. Это было может в продолжении минуты или полминуты”. Я спросил:

    “Как, Батюшка, Вы видели эту злобу телесными глазами или умом?” Он сказал: “Умственными очами”.

    К вечеру, в 8 часов опять открылась икота и продолжалась до 11 часов. Обращаясь ко мне, Старец сказал: “У меня уж рассудок естественный теряется”, и вроде как бы в кошмаре, начал рассуждать о духовнике своем с немногою неприязнию и спросил меня, что может это нехорошо. На это я ему сказал: “Да, Батюшка, нехорошо. По вашему теперешнему состоянию ничего не надо рассуждать, а только молиться, а то враг запутает вас”. Он послушался, успокоился, перестал и икать, и с усердием слушал мою молитву, даже и не шевелясь, как бы замер. Во все время болезни его я, сидя около него, вслух, раздельно каждое слово, читал Иисусову молитву краткую: “Господи, Иисусе Христе, помилуй мя”, — помогая ему повторять умом за мною. Я спросил его, держится ли молитовка-то? Он ответил: “Чуть-чуть”.

    В другое время бес представил Старцу горделивый помысл, желая уловить его высокоумием. Говорит мне Старец: “Вот, мне кажется, что я, страдая в такой болезни, терплю больше, чем Христос на кресте”. Видя, что это с ним уже от слабости ума, я ему сказал: “Что вы, Батюшка, опомнитесь. Ведь это вам от врага. Как можно подумать, что вам тяжелее, чем Господу было на кресте. Ведь Его-то все оставили, и Он один страдал, никто не помогал Ему. А вам-то неотступно я служу и спрашиваю, чем могу помочь”. От этих слов Старец успокоился и чуточку прослезился.

    Это было под Покров, наш второй престольный праздник. После этого у Старца отнялся язык и говорил он духом, сопом, мне одному только все было понятно. Так духом говорил и Святитель Тихон Задонский перед смертию со своим только келейником Иоанном.

    В этот день все духовные его чада приходили прощаться с ним. Просили кому что надо, и он через меня давал им последние советы, и говорил мне духом, и все мне было понятно, и тогда я уже каждому передавал его слова. Это было прямо чудо. А еще к заходу солнца у нас остановились часы и не знали сколько время, а было пасмурно. И мы спрашиваем, сколько теперь времени? А Старец отвечает духом мне: “Постановите 11 часов”. А когда проверили на другой день по солнцу, то точно так и было. Когда Старец всех благословлял, а меня благословить окончательно все отлагал, то я стал уже побаиваться, что Старец, не успев благословить меня, умрет. Тогда я посмел даже напомнить ему еще: “Батюшка, я боюсь, что вы не успеете благословить меня и помрете”, на что он ответил: “Успею”.

    Под самый праздник ночью у Старца жару уже не было, но большое изнеможение. Заказано пораньше кончать бдение и служить скорее Литургию, чтобы успеть перед смертию причаститься. Но спустя немного Старец послал меня сказать, чтобы как можно скорее кончали бдение и после шести часов с полночи начать Литургию, и часто посылал меня узнать, скоро ли начнется Литургия. Так и сделали. Когда началась Литургия, Старец заставил меня прочесть три молитвы к Св. Причащению и по окончании их говорил мне духом: “Ну, лобызаемся”. Я сразу не понял, а он еще повторил, и мы поцеловались. Благословив меня, дал мне наставление в трех главных словах.

    После причащения он спокойно лежал, пищи и воды ничего не принимал. Все духовные чада его, близкие и издалека приехавшие на праздник, не хотели после Литургии расходиться. Предуведомленные тем больным, кому Старец сказал, что на Покров скончается, они остались ждать его смерти. С утра Старец пожелал, чтобы прочитали ему Страсти Господни из Евангелия от Иоанна от зачала 46-го: “Ныне прославися Сын Человеческий”. Прослушав все, попросил свечу и заставил читать отходную себе. Во время чтения Старец лежал на спине, скрестив руки, держа зажженную свечу. Прочитали всю отходную до конца и “Со святыми упокой” пропели, а Старец не умер. И, отдавая свечу, сказал: “Возьмите”.

    Суди об этом, как кто хочет, а я догадываюсь, причина тому была то, что помешали люди. Ему хотелось встретить смерть без людей, так и исполнил Господь его желание. На другой день, 2 октября, он умер без людей. Тогда он мне говорит: “Хочу и завтра причаститься, но не знаю, проглочу ли Святое Причастие? ” Теперь он не мог уже и с чайной ложки глотать воду, как давал я ему последние три дня, ибо теперь выкашливал назад. “А ну-ка, — говорит, — дай-ка мне водицы-то с ложечки под язык”. И правда, через минуту проглотил без кашля. Попробовали еще, и так до трех раз. Потом говорит мне: “Скажи духовнику, чтобы завтра, причащая меня, опустил бы Причастие под язык, не забудь предупредить его”. Так и причастили его перед смертию.

    Ночью ему было очень тяжело, хотя жару и не было, а все время просил то посадить, то опять положить, и всю ночь беспрестанно не мог и десяти минут побыть в одном положении. А к утру и причастился Святых Христовых Таинств. После причастия, проводив духовника, мы остались вдвоем со Старцем и он попросил посадить его, как и прежде, на постель, опершись головою в подушку на стол так, чтобы нос и уста его были свободны для дыхания. Взяв своею рукою под мышку его левой руки, а правой держа его правую руку, я стал творить Иисусову краткую молитву в такте под его биение пульса. Пульс его был ровный и твердый, как у здорового. Прислушался к его дыханию и заметил, что оно совпадает с моим и при выдыхании воздуха, и что он шепотом еле выговаривал “помилуй мя”. Таким образом, приспособленно ко мне, он молился Иисусовой молитвой. Так продолжалось минут около десяти. Потом заметно пульс его начал давать перебои и ослабевать. В это время вошел к нам в келию отец Иоиль. Я говорю ему: “Отец, зажги лампадку, а то она только сейчас потухла”. И когда он зажигал, Старец глубоко вздохнул. Заметив, я крикнул: “Отец Иоиль! Старец помирает”. Последовал еще вздох, и душа его тихо вылетела из тела. В моих руках так он и помер, спокойно без всякого вздрагивания.

    Причастив Старца Святых Тайн, духовник возвращался к себе в келию. Не успев и пяти минут пройти и пойти в свой двор, как услыхал колокольный звон, повестка о смерти Старцевой. Когда все собрались, начали отпевание, и по окончании у всех какая-то ощущалась радость подобно праздничной. А после, через некоторое время, читая в книге Епископа Игнатия Брянчанинова, я встретил изречение его: “Если по смерти кого в этот день у близких его ощущается на сердце радость, то это признак того, что душа эта Богом принята”.

    Старец почил на 69-м году рождения.

    Вечная память иеросхимонаху Феодосию, Старцу моему. Со святыми в месте блаженного упокоения упокой, Господи, душу его. И меня, грешного ученика его, за молитвы его, помилуй.



    Схимонах Никодим Карульский. Дневник опытов и мыслей от молитвы трудовой-художественной.


    От редакции

    Монашеские молитвенные дневники являются ценным руководством для тех, кто хочет познакомиться с искусством из искусств — деланием молитвы Иисусовой. Судьба монашеских дневников складывается неодинаково. Часто они пропадают так и не став достоянием православных читателей. По милости Божией этого не случилось с публикуемым нами молитвенным дневником старца Никодима Карульскаго. Несколько лет этот дневник хранился в отделе рукописей семинарской библиотеки и про него как бы даже забыли. Но вот недавно дневник вновь попался на глаза, и возник вопрос: почему эту душеполезную рукопись до сих пор не опубликовали? Проверили каталог наших изданий; и, действительно, убедились, что дневник никогда не был опубликован. Мюнхенское монашеское братство издало в 1990 г. книгу “Непрестанно молитесь” (впоследствии переизданную в России), где напечатана беседа Архиепископа Марка со старцем Никодимом и молитвенный дневник старца Феодосия, но дневника старца Никодима там нет. Итак, мы рады предложить вниманию читателя рукопись старца Никодима, озаглавленную им “Дневник опытов и мыслей от молитвы трудовой-художественной”. Но прежде скажем несколько слов о самом старце Никодиме.

    Старец Никодим не имел священнаго сана, он был простым схи-иподиаконом. Родом он был из простого народа и не имел высокаго образования. Но несмотря на все это, сила его духа была такова, что к нему на Святую гору, ради духовнаго окормления приезжали православные христиане со всего мира. Его школой был святоименный Афон. Туда он пришел из России еще юношей и там оставался до блаженной кончины. Первоначально он поселился в скиту Фиваида, а потом по благословению старца Силуана перешел на Карулю, где подвизались пустынножители. Там о. Никодим поступил в послушание к известному русскому богослову-академику старцу Феодосию, прославившемуся как защитник православнаго учения о молитве Иисусовой, во время смуты “имябожников”.

    Всю жизнь свою подвизаясь на поприще непрестанной молитвы, старец Никодим, значительно преуспел в этом делании. Но он никогда не гордился этим и не выказывал перед другими свою молитвенность. Особенно сие видно из публикуемаго ниже, его молитвеннаго дневника, читая который можно подумать, что ой написан новоначальным послушником, ибо старец говорит преимущественно о своих недостатках и по смирению умалчивает о своих достижениях. А ведь старец Никодим к моменту начала ведения дневника уже имел большой молитвенный опыт, т.к. непрестанной молитвой он начал заниматься еще до прихода на Афон.

    Когда скончался старец Феодосий, духовник и сотаинник отца Никодима, то владыка Леонтий Чилийский поставил схимонаха Никодима во иподиакона, дабы тот мог сам приобщаться запасными дарами не покидая своего пустынническаго убежища на Каруле.

    Отец Никодим был духовно близок с братией русскаго Ильинскаго скита на Афоне, основаннаго старцем Паисием Величковским. Отец Никодим принимал участие в местном прославлении преподобнаго Паисия Величковскаго, состоявшемся в Ильинском скиту в 1982 г.

    Скончался старец Никодим в 1984 г. имея почти 100 лет от роду (Об о.Никодиме упоминается в статье “О делании умном и безумном”, ПР №12, 1996 г.).




    Под старческим окормлением

    С сего 15 сентября 1937 г. по благословению старца (Феодосия Карульскаго - ред.) я начинаю вести свой дневник, записывать свои мысли и опыты из духовной своей жизни в намерении не упустительнаго самоиспытания и для лучшаго откровения старцу всего, что будет случаться в прохождении святого послушания и молитвы.

    Прожил под старцем вот уже 11 лет, а послушания настоящаго — внутренняго — еще не стяжал, да и во внешнем-то не совсем исправен: очень горделив и ленив, а потому и молюсь плохо. Хотя и нравится мне Иисусова молитва и я уже давно молюсь ею, навык и к художественному способу, по “Добротолюбию” и по “Откровенным разсказам странника...”, но суета, к которой я пристрастился помимо прямого послушания, к тому же и укоренившияся страсти мои — чревоугодие и ленность с саможалением, не дают мне; вполне испытать образ умносердечной молитвы с художественными приемами, который, по некоторым моим действиям, заметил я, очень полезен для собрания ума моего и приведения себя в чувство. Когда же удается более-менее успокоиться и собраться в себя, отринув всякую суету, тогда становится легко молиться, и обычныя страсти: леность, сон не так сильно одолевают.

    Еще раньше 24 апреля 1937 г. я открыл старцу свое смущение и боязнь, вызванныя тем, что я прочитал у еп. Феофана в “Письмах о духовной жизни” (стр. 257) по поводу графа Сперанскаго предостережение занимающимся умной молитвой и тоже у св. Григория Синаита и Каллиста Игнатия Ксанфопуллов, что “без наставника руководителя самому в умно-сердечной молитве успеть невозможно, но легко уклониться в заблуждение и погибнуть, вместо пшеницы, увы, собрать плевелы”. О чем я с верою и спросил старца. На что он ответил: “Это было сказано применительно к тем временам, когда кругом были наставники такого делания, а в наше время более подходяще правило Никифора уединенника, ибо по нужде и закона пременение бывает”. В тот же вечер старец повторил: “Чтобы заниматься умным деланием, надо удерживать ум от воображения и разсуждений, сердце держать в покаянии и сокрушении, а волю удерживать от самонадеяннаго напряжения сил”.

    Просил я еще старца, чтобы он по поводу этого моего смущения написал мне еще от своей руки наставление, для всегдашней памяти мне и по смерти его. И дал ему прочитать то, что с его слов было написано мною в дневнике. Он кивнул в знак согласия и написал сие: “"Вся к благоугождению Твоему и мудрствующа и деюща"” (молитва пред Евангелием на литургии).

    (Далее следует текст, который написал о. Никодим в дневнике, а старец Феодосий прочитал написанное, одобрил и подписал - ред.)

    21 июня 1934 г. я прочитал старцу смущающия меня слова св. Григория Синаита в 5-м томе Добротолюбия на стр. 231 о прелести от умной молитвы и слова еп. Феофана в письмах к разным лицам (стр. 215), тоже о прелести от образа действия умной молитвы. На первое он сказал: “надо так понимать, что послушливость, смирение — необходимейшее приготовительное условие для умнаго делания молитвеннаго. Послушание же разумеется не от внешняго чина послушнической жизни, а от внутренняго духовнаго состояния послушника. Можно находиться и в чину послушника, но не быть послушным, равно может не находящийся в чине послушнической жизни быть послушливым, хотя очень редко”.

    На второе, т.е. суждение еп. Феофана, что творение молитвы умной по “Добротолюбию” без наставника-руководителя приводит к прелести, старец указал пример Никифора уединенника, что по нужде, когда нет наставника-руководителя, можно употреблять предложенный им способ умно-сердечной молитвы при помощи Божией.

    Я спросил старца: “как мне теперь и после смерти Вашей заниматься умной молитвой?” Он ответил: “занимайся умной молитвой в покаянном духе, не ищи сладостей сердечных и видений умных — по воображению, — кроме случаев явной милости Божией к грешнику, подобно мытарю. Каким уже способом по отеческому писанию навык творить умную молитву, с таким и оставайся, только не привязывайся к нему, не давай ему, самому по себе, никакой особой цены, а считай его простым способом-орудием твоим для собрания ума своего и приведения в чувство сердца своего. И благодатной силы к тому ожидай от Бога, дающаго молитву молящемуся”. (Под сим подпись - ред.) Недостойный иеросхшлонах Феодосий.

    Потом, вскоре после этого старец написал мне еще “Старческий завет и благословение”. Вот он:

    Старческий завет и благословение. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. И в честь Пресвятой Владычицы нашей Богородицы.

    1. Господь да простит тя, чадо, за все твои грехи прошедшие, настоящие и будущие, в коих будешь каяться духовнику после меня.

    2. На сем основании веры и смирения твоего строй, с упованием на Бога, дом добродетелей разумным послушанием духовнику, с соблюдением моих старческих заповедей и посильным безмолвием с непрестанною молитвою ко Господу Спасителю: “Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя”.

    3. И покрой свой духовный дом венцом добродетели — любовью к Богу и ближнему, и да преселишься с ним в духовныя небесныя обители. Аминь.

    Недостойный иеросхимонах Феодосий, твой убогий старец, просящий св. молитв за себя и своих родных.

    Получив от старца для себя такое благодеяние: заниматься художественной молитвой с духовным завещанием, я зело возрадовался и не знал, как благодарить его. А уже в болезни пред кончиной своей он еще добавил: “Ну, теперь ты своим послушанием заслужил себе безмолвие внешнее, а о внутреннем позаботься сам, стяжать усердным покаянием, после моей кончины; в пропитании и во всем необходимом Бог тебя не оставит”.

    Старец назначил мне пока на молитву с художественными приемами употреблять 2 часа в сутки: один час вечером, перед сном, а другой во время утренняго правила. В полночь по пробуждении от сна я пошел в церковь на правило и испытать благословенную свою молитву. И чтобы трезвеннее заниматься художественной молитвой, я сначала один час употребил на келейный канон с поклонами с намерением, чтобы сокрушиться и поплакать. И так отрезвившись, другой час проводил в умно-сердечной молитве. Так затем и в последующие дни. При том, если чувствовал себя совершенно истрезвившимся от сна, то садился на стульце, а если не совершенно прошел сон, то становился настоятельную молитву, и успокаивался, т.е. прекращал в себе всякое движение телесное во все время стояния, чтоб не давать нервам тревожить сердце и не мешать уму углубляться, а вниманию следить за произношением слов умом в сердце. Приводил также себе на память, как можно живее, вообще всю свою греховность, а также смерть, страшный суд и вечныя мучения во аде. Оживлял в своем сознании Божие присутствие, Его неизреченное человеколюбие и милосердие и этим возбуждал в себе страх Божий и благоговение.

    Затем с верою, уповая на помощь Божию и на молитвы старца, начал сводить ум из головы в сердце таким образом: вдыхая ноздрями в себя воздух, вместе с ним и ум опускал в сердце, в то же время умом произносил и слова молитвы Иисусовой, которыя сами совпадали под такт удара сердца, а вниманием следил, как ум вмещается в слова молитвы. Иначе сказать: как ум слышит каждое слово произносимое в сердце, и как бы зрел умом в произносимых именах присутствие Невидимаго Живого Бога.

    Выдыхая из себя воздух, произношу “помилуй мя”, также с заключением ума в слова молитвы. По совету Каллиста и Игнатия, когда вдыхаю в себя воздух, смотрю на Господа, а когда выдыхаю, — на свою греховность. Так производится произношение одной молитвы Иисусовой: пять слов с пятью сердечными ударами и одним двойственным дыханием (т.е. вдох - выдох). Сердцем же в то время стараюсь сокрушаться, умильно и просительно припадая к призываемому Господу Иисусу Христу Спасителю моему. Умоляя Его благость простить мои безчисленные грехи и избавить от врагов сильных и лютых, в сей жизни и в будущей.

    Таков образ моей умно-сердечной молитвы. В ней, при помощи Божией, полагаю и трудиться во всю остальную мою жизнь, в ней до конца преуспевать, с нею невоздержанно пройти воздушныя мытарства и перейти в блаженную вечность.

    Но увы мне, одержимому леностью и саможалением. Сия-то молитва у меня остается пока только в намерении. Редко когда удается помолиться как хочется, а то сплошь да рядом — хладность духа, сухость, нечувствие сердца и разсеянние ума. Сердце, как стена каменная, попробуешь пробить его — и не вдруг-то оно поддается, а потрудиться подольше охоты нет. А время идет и совесть не перестает напоминать... Буди, Господи, милость Твоя на мне, да не погибну до конца. Пресвятая Богородица, спаси мя, грешнаго и немощного. И вы, дорогой мой батюшка, помолитесь обо мне, чтобы дал мне Бог усердие положить начало доброму своему исправлению, и благословите меня.

    Когда я прочитал сие старцу, то он благословил меня и сказав: “Так и всегда занимайся. Бог благословит”.

    Для возбуждения ревности к умно-сердечной молитве, старец прочитал мне свою выписку из жития преп. Феофила Муроточиваго, из Афонскаго патерика. “Исключительным же подвигом преп. Эеофила было, так называемое святыми отцами, умное делание или хранение ума непрестанною молитвою Иисусовою, то есть "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя". По слову святого Каллиста, есть два рода иноческаго делания: одно — для укрощения страстей и состоит в посте, бдении, коленопреклонении и прочих подвигах внешних, а другое — для очищения ума и сердца от нечистых мыслей, что совершается строгим вниманием, с непрестанною молитвою сердечною к Господу Иисусу Христу, творимою в тайне и с болезненным чувством и страдательным воплем души, как учат божественные отцы. Умным сим деланием и святою молитвою, плачем и слезами, рождающимися от сей молитвы, он очистил сердце свое от страстей и нечистых помыслов и, низложивши демонов вконец, сделался чистым избранным жилищем Святого Духа. И так как, по словам святого Дионисия Ареопагита, божественная любовь не видит и не знает ничего, кроме своего предмета, — преподобный Феофил, пламенея любовию к Богу, ни о чем ином не думал, кроме Иисуса: Иисус был дыханием его, Иисус был жизнию его, Иисус был всегда в сердце его. Феофил, подобно святому Павлу апостолу, не жил более, но Христос жил в нем, а потому, подобно святому Павлу, удостоился он божественных даров Святого Духа: предвидел будущее, знал тайны сердечныя и помышления человеческия, "достиг в мужа совершенна и в меру возраста исполнения Христова", как говорит святый Апостол (Ефес. 4, 24). Наконец, будучи исполнен дней, святый предузнал смерть свою и начал готовиться к исходу в вечность... Преподобный Феофил распростерся на одре; "Господи Иисусе Христе! прими дух мой" — произнес он, ипочил сном преподобнической смерти, в лето от Рождества Христова 1548-е, июля 8, в воскресный день, прежде восхождения солнца... Да подражаем и мы преподобному в нестяжателности, кротости и смирении, чистоте, безмолвии и любви к Богу и ближнему, дабы и нам наследовать с ним Царствие Небесное во Христе Иисусе Господе нашем. Ему слава и держава со Отцем и Святым Духом во веки. Аминь”.

    16 сентября. Вечером перед сном, молился по обычаю один час умно-сердечной художественной молитвой. Ум с трудом заключал в слова молитвы, он неудержимо рвался в разсеянность, ежеминутно оказывался в каком-либо дневном воспоминании. Также и дыхание при художественной молитве: оно вырывалось из груди, как из заключения, хотя не так часто, но при вдыхании и выдыхании воздуха производило сопение, что мешало сосредоточению и вниманию; теплота натуральная все время продолжалась. И так без плода кончил я свой урок и пошел спать.

    На утреню в 6-й час ночи (по церковному времени - ред.), в полночь, будто по зову старца проснулся, начал исполнять канон келейный, с принуждением себя к плачу, и все время боролся с разсеянием помыслов и ожесточением сердца. И только при конце немножко умилился. Другой час на умно-сердечной молитве был более собран, чем вчера. На часах понуждал себя на плач и в конце немного всплакнул. На вечерне молился с художеством, усердно и собранно, испытывал теплоту естественную от сердца и по всему телу и пот.

    17 сентября. Вечером, перед сном, молился умно-художественно, без особых признаков. На утрени вначале располагался ко сну и неге, но скоро опомнившись, начал понуждать себя на плач и с Божией помощью ободрился телесно, но сердце так сильно закуталось в неге — никак не поддается, чтобы разшевелить его и привести в чувство. Много и с большим усердием трудился и едва, и едва-едва добился нескольких капель слез, а совершенно пробудить чувство так и не удалось. Наконец, измучился, тело устало. Наверно, и сердце, утомившись от этого стало делать неправильныя биения, с перебоями. На другой час умно-сердечной молитвы сел уже на стульце. Перебои мешали заниматься умной молитвой, из-за этого я немного смутился. Не послушав помысла, я стал понуждать себя как обычно с дыханием произносить слова, по привычному такту прежняго биения пульса в ожидании исправления сердца. Не заметил как часы пробили “8”, просидел пол часа лишняго, пошел спать с больным сердцем.

    На часах, сразу почувствовал склонность к внимательной молитве, и скоро от сокрушения родилось умиление и слезы. Осталь-ное время молился без художества, в сердце продолжались перебои...

    Заболел старец и я все время был занят с ним и дневник писать некогда было, и так до смерти его 2 октября 1937 г. Так и после смерти старца, как некому было показывать свой дневник, то я и прекратил писать его.

    Болезнь старца началась с простуды. В своей безмолвной калибке он сокращал жития святых, ежедневно, по два часа в сутки. Комнатка-то его маленькая и потолок в ней низкий, после полудня воздух в ней нагревается и старцу становилось душно. Чтобы избегнуть этой духоты старец открывал два окна, одно против другого, делал сквозняк и на этом сквозняке просиживал по два часа, от этого и простудился. Простуда перешла внутрь и открылась болезнь в желудке, а затем перешла в грудь — под ложечку. Такая мучительная усилилась болезнь, особенно последние три дня, так что не давала ему и десяти минут находится в одном положении, т.е. не пролежит и десяти минут — велит посадить, посидит немножко — заставляет положить; итак попеременно, круглыя сутки непрестанно: то посади, то положи. По временам еще одолевала икота. И пред кончиной старец за час до смерти, по прочтении мною молитв ко причащению, представил уста свои ко мне и шопотом сказал: “Лобызаемся” — и мы поцеловались, в знак прощения, и благословляя меня сказал: “Господь да благословит тебя, чадо, и укрепит и сохранит, и в крайней нужде поможет”. И кивком головы дал мне знак поторопить духовника (совершавшаго литургию) поскорей придти, чтоб не опоздать, до смерти причастить его. И спустя 12 минут, с молитвой умной, по “Страннику” (т.е. так, как советуется в книге “Откровенные разсказы странника духовному своему отцу” - ред.) тихо скончался. В момент смерти я сидел с правой стороны старца, обняв левой рукой его сидячаго, а правой слушал пульс его, и молился с ним вместе, наблюдал, как выдыхая из себя воздух произносил духом: “помилуй мя”. И вдруг заметил я, что пульс у старца остановился, глянул на лице его и видел, как он три раза с паузами вздохнул и скончался у меня на руках. По Божию благоволению в день Воскресения Господа Иисуса Христа, 2 октября 1937 г. — на память св. блаженнаго Андрея Христа ради юродиваго, которому духом тайно он старался ревновать. Одно время дерзнул и самим делом юродствовать... Много можно бы писать о старце, но мне как ученику его неприлично писать о старце своем...

    Еще за неделю старцу был указан день смерти его, когда уже больной, причащая больного полгода сужением горла, он сказал больному: “Помру на Покров, а ты через три дня после меня”. На Покров Божией Матери к вечеру (9-й час по афонски) старец потребовал свечу зажженную и держа ее, лежал с нею. Все мы, духовныя чада его, собравшись около него, молились; прочитали канон на исход души и несколько глав Евангелия, ждали смерти, а смерть не пришла. И старец спокойно сказал: “Возьмите свечу”. Наверно было опять открыто старцу, что помрет на другой день Покрова. Болезнь его с этого времени прекратилась, он лежал спокойно. Одно только желание было его: причаститься еще в последний раз. Сим озабочен был, боялся, что не сможет, т.к. в прошедший день с трудом проглотил Святое Причастие. Хотя все время — подряд десять дней — причащался, но еще очень хотелось перед смертью, и вот придумал такой способ: “Надо кровь Христову положить под язык, чтоб Она согрелась и со слюной смешалась”, и велел влить ему теплой воды под язык, с чайной ложечки. Я так и сделал, затем еще три раза попрактиковались. Все три раза с медлительностью легко проглатывал водицу. В заключении старец сказал: “Вот так смогу причаститься, скажи духовнику, чтобы он так причастил меня — под язык”.

    1943-го года, 23 февраля, Понедглник Чистый. Начал писать свой дневник. Слава Богу опять дождался святого Поста и с Божией помощью вступил в подвиг спасительнаго поприща говения и молитвы. Да поможет Бог благополучно преплыть, кажущуюся мне страшной сию пучину святой Четыредесятницы, с пользой для души своей, также в благодушном терпении достигнуть светлаго торжества Христова Воскресения. В благоговейном страхе поклониться честным Его страстям и светлому Воскресению. И удостоиться в духовной радости насладиться Святой Пасхи. Как всюду кругом тихо и спокойно, все работы и заботы теперь на время прекратились и все внимание обращено на душевное устроение и мне пришло на память продолжать давно оставленный дневник, в который с сего дня и решил опять записывать.



    Страдание от помыслов и брань с ними

    Вижу себя, представляю себя, в плену и в большом здании или лучше сказать в обширной тюрьме наполненной арестантами разных сословий и характеров обоих полов, всякого рода злодеи и развратники, разбойники, воры, грабители, убийцы, обманщики, льстецы, клеветники, празднословцы, сквернословцы, пьяницы, блудники, похабники, сквернители, ругатели, безбожники, хулители и просто сказать — все, что есть греховнаго и зловреднаго на свете, то все собрано в этой тюрьме. И все эти люди, погубившие в себе подобие человеческое и похожие скорее на зверей и на животных, не сидят на одном месте, а все время находятся в движении и беготне и искакании — каждый кого-то себе подобнаго. Я в этой тюрьме лежу на полу, больной и разслабленный, грязный и оскверненный, в одежде бедной разодранной, а из ран у меня течет непрестанно гной, издающий тяжкое зловоние. А эта подобная мне вся тюремная шваль, окружив меня, каждый с сильным натиском старается навязать мне свои обманы и соблазны и непрестанно, то один, то другой, досаждают мне. И этими льстивыми, исполненными зловредностями и всякой гадостью беседами, как острыми ножами и смертоносными стрелами, изранили всю мою душу. Но злоба и хитрость тюремщиков моих не умолкает. Они еще с большим злорадством и наглым издевательством, как можно больше — досадить мне и навязать мне свои понятия, вкусы и убеждения, одним словом, сделать меня подобным во всем себе — гадким и злонравным. И как лютыя собаки терзают меня, не на одну минуту не дают мне покоя, всего меня измучив до крайности, так что не достает у меня и сил вырваться от них и освободиться, хотя бы на малое время. Не дают мне эти злодеи обратиться за помощью к родным, друзьям и знакомым, которых вблизи я не вижу. А если стану кричать жалобно и звать кого-либо на помощь, то они затыкают мне рот или сильнейшим своим шумом и гамом стараются заглушить меня, чтоб не был услышан мой слабый голос. И так я в таких муках остаюсь беззащитным и безпомощным, а потому по временам совершенно падаю духом, видя себя в таком безпощном состоянии и поневоле отчаявшись, отдаюсь им во власть, прекращая всякое противление им, и нехотя примиряюсь со своей горькой судьбой, а забыв о своем должном — упокаиваюсь и начинаю кое в чем соглашаться с ними, а от того начинаю дуреть и в большее безумство приходить и сильнее душой и телом болеть.

    Бывает и подолгу в таком забвении и повиновении пребываю у своих злодеев. Но иногда случается: откуда — не знаю, спускается на меня луч света и мне делается так хорошо и легко, а эта мрачная тюрьма и все злые арестанты становятся очень противны. В эту минутку и я снова воспринимаю надежду высвободиться из этой тюрьмы и начинаю опять, собрав в себе все силы, жалобно-жалобно кричать, звать кого-нибудь к себе на помощь. Так бывало кем-либо и услышан был. В то время, или лучше сказать, момент, возсиявает свет и мрак тюремный исчезает, да и сама тюрьма с арестантами изчезает. Открываются мои зажмуренные глаза и я вижу пред собой во свете моих милых друзей, родных, знакомых: ласково и сладко беседующих со мной. На душе от этого света и бесед становится спокойно, тихо радостно, но это не надолго так бывает, по причине болезненной моей слабости я не в силах держать себя с ними в надлежащем и приличном состоянии, да еще и нажитом в дурном обществе. Дурным своим обычаем и зловониями скоро отгоняю их от себя и они с жалостью обо мне отходят. И тогда опять постигает меня тот же мрак и те же разбойники, да еще с большей лютостью и злобой начинают тиранить и мучить меня. Но кроме этих мучений временных, меня ожидают еще страшнейшия и лютейшия мучения, уготованныя для грешников: геена огненная и тартар мрачный и червь не усыпающий, и мучение то — вечное, конца не имущее.

    Опять вспоминаю и светлыя минуты. В одно из посещений меня моими друзьями, они сказали мне: “Хочешь ли ты, чтобы мы научили тебя как избавиться от этой злой и темной толпы разбойников и никогда не омрачаться их тьмою, но всегда быть во свете?” На это я ответил им: “Хочу друзи и милые доброжелатели мои, и очень хочу и умоляю усердно вас, научите меня какия надо принять меры к избавлению”. Они сказали мне: “Это вот как: всех сожителей твоих — арестантов, возненавидеть от корня души — совершенною ненавистью, но если ты еще по немощи духа твоего не можешь так возненавидеть, то возьми из нас, друзей твоих, самых лучших и нужнейших для тебя, — пять, в помощники себе, которые избавят тебя из тюрьмы и от арестантов, и от вечных страшных мук. Но с этими друзьями непременно нужно заключить любовный договор и союз, чтобы любить этих пятерых друзей больше и паче всего на свете. С ними всегда и везде жить и быть, не выпуская из памяти их, никогда и нигде не забывать о них, но и сидя, и лежа, и при ходьбе, и за работой, и за едой, и при разговорах не забывай об них, и никогда не изменять им в положенном завете с ними, а непрестанно смотреть на них и беседовать с ними, слушаться их во всем, что они будут внушать тебе без перекора и отлагательств. И они покажут тебе тайную щель этой твоей тюрьмы, чрез которую входят к тебе твои друзья, из которой возсияет для тебя свет. Эту щель ты заприметь и непрестанно смотри в нее. В ней будут показываться тебе по переменно светлые твои друзья и беседовать с тобою и во всем научать тебя. Всяким хранением храни эту щель, чрез нее входит жизнь для тебя. Но так как ты теперь измучен и потемнел, потому и не можешь ясно различать своих от чужих. И часто случается, что ты принимаешь злодеев за своих друзей. По такому случаю положи себе правило: каждый день уделять пока хоть пол часа или час и два в претрудном упражнении — в искусной борьбе со злыми своими врагами. А искусство это заключается в том, чтобы устремив весь свой взор на показанную тебе щель, с неразвлекаемым вниманием и ясно смотрел бы чрез нее на своих пятерых друзей и непрестанно повторял бы чудныя, святыя, страшныя их имена: “Господи Иисусе Христе, помилуй мя”, — попеременно одно за другим, как они по одному будут показываться тебе и беседовать с тобою, поучая и наставляя тебя на всяку истину. При том еще становится в условие тебе, чтоб кроме этих пяти своих ты никого из чужих не видел и ни на что другое во все время урока не смотрел, а слипающиеся свои глаза насильно раскрывал, чтоб ясно можно было видеть каждаго друга своего, а языком твердо выговаривать имена их. И так, с помощью Божией, возможешь избавиться из этой мрачной тюрьмы и от злых врагов твоих и получишь совершенную свободу.

    С начала этот урок будет для тебя труден, но если будешь неупустительно каждый день трудиться в нем, то постепенно он будет легчать, и душа твоя будет укрепляться, выздоравливать и просвещаться. И урок твой сей в непрестанное занятие в тебе обратится и станет жизнью для тебя, и в сей временной жизни, и в будущей вечной.

    Итак, когда я послушался совета любящих светлых моих друзей, и с Божией помощью начал исполнять предложенный ими урок, то действительно, собственным своим опытом убедился: все враги мои со злым своим шумом, во мгновение ока, как дым от ветра и тьма от света исчезают. И на душе делается легко и в уме светло.

    Слава Богу, помогшему мне опять положить начало доброму подвигу, благословенному от старца деланию, к занятию умно-сердечной молитвой, и вести свой дневник тоже по благословению и настоянию от него (Поясним, что в данной главе о. Никодим под арестантами подразумевал свои плененные грехом помыслы, под друзьями — помыслы от Бога, а под пятью нужнейшими друзьями — пять слов молитвы Иисусовой — ред.).




    Размышления сопутствующия молитве

    “Соль — добрая вещь; но, если соль потеряет силу, чем исправить ее? Ни в землю, ни в навоз не годится; вон выбрасывают ее” (Лук. 14; 34, 35). “Имейте в себе соль” (Марк. 9, 50).

    Соль сия есть три молитвенныя делания, привлекающия благодать Божию: самоукорение, сокрушение и крестное знамение. Помнить всегда надо, что человек в греховном своем состоянии, по сказанию свв. отцев есть “исполу-мертв” (Триодь постн.); “полу-мертв” (Филарет архиеп. Черниговский); “мерзость есть пред Богом” (Еп. Игнатий /Брянчанинов/). В чем же сие заключается?

    1-е. По сердцу. В гордости своей человек мерзок смердяч и вонюч, отвратителен и нестерпим для Бога, ангелов и св. угодников Божиих. “Мерзость пред Богом всякий надменный сердцем” (Притч. 16, 5); “что высоко у людей, то мерзость пред Богом” (Лук. 16,15). Потому у гордаго и все чувствования его, которыя преживает он надменным сердцем, хотя бы и от добрых и святых предметов приходили к нему в сердце, но от надменности и высокомерия эти чувствования в нем оскверняются и становятся не чистыми. Отсюда и все мысли из сердца рождающияся, от скверных чувствований выходящих, бывают скверныя, злыя, тщеславныя и блудныя. А этими мыслями оскверняется и весь ум его: памятование, воображение и разсуждение. Вся умственная деятельность такого человека сплошная сквернота, все мысли его мерзость. Потому еще у мерзкаго человека сердце грешно, что оно жестоко, раздражительно и нетерпеливо, уныло, гневливо, сластолюбиво и сквернолюбиво, а потому и гнусно и нетерпимо Богу и человекам.

    2-е. И по уму такой человек мерзок. А мерзкий ум не может ни думать, ни разсуждать, ни молиться чисто. Святое и чистое, о чем он мыслит, в нем мерзкою гордостию, надменностию, высокоумием и зловонным тщеславием — осквернено. И молитва его, хотя бы и усердная, оскверненная бывает во грехе (Пс. 108; 7: Пр. 28; 9), и еще: Бог гордым противится, а смиренным дает благодать (иак. 4, 6; 1 Петр. 5, 5), а грешников Бог не слушает (Иоан. 9, 31), и потому высокоумием осквернившийся ум становится прегордостным и злосмраднейшим, — от испускания из себя непрестанно скверны своей: злобных, гордых, хульных и блудных помыслов, которые по слепоте ума своего часто не замечает. И по телу, все чувства телесныя: слух, зрение, вкус, осязание и обоняние у такого человека осквернены. Всякое помышление злое, исходящее из сердца, по словеси Господню оскверняет всего человека. Слушать он любит только скверное, смотреть на скверное, и в разговорах любит он вставлять шутки и прибаутки, а то и всей беседой скверной любит услаждать слух свой. И в молитве своими скверными устами и языком хотя и святыя произносит слова, но если без участия смиреннаго самоукорения и сокрушения сердца, то и молитва его бывает скверная и не в пользу ему, потому что Бог не языку внимает, а сердцу. Как и через пророка Он сказал: “приближаются ко Мне люди и чтут Меня устами своими, а сердце их далеко от Меня отстоит” (Ис. 29; 13), и еще: “Сыне, даждь Ми сердце твое” (Пр. 23; 26). Напрасна бывает и молитва такая, Бог не слушает ее. “Отвращу лице Мое от них, да не услышу их” (Иер. 11; 11). И если таково состояние грешнаго человека даже во время усердной молитвы, то во время “ленивой” молитвы или в другое немолитвенное время каково его состояние? Конечно, тогда такой человек есть сплошная мерзость и непрестанное зловоние гадкое, которое подобно трупу дохлой скотины, выброшенной на поле, гниющей и полной червей, издающей смрад зловонный, мимо котораго проходя, люди затыкают нос... Так и от человека, когда он забывает свою греховность, и в обольщении своем надмевается гордостью, отступает благодать Божия и ангел-хранитель отдаляется от него и сетует о нем. А он, бедный, не видит этого и не знает об этом, и по привычке даже радуется своему зловонию. В то время бесы, чуя сродное им зловоние, приступают к нему, как к приготовленной пище, и облепив его всего подобно зверям, птицам и разным насекомым, с жадностью грызут, ядят эту смердящую стервятину. Бесы, по словам святых отцов, питаются человеческими страстями, т.е. услаждаются и радуются, когда человек творить их волю и охотно принимает их зловредное и пагубное внушение. А сам человек по привычке к болезни своей греховной и не чует этого, но даже и сам вместе с бесами с радостью услаждается своею погибелью.

    А с некоторыми бывает еще и так: они не зная о своей внутренней греховной прелести, по внешности кажутся исправными: ходят на службы в церковь, и дома молятся усердно, а то еще и непрестанной молитвой занимаются, — только внешней, тщательно исповедуются духовнику, в явных грехах своих, даже и причащаются Св. Таинств Тела и Крови Христовых, и всякия добродетели творят от избытка славолюбиваго сердца своего и хвалятся своим внешним преуспеянием, а о внутренней греховной болезни и погибели своей не знают и не каются в том, и потому всегда находятся под влиянием бесовским: бесы живут в них, как в своем доме. По наружности таковые люди хвалимы, а по внутренности — не угодны Богу. “Что высоко у людей, то —мерзость пред Богом” (Лук. 16, 15). “Приступит человек и сердце глубоко”, и “ни кто же знает человека, токмо дух человека”, но у кого дух в порабощении у бесов и лишен чувства, как он может узнать и увидеть себя?

    Некоторые, например, замечают явные свои грехи и хотят избавиться от них, но не могут. А причины не знают: почему это они не могут? — и никогда не узнают. Если только не постараются с усердием прочитывать деятельныя творения святых отцов в “Добротолюбии” и подобных книгах отеческих. А если этого не сделают, то и не узнают себя и не избавятся в себе от прелести бесовской. И никто не избавит таковых, потому что гордость их не допустит им принять совета от другого. Требуется самому узнать себя и покаяться слезно пред Богом, а без самопознания и усерднаго покаяния так и останется человек без надежды на свое спасение. Таким людям помогает на некоторое время причащение Тела и Крови Христовой, но за небрежение и невнимание скоро утрачивается в них это освящение. Итак, желающему избавиться от этой невидимой и неощущаемой беды своей душевной — прелести диавольской, и не быть мерзостью презренною, но быть благоуханием у Бога, прежде всего требуется, хотя бы умом одним против воли поверить и убедить самого себя в том, что — непременно есть во мне такая беда. А потом для избавления от нея принять во всегдашнее памятование, и .особенно во время молитвы, три необходимыя молитвенныя делания.

    1-е дело ума — самоукорение;

    2-е дело сердца — сокрушение;

    3-е дело тела — крестным знамением истовое себя осенение и слов молитвенных внимательное и благоговейное произношение. Этими тремя деланиями мы Богу бываем приятны. Именно: самоукроением с памятованием о грехах своих мы смиряем себя и этим приклоняем Бога на милость к себе и привлекаем взор его на себя. “На кого воззрю? Токмо на кроткаго и молчаливаго и трепещущаго словес моих”, — сказал Бог. Сокрушением, как благовонным фимиамом мы облаговониваем себя, заглушая тем зловоние своего мертвеца. Епископ Игнатий (Брянчанинов) сказал: “Кто хочет помолиться, тот должен прежде покадить сокрушением в сердце своем”. “Жертва Богудух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит” (Пс. 50). Крестное знамение само уже есть Божия благодать, если оно полагается истово и благоговейно. Нужно помнить, что Сам Господь Иисус Христос распятый висит на кресте. Такая молитва есть время благоволения Божия к молящемуся. Следовательно, в это святое время все освящается в нас и не остается места зловоннаго. Эти три делания для человека прельщеннаго есть надежное убежище. Без них опять зловоние полезет и бесы паки облепят. Так скоро в человеке меняется духовное состояние его. Как сказал богомудрый пастырь отец Иоанн Кронштадтский: “от жизни до смерти один шаг” (Дневник). Состояние меняется: то в духовное, то в греховное, то в святое, то в слепое. Посмотри на себя во время молитвы — как бывает с тобой. Самоукорения в уме нет, тоже и сокрушения в сердце нет, и крестишься без внимания не благоговейно, также и молитвы читаешь небрежно. Откуда же родится чувство умиления, являющееся признаком благодати Божией. Вот и есть ты живой мертвец.

    Начнешь нудить себя на эти три делания, —пробудится и чувство, согреется сердце от сокрушения, а затем придет и умиление — благодать Божия и потекут слезы. Вот и воскрес мертвец, слава Богу. А чаще так будешь делать, а затем и повсегда в молитве и без молитвы, то и никогда не будешь умирать, и освободишься от прелести благодатию Божиею, за ходатайство Божией Матери и за молитвы святых. Аминь.

    Эти мысли — главныя в моей молитве и с помощью Божией я всегда пользуюсь ими.



    Плен Сион. Христово благодатное время у христиан православных

    В таинстве святого крещения люди искупленные “от клятвы законныя” из плена бесовскаго высвобожденные Христом, потом снова запутываются страстями своими и опять попадают в плен бесовский. Страсти, по святым отцам, есть залоги бесовские; заложили в человека греховныя страсти и стали господами над ним и обращаются с ним, имеющем в себе залоги страстей, как с купленным рабом, хотя не со всяким одинаково, а по мере страстности его и по степени несопротивления или сопротивления каждаго. Усердным покаянием и борьбой со страстями, углубленной в сердце умной молитвой, а особенно участием в таинствах исповеди и причастия святых Тела и Крови Христовых, человек освобождается из плена бесовскаго, но не надолго. Это зависит от меры соблюдения себя от греха или не соблюдения. Так человек освобождается и очищается от грехов, а от страстей и святым Причастием не освобождается. Страсти в нем только утихают, в то время как ум просвещается, чувство ревностию возбуждается и воля склоняется к желанию добра; также и тут не у всякаго одинаково, а по мере усердия, умения и твердости намерения. Страсти, как голодные звери, жаждут пищи грехов с нетерпением, ждут когда человек впадет в какой-либо грех, хотя бы в один малый. Тут бесы огулом сунутся в сердце его к залогам своим и облепят, как пчелы соты. Бесы, по еп. Игнатию (Брянчанинову), живут в крови страстнаго человека. Тогда опять откроется усиленная и усердная работа бесовская, на малое время. Тогда потемнеет ум человека, охладеет ревность чувства и воля ослабеет. И возвращается человек в греховную свою жизнь, в плен бесовский. По мере страстности не у всех плен одинаков. У кого ум не совсем ослеплен, чувство не охлаждено и воля не разслабленна, тот скорее берется за сопротивление и борьбу со страстями и бывает: то побежден от бесов, то сам побеждает их, а более страстный на долгое время остается ослеплен, без чувства и недвижим к покаянию, забывшись и примирившись со своим греховным пленом. А чтобы освободиться из плена необходима память о своем долге, нужно непрестанное самосознание и проверка себя словом Божиим и святоотеческими писаниями, чтоб внимательно прочитывать почаще аскетическия книги и в трезвении внимательно бдеть над собою, не давая пищи страстям исполнением грехов. И так постепенно, мало-помалу, освободишься от страстей Божиею помощию и из плена бесовскаго избавишься.

    О, как осторожно требуется проводить жизнь свою. “Бдите и молитеся, — сказал Господь, — да не внидете в напасть”. Хотя плоть и немощна, но надо всегда иметь дух бодр, ибо посреди сетей вражиих ходим.



    Об имени Господнем

    Святая Четыредесятница, 1944 г. Имя Божие для молящагося бывает или хлебом сладким или твердым камнем. Когда Господь дает молитву молящемуся, тогда имя: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, — бывает приятным хлебом мягким и сладким. И насыщаясь им молящийся обо всем ином забывает. А когда у молящагося имя Божие бывает твердым камнем, тогда он молитвой не насыщается, а тяготится ею и скорее бросить готов ее, ища другой пищи себе и с приятностию питается ею во отраву для себя.

    Молитва учителя не требует, она сама учитель: ты только прислушайся к ней и точно исполняй требования ея, и она поведет тебя своим мановением и покажет, что надо делать.

    Имя Господне свет есть. Разсекай им пред взором ума своего всю тьму наведенную на тебя. Если во время молитвы ты не чуешь себя грешнее всех, то хоть в сознании будь таковым, а если и того нет, то ты мерзок пред Богом. Если на одну минуту выпустишь из сознания греховность свою, то полезет из сердца зловоние твое, как из помойной ямы или от трупа, помыслами греховными.




    0 молитве ума с сердцем

    Без соединения ума с сердцем нет истинной молитвы, сказали святые отцы. Труден этот вопрос, а в наше время мало кому и известен. Сердце как всем известно, находится под левым сосцем в груди, и от сердца, по слову Божию “всякия помышления злыя”. Но великая тайна, как найти отверстие в сердце, из котораго выходит эта гадость, сквернящая человека. Указано, что это место немного выше леваго сосца, но ведь это не пальцем ткнуть, а умом-то, пожалуй, и голову сломаешь и не попадешь туда, куда надо, а искать ведь необходимо. Но помнить надо, что не своими только силами, а просить нужно помощи благодатной Божией и тщательно узнавать, как искали это место святые отцы. “Сие труд есть предо мною, дондеже вниду во святило Божие”. Труд и время всему научают, только то условие надо иметь ввиду, чтобы раз начатое искание святого дела не перерывать, но непрестанно держать, и найдется искомое, непременно найдется.

    Всегда вознося меч духовный — имя Божие, с непременною памятию о нем, разсекая мрачную мглу пред собою, да узриши Невидимаго и душу свою юже зле погубил, да теплыми слезами омыеши, и явишися чистым Христу Богу в день Страшнаго Суда. “...слово Божие живо и действенно и острее паче всякаго меча обоюдуостраго: оно проникает до разделения души и духа, составов и мозгов, и судит помышления и намерения сердечныя” (Евр. 4,12). Так и в молитве произнося имя Господа Иисуса Христа, как можно живее в памяти представлять эти имена и тогда почувствуешь вышереченное апостолькое действие Божие, а без живой памяти произносимыя эти живыя имена в твоем уме и сердце будут мертвыя, т.е. всуе произносится имя Господне, во грех себе и во осуждение (Второз. 5, 11). Хотя и трудно это дело, но надо так. Трудно без привычки, а кто привык, тому оно любезно стало: “Иго мое благо и бремя мое легко”, сказал Господь.

    Слова “Господи, Иисусе Христе”, — слова живыя, а потому и произносить их надо живо раздельно и не спешно, со светлою памятию и с сосредоточенным вниманием, спокойно, в духе умиления и покаяния. После каждаго слова мгновенная пауза — момент насыщения: в каждом слове Господь, а Он есть пища сладчайшая — “Сладчайший Иисусе” — для душ усердно молящихся.

    Молитва, соединенная с дыханием, большую дает помощь. Тихо и плавно вдыхаемый в себя воздух освежает сердце и как бальзам помазует его, и телу доставляет здравие, и духу спокойствие, а соединяемое с дыханием имя Господа Иисуса Христа — душе радость и веселие.

    Память Божия и память смертная — как два естества в одном теле (Св. Иоанн Лествичник). Вдыхай в себя воздух с памятью о Боге: возвеселится сердце (“Помянух Бога и возвеселихся” — Псалтирь), а выдыхай с памятью о смерти: дух придет в сокрушение. И так в два оборота действует молитва Иисусова, по слову Каллиста и Игнатия Ксанфопуллов. Как в Господе Иисусе Христе два естества нераздельны, а в человеке душа и тело, так и в молитве память Божия и память смертная должны быть неразрывны, и такая молитва есть не прелестная — не падательная.

    Исходный пункт молитвы память смертная, а предел ея память Божия: “От туду пойдеши и до сели дойдеши и далее не прейдеши” (Иов. 38, 11). Сосредоточение памяти Божией: уповаю... Сосредоточение памяти смертной: умру. “Господи Иисусе Христе” — на тя уповаю, — “помилуй мя” — умру... Памятуя сие произноси слова молитвы Иисусовой (Старец имел в виду, что первую часть молитвы нужно соединять с упованием, а вторую часть с помыслом о смерти. Таким образом, Иисусовой молитве, по старцу Никодиму, должно сопутствовать такое настроение: “Господи, уповаю на Тебя, помилуй мя, ибо я умру” - ред.).

    У зараженных тайною гордостью все заражено — и сердце, и ум, и уста, часто и молитва их бывает скверна: “молитва их в грех”. Одно для них прибежище истинное есть — сознательное самоукорение и крест Христов, правильное осенение себя крестом. Крест есть символ любви Божией и крайнее прибежище нашего упования. Если все наше скверно — “и правда наша, как порт блудницы...” Отсюда и надежда на спасение погибла и дух реет во отчаянии. Тогда-то и необходим Крест Христов — крайнее упование. Возверзи всю печаль свою на Бога, осени себя правильным крестом и веруй, что помощь для тебя всегда близ тебя. Крест, правильно и с сознанием на себя наложенный, покрывает греховность нашу и привлекает благодать Божию на нас. Ради креста Христова все небо смотрит на нас.



    0 прелести, по творениям св. Грнгория Синаита и иных авторов

    Многие, боясь прелести, внушают новоначальным преследовать в себе воспламенение огня любви, к каковому, напротив, призывает св. Григорий. И таким образом в самом начале погашают в них духа, не видя того, что избегая зло, преследуют добро. Это есть уже сбивчивость понятий, ибо прелесть следует разъяснить... По сказанию св. Григория Богослова за непрельстительный признак при молитве Иисусовой можно принимать то, когда сердце воспламеняется в любовь к Богу и человекам и когда любовь эта выражается пред Богом чувствованием сокрушения о своих грехах, а пред ближними чувством смирения; признаки же прелести всегда противоположные и страстные.

    По разъяснению св. Григория Богослова, тот много бедствует душевно, подвергаясь опасности, кто не заботится познавать по признакам различия трепета, радующаго в начале подвижничества, или, напротив, относя благодатное к прелести, что есть хула, или диавола принимает как Бога — вменяя прелесть за благодать.

    Так немаловажно в деле спасения изучение различия признаков. Новоначальному, как младенцу неопытному, необходимо услышать, что двояко и несмешанно действует в новоначальных благодать и прелесть. Последняя действует потому, что воля его еще двоится. Таковое познание оберегает неопытных от уныния и смущения при частой перемене внутренняго состояния. При посещении благодати — от самовозношения, а при действии сатанинской прелести — от уныния и отчаяния.

    Плакала слезами сладкими любви ко Господу Иисусу Христу, обливая слезами ноги Его, отирая власами своими, сестра Лазаря. Плач и ты, если можешь. А если нет умиления и слез любви, то плач слезами горькими сокрушения о грехах, как плакала блудница Мария Магдалина. А если и таких слез не имеешь, то страдай, как разбойник на кресте... Иного пути для отшельника-безмолвника нет в Царствие Небесное.

    Если же ничего из вышесказаннаго делать ты не хочешь, то знай, что ты самообольщен, пребываешь или в ленности или в прелести бесовской.




    “Друзи мои и искренние мои...”

    Как бы хорошо было с друзьями по духу о Господе. Нет у меня друзей духовных, не с кем с пользой поделиться о душевном состоянии своем или хотя бы в сладость побеседовать о духовном. Да, нигде теперь не видно истинно духовнаго дружества. Настало такое время, что затруднительно духовныя дела совершать совместно, по причине различных вкусов и понятий. Если соберемся на общую молитву, тут одному подавай длинное сладкопение, а другому поскорее бдение, чтоб лучше потом в уединении своим любимым заняться; другому нравится читать поучения, а иному нравятся общия беседы; и тяготится один другим. Если возмемся книгу читать или беседовать о духовном, то по различию понятий поспорим или поругаемся и навсегда во мнениях разделимся. И наоборот, если сплетать житейския сплетни, судить и рядить обо всем, переливать из пустого в порожнее, то и друзей будет много и время незаметней проходит, а в особенности за сытным обедом: “речи рекой льются, а жажды утолить не чем”. Вот тебе и друзи, вот тебе и люди нынешняго века, “как навоз на блюде” — от них же первый аз есмь...



    Мысли о молитве

    3-го марта. Четверток, за бдением. Молясь непрестанно Иисусовой молитвой будь весел, в благодушном спокойном духе. и исполнись радостью — радостопечалию в сердце. Пребывая в памяти Божией (т.е. в непрестанной молитве - ред.) помни: ведь это райское занятие, тебя Бог ввел в этот райский сад и сказал тебе: “Смотри на эти прекрасныя плодовитыя деревья, возделывай и храни их и жди с них плода в свое время, и тогда вдоволь насытишься, а пока услаждайся только зорким вниманием и смотрением своим на эти райския деревья (перебирая в памяти святыя мысли) и поливая их изобильно чистою водою твоих слез. И услаждайся надеждою на вкушение плодов от сих деревьев, в свое время, и уповай на милость Божию”.

    А безумное уныние, не стерпев труда сладкаго сего, кричит: “Трудно мне долго ждать. Дай скорее”. Недовольно ему услаждения надеждой, а в безпокойстве духа кричит и кричит — дай, да дай теперь, — а не то и роптать еще начинает. И Бог, не терпя такой дерзости и гордости, удаляет то-го человека из сада своего, из рая сладости — молитвы непрестанной. Тогда постигает человека того полное уныние и омрачение. Если иногда и захочет войти в этот сад, то не может, станет каяться и молиться, но долго прощения не получает. Итак, пылинка ты ничтожная, червячек слабейший, человече-грешниче, смирися и не дерзай никогда искать, желать и просить себе святости у Бога, чтоб сравняться со святыми. Но отвергни от себя уныние и леность, и от всей души возблагодари Бога за то, что ввел он тебя в этот рай и дает иногда, хоть отчасти, вкушать в надежде от цветов райских древес сладости (святых мыслей в молитве). Чем меньше этот твой рай, того рая, в коем жил в начале твой праотец Адам? Посмотри, увидишь ли чего более, что есть на Небе у престола Божия? Там есть тьма тем святых ангелов славящих Бога Саваофа и непрестанно взывающих: “Свят, Свят, Свят Господь Бог Саваое...” И тоже славишь, только иными словами: “Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий...” (Эта мысль мне от Бога после долгаго угнетеннаго душевнаго моего состояния, бывшаго наказанием за гордость мою 28 февраля). Слава Богу за все: Бог наказал, Бог и помиловал. Наперед урок: “делая добро, да не стужаем”, ибо в свое время пожнем добрый плод, если не ослабеем. И еще: “сеяй в плоть от плоти и пожнет истление”, а “сеяй дух — пожнет нетление” и жизнь вечную.

    6-я неделя. Поклонение честному кресту Господню, за бдением. Человек есть луч божественнаго света. Как лучи солнечные, заимствующие свет свой от солнца, не отделяются от него, так и разумныя сущности ангелы и святые человеки никогда не могут оторваться от Бога — источника своего, но всегда привязаны к Нему, благодатною любовию, неразрывно в нем пребывают, во свете, на Небе. Так и на земле люди, любящие Бога и хранящие заповеди Его и в законе Господнем поучающиеся день и ночь — тоже лучи от солнца Правды Христа Бога нашего и светят всему миру. По слову св. Иоанна Златоуста душа человеческая, когда выходит из купели крещения, бывает светлее и ярче солнца. И ты, душа моя, тоже была лучом светлым. А теперь чем я стал. Увы, стал тьмою... Господь сказал: “кто ходит днем, тот не спотыкается, потому что видит свет мира сего. А кто ходит ночью, спотыкается, потому что нет света с ним” (Иоан. 11,9, 10). А сколько я спотыкаюсь, падая в ямы греховныя, безчисленно, часто и по долгу лежу в этих дьявольских ямах, вылезти из них не имея силы. Так падаю из ямы в яму, заблуждаясь в них по слепоте моей, не видя чистой и гладкой дороги без ям греховных. А еще проверяю себя по слову Апостола: “Все высыны света и сына дня: мы — не сыны ночи, ни тьмы. Итак не будем спать, как и прочие, но будем бодрствовать и трезвится. Ибо спящие спят ночью, и упивающиеся упиваются ночью. Мы же, будучи сынами дня, да трезвимся, облекшись в броню веры и любви и шлем надежды спасения” (1 Фес. 5, 5-8).

    Верю слову Божию и вижу, что нет во мне ни света ни силы, ни ревности, ни решимости высвободиться из греховных ям: и каюсь в том, вскоре и забываюсь и свыкаюсь со своими ямами греховными и со страстями. Почасту, подолгу забываюсь и, как свинья, в болоте лежу. Надо всячески стараться вылезти и найти дорогу, а то застанет ночь смерти, тогда так и останешься на веки в еще более глубоких ямах ада лежать, где не будет никакой отрады, а лишь непрестанный вечный плач и скрежет зубов в пламени огня геенскаго, тартар мразный и тьма кромешная.

    Молитва умно-сердечная — самая лучшая проверка себя, особенно на молитвенных правилах по ночам. Молитва, как читаем в Псалтири, есть “время благоволения” Божия к молящемуся (Пс. 68,14). Когда человек молится усердно, без сожаления, и чисто, без помыслов, тогда от Бога подается ему бодрость и сила, просвещение и вразумление. Как св. Иоанн Лествичник говорит: “Молитва, по качеству своему, есть пребывание и соединение человека с Богом; по действию же, она есть утверждение мира, примирение с Богом, матерь и вместе дщерь слез, умилостивление о грехах, мост для перехождения искушений, стена, защищающая от скорбей, сокрушение браней, дело Ангелов, пища всех безплотных, будущее веселие, безконечное делание, источник добродетелей, виновница дарований, невидимое преуспеяние, пища души, просвещение ума, секира отчаянию, указание надежды, уничтожение печали, богатство монахов, сокровище безмолвников, укрощение гнева, зеркало духовнаго возрастания, познание преуспеяния, обнаружение душевнаго устроения, предвозвестница будущаго воздаяния, знамение славы. Молитва истинно молящемуся есть суд, судилище и престол Судии прежде страшнаго суда.

    Возстанем и услышим, что сия священная царица добродетелей высоким гласом к нам взывает и говорит: "Приидите ко мне вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы. Возмите иго Мое на себе, и обрящете покой душам вашим" и исцеление язвам вашим. "Иго бо Мое благо" и исцеляет великия согрешения (Мате. 11, 28)”. (Св. Иоанн, “Лествица”, сл. 28).



    Беседа со схимонахом Никодимом об Иисусовой молитве

    Мы знали отца Никодима в последние годы его жизни. Хотя он был очень прост и часто подчеркивал недостаток своего светского образования, в словах его всегда чувствовались собственный молитвенный опыт и богатейшая начитанность святоотеческой письменностью. Он вел огромную переписку с православными людьми, рассеянными по всему земному шару. Его подкреплением в этом подвиге была строгая отшельническая жизнь, регулярная молитва и пост. С 77 лет до конца своей жизни старец Великим постом по 40 дней не принимал никакой пищи.


    Еще до 1-ой мировой войны, при чтении "Добротолюбия" и "Откровенных рассказов странника своему духовному отцу", появилось у старца Никодима сильное влечение к Иисусовой молитве. Поселившись на Афоне в общежительном скиту Фиваиде, он решился - по благословению старца Силуана - перейти в послушание к старцу Феодосию.


    В июле 1982 года, в одно из наших последних посещений старца Никодима, произошла следующая беседа, которую мы записали на магнитофонную ленту. Вечером после богослужения в маленькой церкви, выстроенной еще старцем Феодосием на крутой скале южного конца Афонского полуострова, мы сели на "проходке". Так это место называл сам старец Никодим. Это было нечто вроде балкона с перилами и небольшим огородом. А метра два ниже была еще одна терасса с огородиком. Вся земля этого двухэтажного огорода была принесена сюда руками старцев, и отец Никодим все еще обрабатывал ее, теперь уже с помощью послушника, монаха Симеона, жившего у подножия скалы.


    С тех пор как каменный обвал обрушился на его старую келью и вызвал пожар, сжегший ее дотла, старец устроился во временной постройке под церковью. Там старец дожидался кончины. Он очень плохо видел, был почти слеп, передвигался по своим терассам и деревянным лесенкам с трудом и многое делал ощупью, больше по памяти. Но все же, когда мы прибыли к нему в предыдущий вечер, как быстро он успел нас угостить горячим супом из овощей со своего огорода!


    Плохо слышал старец. Приходилось говорить громко, почти кричать, повторяя в беседе вопросы. Не нарушали ли мы покой других отшельников, живущих высоко над нами или пониже на той же скале?..


    Вот так беседовали мы вчетвером, сидя на низеньком каменном бортике грядки. Впереди расстилалось темнеющее, сливающееся уже с небом море, а справа угасал полноцветный закат, во всю высоту отрезанный вертикальной скалой. Слева из-за такого же крутого отвеса, уже вышла луна и стала медленно подниматься над нами. В долгой беседе, отвечая на наши вопросы, растолковывая нам путь к достижению молитвы, и опасности, подстерегающие на нем, старец Никодим рассказал нам и о себе...


    "Старец Феодосии славился своей строгостью. Так я решил, по благословению старца Силуана, поселиться у него. На всю гору говорили, что я в прелести. А я решил, что если я выдержу у Феодосия, значит я не в прелести. И выдержал. И умер старец у меня на руках. Старец был рад найти собеседника в лице моем. Я любил читать книги запретил мне старец совсем книги читать. Только Евангелие, Псалтирь и Авву Дорофея, и Речницу... одно только "Слово о послушании", и чтоб наизусть заучить. 9 лет не давал мне читать книги. А потом, когда сам стал заниматься Иисусовой молитвой, то и мне разрешил.


    Еще в миру я Странника прочитал и по Страннику стал молиться. И как в Пантелеимоновом жил, так все по Страннику и молился. Полюбил я это. А как пришел сюда, так старец мне и запретил, не дал благословения так молиться: "Молись словесно, устами, а сердцем не молись!" Что делать? Ради послушания я оставил сердечную молитву.


    А потом нашел выход. Старец Феодосии сокращал Жития Святых, а я заговорил с ним про св. Симеона Нового Богослова. Когда я ему прочитал, ему и понравилось. Стал он сокращать св. Симеона Нового Богослова. Оттуда и полюбил молитву, а до того не мог вкуса понять в этом. Когда вначале вместе молились, то один молился вслух, - по большей части я говорил молитву, - а он занимался.


    Боялся он сначала, что дыхания не будет хватать: "У меня, - говорит, дыхания не хватит". А я ему говорю: "Батюшка, для того не надо дыхания много. Наоборот, надо его сокращать". Попробовали. Хватает дыхания. И начали. По Страннику. 100 четок. И смотрю, каждый день выполняет. Два часа сидя, два часа ходя, два часа стоя. И потом стал дневник писать. И мне читает. Проверяем мысли...


    - Вы еще советовались с другими отцами?


    Был тогда еще Силуан в Пантелеимоновском монастыре. С ним советовались всегда... Старец занимался молитвой Иисусовой и дневник писал. Завтра возьмите, почитайте.


    Итак мы вместе стали молиться. Он полюбил умную молитву и мне благословил. То он меня проверяет, то я его. Мы еще со старцем перестали вычитывать службы. Перешли на четки.


    - Вы быстро тянете четки?


    Нет, не быстро. С дыханием. Чтоб поместилось -вдох и выдох - "Господи Иисусе Христе, помилуй мя".


    - Молитву совершаете сидя? Сидя.


    - С самого начала, или вы начинали стоя?


    Сначала стоя. Царю Небесный, Святый Боже, Отче наш, Помилуй мя Боже, Символ веры. И садись, - или с поклонами.


    - Вы говорили, вы вместе со старцем совершали молитву.


    Вместе, вместе.


    - Как можно вместе? Вы вслух читали?


    Нет. Умную молитву не вслух. Одновременно. Он в келий читает, а я - в церкви. Так мы устроились.


    Сначала ведь умной молитвой не занимался старец. Четки тянул, как в Пантелеимоновском монастыре принято: за утреню 33 четки. Кто на работе, тот четку тянет: один говорит молитву, а другие слушают. Так и я пришел к старцу и мы вместе так поначалу молились.


    Вообще - вечерню по книгам читали, а утреню по четкам. Смотрю, а он свои четки очень скоро кончает. А я свои не кончил. Полагалось за утро по 33 четки, а я только 18 протянул... "Ты спишь, - он говорит. Спишь!" А я не сплю! И тут я догадался: "Вы, батюшка, наверное, пропускаете? У вас рука уже испортилась. Вы пропускаете зернышки. Попробуйте взять четки в другую руку!" Попробовал и убедился старец - так и было. Тогда он решил молиться не по четкам, а по часам: утром два часа молиться. Я редко так молился. Потом мы совсем перестали по книгам. Все по четкам.


    ...А потом у меня перебой сердца случился. Еще при старце. Порок сердца. Пульс трясется, нельзя сочетать собственный такт с молитвой. Оскорбел я. А потом мне мысль пришла: "Ты знаешь, какой такт у тебя был, так и оставь." Так и молился все время. Хотя перебои продолжались, а дальше - больше.


    ...Было такое время, после старца, я лежа молился. Ныне сердце стало очень слабо работать. Пульс очень тихо бьется, и я засыпаю. Вот беда моя какая! Что делать? Сядешь - засыпаешь. Встанешь - ноги болят... Старость подошла!


    Раньше усердно молился, сердцем молился. Тогда не заснешь. А как перестанешь сердцем молиться, так засыпаешь. Как св. Иоанн Кронштадтский говорил: "возьми сердце свое как рукой и держи". И я так устроился. Лежу на спине и держу сердце умом как рукой, держу и не отпускаю. Всю ночь так лежу. А потом утром встаю, иду и причащаюсь, так сильно шла молитва. Но это только три раза у меня так было. А то лягу, и не могу удержать сердце. А тогда: лежу и не шевелюсь даже, не поворачиваюсь, как замерз.


    - Мне кажется трудным сосредоточиться когда стоишь или, тем более, когда ходишь. Трудно удержать внимание.


    Можно стоя. Стоять надо так: не шевелиться, живот втянуть, пояс подтянуть, грудь поднять, плечи развернуть. Это моя прибавка.


    Учиться молиться можно только по ночам. Полчасика. Определи себе время: каждую ночь, или когда спать ложишься, возьми себе полчасика, со вниманием, так, чтоб не подпустить ни одного помысла. Раздельно надо: "Господи"... "Иисусе"... "Христе"... "помилуй"... "мя"... Тогда помыслу негде проникнуть, потому что идет слово за словом. Только скажешь "Господи", а внимание уже встречает следующее слово "Иисусе"...


    - А образы?


    Молиться в груди надо, а картинки-то в голове, в воображении. Держи внимание в груди и не будет картинок. У нас воображение во лбу, а память в затылке. Св. Иоанн Дамаскин об этом пишет. Если молишься в голове, то у нас ведь полна голова помыслов. Внимание надо спустить. В самую глубину сердца мы не можем, сердце глубоко, а вот в гортань надо. Где дыхание проходит в легкие, вот в этом месте и стоять. Когда опустишься в это место, тогда помыслы прекращаются! В гортани держи! И ма-а-а-ленькие паузы между словами, вот так... И хорошо это с дыханием! Исихий говорит: "Молитву соедини с дыханием", то есть когда тянешь его к себе, как в художественной молитве: ' "Господи... Иисусе... Христе..." к себе тянешь, а "помилуй мя..." - из себя. И вот все время так. Это хороший способ удерживаться от помыслов.


    - Вы говорили о пятисловной молитве... Григорий Синаит говорит, что для новоначальных лучше пять слов только. '


    - А когда добавляются?


    Пять слов для новоначальных... А я до сих пор как новоначальный. Пять слов. Так привык. А можно переменить: "Сыне Божий, помилуй мя... Сыне Божий, помилуй мя...", а то "Господи Иисусе Христе, помилуй мя... Господи Иисусе Христе, помилуй мя..." Пять слов. В этом удобнее удерживать внимание. И обязательно, чтобы раздельно. Ма-а-а-ленькие паузы: "Господи... Иисусе... Христе... помилуй... мя".


    - Нельзя ли, как вы говорили раньше, полчаса сосредоточенной молитвы, а потом в той форме, какую практикуешь, когда стоишь или когда ходишь, или при работе?


    Лучше с поклонами поясными. Три четочки. Это как раз выходит полчаса. Со вниманием. А лежа, с молитвой засыпать - она тогда сама продолжается. И внимание на гортань, и стоя и лежа. Если не будешь вниманием находиться в гортани, то будешь в голове. А там помыслы, памяти. У нас полна голова памятей, - и голова, и воображение. И будешь лежать, и будут тебе картины всякие видеться.


    - А когда вы тянете четки, стоя на молитве, вы тоже соединяете ее с дыханием?


    С дыханием. Я так привык. Я уж без дыхания не могу молиться. И когда хожу - всегда с дыханием.


    - Не надо ли обращать внимание на особенность каждого организма? Мы в свое время говорили с Вами и с о. Серафимом, что когда я молился пятисловной молитвой и сидя, у меня оставалось слишком много воздуха. Вы тогда посоветовали лучше семисловной молитвой пользоваться, для того, чтобы не оставалось так много дыхания.


    Вот какое дело. У меня искушение такое получилось: научился с дыханием, и вот наберу дыхание, а уже выдыхать надо... Надо приспособиться: столько набрать воздуха, чтоб столько же и выдохнуть. Три слова втягиваешь воздух, а на два - выдыхай. Такое же количество должно быть воздуха. Если много набираешь, а выдыхаешь мало, тогда остается. Надо так научиться: сколько вдохнул, столько и выдохни. - В этом надо особенно упражняться? Привыкнуть надо. А то, когда вдыхаем короче, чем выдыхаем... вредно выходит. Надо ритмически. Сколько времени на вдыхание, столько же и на выдыхание. А то только у больных так бывает: у больных всегда короткое вдыхание, а выдыхание длинное. От длинного выдыхания все тело ослабевает, расслабляется, леность приходит.


    - Как сделать, чтоб не засыпать на молитве. Я каждый день сажусь и засыпаю.


    Стоять надо и поклоны делать. А если будешь в кресле сидеть, в форме (старец имеет ввиду не мягкое кресло, а деревянную монастырскую "стасидию" или "форму") ... нет, встать надо! Даже из кресла выйти наружу. И вот как надо сидеть, чтоб не засыпать. Разведи руки, и держи пока не заболят. И уйдет тогда сон. А при людях, грудь подыми, вот так, чтоб не видели, и сон тогда отойдет. А если грудь опустишь, то ско-о-ро заснешь. Пел я себе такую песенку: "ты живот-то подбери, и пояс подтяни, и грудь ты подыми..." Когда подымешь грудь, не заснешь тогда. А не то живот распу-устишь, грудь опу-устишь и ты уже как тряпка, как старуха какая-то, и... засыпа-а-ешь.


    Бодрость надо! Бодрость и трезвение. В теле бодрость, в сердце трезвение, а в уме - внимание. Бодрость - это напряжение мускулов. А трезвение сердца? В удерживании маленького дыхания. Не дерзко, а тихо-тихо дышать. В этом трезвение. А внимание, это - умом смотреть в слова молитвы и на Господа. Это внимание. Одно без двух других не может быть, только все три вместе: бодрость и трезвение и внимание. Одновременно должны быть. А то если только в бодрости тело, а трезвения нет, то не удержишься. Держать их все три.


    - Когда садимся и опускаем голову на грудь, тоже подбирать живот? Подбирать.


    - Сознательно? . Живот подбирать, все равно!


    - Обязательно ли молиться, опустив голову на грудь?


    Это советует Симеон Новый Богослов.


    - Я слыхал,что один Валаамский старец советовал как бы открывать свою грудь.


    Нет. Бороду прилепи к груди.


    - Таким образом ведь дыхание спирается.


    Нет. Надо плавно, тихо, спокойно. Чтобы дыханием нервов не горячить. А если подымешь голову, дыхание у тебя не будет спокойное. В "Добротолюбии" старец Игнатий пишет: тихо вдыхай и тихо выдыхай, тихо. А то нервы раздражаются, кровяная молитва тогда будет, как Игнатий Брянчанинов говорит.


    - При этом ощущается какая-то сжатость в груди?


    Нет. Свободно должно идти. Если будешь насильно дышать, этим тоже горячишь нервы. Надо спокойно и тихо. Это Григорий Синаит и наш русский Нил Сорский указывают: как можно удерживай дыхание. В чем тут смысл? Не так, что удерживать дыхание, чтобы не дышать, или втянуть дыхание и задерживать. Нет! Дышать свободно, тихо и спокойно. Это и есть удерживать дыхание.


    - Тут недоразумение может быть от того, что люди часто обращают внимание не на сердце, а на желудок. Тогда получается сжатость.


    Неправильно дышат, да. У нас - через ноздри, в гортань и в легкие.


    - Люди часто путают и дышат желудком. Поэтому, когда они сидят прижимая бороду к груди, у них получается сжатый желудок. От этого - смущение.


    Разгорячение плотское бывает от этого. Дышать надо ровно. У нас ведь трубка одна. Этой трубкой вдыхаем, ею же и выдыхаем. Воздух идет в легкие, там много-много пузыриков, вдыхаем кислород, магнит и электричество. Все это идет в эти пузырьки. Когда расширяются легкие, тогда наполняются эти пузырьки. Когда легкие сжимаются, тогда эти пузырьки выливаются и обновляется кровь. Мы не в сердце дышим, а в легкие только. И из легких опять по гортани в ноздри выдыхаем.


    - Но при этом ведь важно, чтобы внимание шло в направлении сердца, а не желудка. А то от этого происходит плотская раздражительность. В "Добротолюбии" в одном месте говорится о том, что от труда молитвы плечи должны болеть.


    Григорий Синаит говорит, что молитва обязательно "с болезнью" должна быть. И грудь должна болеть, и плечи. А если не будет этой "болезни", то и молитвы неправильные.


    - Это что, физически должно болеть?


    Чувствительность некая появляется в груди и в плечах от труда молитвенного. Когда посидишь так часа два, будет болеть.


    - Вы говорили о внимательной молитве лежа. А можно ли молиться лежа перед сном, с целью заснуть? Это хорошо, если с молитвой засыпать.


    - Но если приведешь себя в собранное, внимательное состояние, то и не заснешь...


    А все-таки заснешь! Да, хорошо так засыпать с молитвой. Засыпать, засыпать и все-таки заснешь.


    - Бывает, когда начинаешь лежа читать молитву, при переходе в сон, сердце как бы пугается. Как бы екает. И тогда это надолго отгоняет сон, и какое-то неспокойствие появляется...


    Утомление сердца?


    - Нет, ведь я тогда внимание на сердце не направляю. Оно просто так пугается. Может я неправильно делаю, надо направлять?


    - Надо, как преп. Никифор в "Добротолюбии" учит: в словесности держи, в преддверии сердца.


    - Поначалу я направлял внимание в сердце. Но от этого начиналась бессонница. Тогда я стал пробовать читать молитву без внимания на сердце. Но тогда сердце как бы увеличивается и пугается...


    Это ум пугает сердце. Один пустынник говорит: если молишься сердцем, не можешь уснуть. Остановись, а то не уснешь.


    - А невнимательно нельзя? Невнимательно? Тогда это болтовня...


    ... В сидячем положении лучше сосредоточиться. В сидячем положении даже с молитвой Иисусовой, с художественной, сидеть надо согнувшись... Тут дыхание очень важно. Как только даешь себе свободно дышать - и сейчас же, скоро заснешь. Больше вдыхай. Ритмически. Если коротко будешь вдыхать, а долго воздух выпускать, то скоро заснешь, прямо за 5 минут.


    А когда засыпать начинаешь, то являются какие-то неопределенные мысли вроде "я уже там был..." Где это был? Почему? или "Это прошло уже..." Такого рода мысли, это значит уже засыпаешь. Мысли, неопределенные какие-то вроде "Это напрасно!.." Что такое? Я ни о чем не думал, и вдруг такие расплывчатые помыслы! Один-другой такой помысел придет, обязательно заснешь. Тогда лучше вставай, встряхнись. Вон какой секрет!


    И не допускай, чтобы сердце опустилось. Сердце держи наверху. Хоть ты и согнулся, а сердце держи наверху, не опускай. Если сердце опустится, тогда и дыхание опустится и сейчас же заснешь. Много надо упражняться в этом.


    ... У Св. Григория Синаита были лавры. Там только и занимались Иисусовой молитвой. Сидели на стульчиках целые ночи и дни. А сердце не открывается. Редко кому открывается. Сердце и ум связаны вместе. Когда ум будет чистый и сердце будет чистое. И когда сердце будет чистое, тогда и ум будет чист.


    Надо учиться в груди молиться, в словесности, в гортани, где воздух проходит до легких. В этом месте держать ум.


    По "Добротолюбию" преп. Никифор учит: "Надо сходить умом в сердце и тогда сердце открывается". А потом говорит он так: "Ты много трудился и никак не добился, чтобы сердце открылось. А я тебе другой способ покажу. Есть словесность". (А словесность - это часть душевная, т. е. она раздражительна, желательна и мыслительна). "Словесность находится в груди. Поэтому держи ум в груди и откроется тебе сердце".


    Преп. Никифор, значит, говорит: словесно творите Иисусову молитву. А словесность я так понял: словесность - это часть мыслительная. Потом переходите на сердце, - это под гортанью. Когда мы псалмы читаем, молитву творим или сами с собой совещаемся, то делаем это в словесности. А далее есть часть сердечная. Умом мы учимся. Есть трое устных: устная головная, устная сердечная и устная душевная. Правильно?


    - Правильно. Только это очень трудно бывает различать.


    Я так это понял: есть в груди словесность, а есть в голове словесность. Науки головой запоминаем. И вот еще что я понял: в голове у нас есть способность узнавать - познавательная. Умом узнаем, умом и запоминаем. Сердечные способности: сознавать и чувствовать. Ум не может сознавать, он только узнавать может. А сознает только сердце. Это способности сердечные. Правильно я понимаю?


    - Мне так кажется. Да.


    - Но медицина с этим будет спорить. У меня есть товарищ, который занимается медициной. Он меня спрашивает, что это там у вас значит с сердцем. Ничего там в сердце нет. Сердце - это насос.


    Молимся мы сердцем. Сердцем сознаем. А умом мы только знаем, что мы молимся. Если я молюсь, то я сознаю, я чувствую, что молюсь. Довожу себя до сознания. А потом уже явятся чувства. А как явятся чувства, тогда уже и слезки пойдут. Без сознания, без чувства, и слезинка не выкатится.


    - Так надо сердцем сознавать, что ты к Господу обращаешься е молитве


    Если ты только знаешь, что молишься к Господу, то это одно. А когда сердцем, тогда чувствуешь, что к Самому Господу ты обращаешься.


    - Значит если человек во время молитвы забывает о том, что он обращается к Господу, тогда он уже сердцем не молится?


    Когда он обращается сердцем, он и молится, и молитву сердечную имеет. А если он не сознает, что он к Господу обращается, тогда он только головой молится. Знает, что есть Бог и помнит, что к Богу обращается, но не сознает. А сознание, приводит человека в чувство. А когда в чувство придет, тогда и заплачет он уже. Истинное покаяние тогда откроется. Грехи тогда сознает и искренно тогда начинает каяться. Прямо кричит Господу: прости, прости, помилуй! Все заключает в сердце. Так Господь нас создал: дал нам сердце - "живот наш".


    Если человек приступит к сердцу, а "сердце глубоко", как в Псалтири писано (Пс 63,7) Сведи ум из головы в сердце. Свести то легко, да не удержишь: ум все как пробка выскакивает из сердца! А для того чтобы удерживался, лучше поначалу держать его в словесности - на поверхности сердца надо ум держать, а не в глубине. В глубине-то как будто уже открывается, а на поверхности оно еще не открыто. Видите какая разница: одно - поверхность сердца, а другое - глубина!


    Из сердца исходят помышления злые и сквернят человека - желательные, раздражительные и мыслительные. Все страсти там. От греха как рана в сердце. Это уже залог бесовский. Он рану нанес: это уже страсть. А начинаются помыслы прилогами. Прилог даже безгрешный бывает... Когда молишься "Господи Иисусе Христе..." - прилоги как "младенцы о камень" (Пс 136, 9) убиваешь, об Иисуса Христа. Как только в уме появляется помысел, прилог, так... "Господи...", убиваешь этих "младенцев". А если дашь ему войти дальше, не будешь внимать словам молитвы, но размышлять, уже это будет собеседование, затем сочетание, сосложение, а потом пойдет и пленение, и тогда уж страсти. Вон как они, помыслы-то начинаются, а ты молитвой - как только прилог приражается - сразу его убиваешь как "младенца о камень".


    - А что такое пленение? Как это?


    Сначала начинается прилог, потом - собеседование с этим помыслом, сочетание. А сосложение, когда согласился с этим помыслом. А потом, когда согласился - уже пленение. Диавол взял тебя уже как пленника. Уже помысел оставить не можешь. Он тебя заставляет рассуждать об этом помысле. И вот это пленением называется. И тогда образуется уже страсть. Уже привык человек, и не может без этого жить. Рассуждает, рассуждает... Все время в помысле живет. Когда же ему молиться? У него помысел. Прилоги сразу убивай, как "младенца о камень". Нельзя собеседовать с этим помыслом.


    - У меня случалось в молитве, что не удавалось довести молитву до конца, то есть я начинаю: "Господи Иисусе...", а потом замечаю, что нахожусь где-то, не в молитве. Не доведя молитвы до конца, я находился в каком-то образе, что-то видел. Однажды имел образ, как бы паука. Старался вырваться из этого и начинал вроде бы молитву с начала, но оказывался там же. Наверное я недостаточно сознавал что происходит, ведь надо было тут же встать и поклоны делать?


    Да, можно поклонами... Это бес запинает. И у меня так бывает: не выговоришь и слова "Господи Иисусе Христе..." Бес не дает - запинает...


    - Но это несознательно делается. Я как бы сплю, но это не сон. Мне казалось, что очень долго это состояние длится, минут десять, а молитв до того скажешь две-три. Как с этим бороться? Это запинание?


    Запинание. Обращаться умом надо к Господу. Не просто выговаривать слова. А Самого Господа надо видеть в молитве. Наше назначение, чтобы мы были как ангелы. Ангелы беспрестанно смотрят на Господа, и нам надо к этому стремиться, чтобы умом видеть в словах Господа, смотреть на Него. А то если умом будем говорить одни слова, а смотреть на Господа не будем, это недостаточно для молитвы.


    - Но это без-образно смотреть? Без-образно. Духом. Бог есть дух. И как он Самарянке объясняет: "Духом поклоняться будете". И молимся мы духом к Самому Господу. А как это? Когда я обращаюсь к Господу и сейчас же верую, чувствую, что я смотрю на Господа и Господь на меня смотрит. Господь-то на меня беспрестанно смотрит. В "Добротолюбии" есть одно хорошенькое словечко: Бог нас всегда видит, а человек видит тогда только, когда он кроме Господа ничего не видит. Тогда он может и слышать Его. Это маленькое выражение Илии Индикта в "Добротолюбии".


    -Надо приобрести ясность в том, как себя представлять перед Господом во время молитвы, чтобы здесь не сбиться.


    Смотреть на Господа надо, с верой. На Господа смотришь и веришь, что Господь на тебя смотрит. Духом молиться, духом! Бог требует таких поклонников, духом покланяйся. Бог есть Дух, и надо покланяться духом и будут люди покланяться духом. И мы своим духом молимся к Богу-Духу. Наш дух с Богом соединяется. Когда мы с верой обращаемся к Духу-Богу, то Господь на нас смотрит и дух человеческий с Духом Господним соединяются во время молитвы.


    - Как это сделать?


    Верой. И лучше всего, чтобы молитва соединилась с дыханием. Тогда очень хорошо. Когда вдыхаешь -привлекаешь благодать Божию к себе. Когда выдыхаешь, то питаешься благодатью Божией, вкушаешь благодать Божию. Это все верою совершается...


    А когда выдыхаешь?..


    Выдыхая - вкушаешь благодать. Просишь милости Божией... "Господи Иисусе Христе" - это ты привлекаешь благодать, а когда выдыхаешь "помилуй мя" - уже к тебе приходит милость, уже вкушаешь прямо, милость Божию вкушаешь. Это все верой делается. Апостол Павел сказал, что "сердцем веруем, а устами исповедуем". Близ тебе, говорит, Господь: в сердце твоем, и в устах Твоих находится. Когда мы говорим: "Господи Иисусе Христе" в этом имени Сам Господь, как говорит Апостол Павел. Все заключается в вере и во внимании.


    - Это должно само родиться, с трудом, с работой, с молитвой?


    Упражняйся в этом. И так всегда, как молишься, сейчас же обращайся к Господу. Дух твой должен обращаться к Господу. И чувствовать Господа. И тут отголосок, тут же отклик получаешь. Милость к тебе приходит. Это все верой, верой совершается, верой и понуждением. Вот какое дело! "Го-осподи Иисусе Христе, поми-илуй мя!" Это очень хорошая молитва. От одного произношения молитвы уже чувствуешь вкушение милости Божией. И дальше больше. И если со вниманием. И во время молитвы, если четочку всю протянешь... слезки пойдут тогда... умиление придет... И теплота сердечная тогда пойдет.


    - Самая беда - то это - внимание.


    Внимание. Старайся удерживать внимание в словах молитвы. Тогда и помыслам некуда вскочить, потому что внимание занято словами молитвы.


    - Бывает так, что молитва идет, а помыслы параллельно к ней идут.


    Не могут они вскочить. Нет им места. Только сказал "Господи", сразу за ним следует "Иисусе"... Так некуда ему вскочить-то.


    - Так они рядом идут!


    Молитва убивает их. Имя Иисусово убивает их. Не могут они. Только прилог вскочил - и имя Господне убивает его.


    - Как-то сознание легко отходит от молитвы. Остаются слова, но внутри этих слов есть другие мысли.


    Что произносишь - сердцем сознавай. Не умом только слышу и понимаю, что я произношу слова. Нет! Сознанием. Сознание у нас в сердце находится. Это чувство сердечное. Когда произносишь слова, то сознавай, как бы ты их чувствуешь... Упражняться надо в этом. Средь дня, в толкучке, это невозможно-то. А вот среди ночи, или в какое-нибудь определенное время, полчасика так заниматься. И с поклонами. На каждой молитве поклон сделай. Молиться можно и так: на каждое зернышко одно слово. За каждое слово одно зернышко. Это очень для внимания полезно. По полчаса одну ночь, другую ночь, третью... И понемножку приучишься к вниманию.


    - А каким образом в толкучке этим заниматься можно?


    В толкучке невозможно. Смирение только нужно: поми-и-луй мя, Господи.


    - Приготовлять себя к этой вечерней молитве можно?


    Вечерняя молитва тебя приготовит, тогда и среди дня будешь вниманием отбивать это все. Ночная молитва тебя приготовит к дневной. Тогда днем отбиваешь, отбиваешь разные разговоры, или встречи разные.


    Бороться с этим всегда. Трудно вам внизу-то... Смирение, сознание и покаяние. "Прости, Господи, что в мире живуще, тело носяще, от диавола прельщаеми..." -непрестанно. И что поделаешь, к милости Божией обращайся со смирением. Проси у Господа прощения. Что поделаешь? - "... немощен есмь".


    -Для тех, кто живет в миру, самое трудное очищать ум, потому что они так заняты всякими мыслями. Труднее всего перед молитвой как-то успокоиться, сосредоточиться...


    Это только в ночи можно. Ночь кончается где-то после 12 часов. День длинный бывает. Вот в миру еще в 11 ч. говорят по телефону, ложатся-то в 12. Так у них ночь проходит в телефонных разговорах... Да и у вас| наверное, как в миру... У нас же: как солнце зашло, началась ночь. Тогда мы закрываемся и тогда - молись! Как заморился - отдохнул, полежал. Проснулся - опять давай молиться. Никто тут не мешает.


    - Но диавол тоже мешает.


    Очень мешает. Не дает даже выговаривать Иисусову молитву, запинает. Я хочу непрестанно умом говорить Иисусову молитву, а он затыкает. Так что и не выговоришь.


    - А что тогда делать?


    Вот что. Становись на поклоны. Расшевелиться надо хорошенько. А то как свяжет тебя: "ложись, дескать, спи...". А как ляжешь - кошмары. Такие он тебе кошмары приплетет, что как проснешься - сам не разберешься: наяву ли это было или во сне?


    Часто мне снился Серафим, покойник. Часто, почти что каждую ночь снился.


    - Меня просил один человек спросить, что делать, когда внимание направляется на Господа, а вместе с тем хульные помыслы появляются.


    Хульные помыслы? Это диавол их нагоняет. Иисусовой молитвой убивай эти помыслы.


    - Но он говорит, что эти помыслы появляются как раз во время Иисусовой молитвы. Что тогда делать?


    К Самому Господу обращайся. Смотри на Господа. Ведь эта хула на Бога - это от диавола. А ты плюнь на него, на диавола. Не верь этим помыслам. Он в нашем уме преобразуется так, как будто мы сами говорим. Он говорит нашим умом, нашими помыслами. Не внимай этим помыслам.


    - Но человек сам в ужасе от того, что возможно в его уме.


    Не обращай внимания. Плюнь. Это не я говорю, а диавол говорит - моим умом.


    - И не размышлять дальше?


    Не обращай внимания. Дух злой вмещается в наш ум и даже языком нашим говорит.


    - Но человек сам себе это ставит в вину.


    Бог этого не принимает, не вменяет Господь этого в вину. Не согрешает человек этими помыслами. Это диавольский помысел. Так и говори: "Это не мое, это твое". Плюнь на него, на диавола. Когда не будешь ему верить, тогда он скоро отойдет. И плюнь на него и скажи: уйди от меня, запрещаю Иисусовой молитвой. Внимай Иисусовой молитве, а этим помыслам, не верь им. Он стращает тебя: вон ты какой! Как ты хулишь Бога! А ответ твой должен быть: "Это не я хулю, это ты хулишь". Перекрестись, больше ничего. "Я этим не грешу. Это твое. Я Бога не хулю никогда".


    - Но диавол спорит с этим. Говорит, что хула от гордыни, которая в тебе.


    Я каюсь. Я гордый. Господи, прости меня - я гордый. Исцели меня от гордости. Я каюсь в этой своей гордости. Это моя греховность. Гордость. Уныние. Тщеславие. Осуждение. Каюсь в этом, Господи. Прости мне, гордому. Чувствуешь гордость, прямо говори: Господи, прости меня гордого. Обращаюсь к Самому Господу. Только


    Он может исцелить наши страсти. Сами мы не можем свои страсти исцелить. Он врач душ и телес наших, Он уврачует нас. Сами мы не можем избавиться от страстей. Сознавать это и каяться. Доводи себя даже до слез, чтоб поплакать об этом...


    - Отец Никодим, в наше время очень много приходится сообщаться с неверием. Люди страдают от неверия. Я с этими людьми беседую и невольно заражаюсь этим духом...


    Не надо. Обладай самим собой. Верь, что это дьявол влияет на вас. Отгоняй его молитвой Иисусовой. При беседе надо тоже постоянно молиться. Прогоняй это, побеждай молитвой Иисусовой. "Пусть эти помыслы с тобой остаются, а я этим не согрешаю. Ты меня стращаешь этим, что я согрешаю. Я не согрешаю, потому что это не мои, это твои". Так ему говори, бесу.


    - А если с людьми разговаривать, то после продолжительных разговоров, в которых борешься, и стараешься отстоять веру, так потом, когда уже уходишь от этого человека, находит уныние и продолжаешь в уме спор...


    Это бесовское влияние. Молись Господу и проси, чтобы отогнал это. Забыть этот разговор. Все это дьявольское...


    - А как к человеку относиться? Да как к собрату. Он член наш.


    - Как-то это тяжело слишком получается... Член наш. Должна быть любовь.


    - Волей неволей как-то этим угнетаешься.


    Что будешь делать? Сознавай немощь свою и кайся Господу Богу - немощен я. А Господь молитвы принимает смиренные. В то же время, сразу и покаяние приноси. Не тогда, когда придешь домой и воспомнишь о покаянии, а тут же, сейчас же и кайся.


    - А еще у меня есть такие люди, которые говорят: "Я причащаюсь у протестантов, у католиков. Мне все равно. Бог один."


    У них благодати нет. Потому что благодать там, где истина. Бог есть истина. И кто держится истины, там благодать. А кто держится лжи, там во лжи нет благодати.


    - Но такого человека, сколько ни убеждай, - он стоит на своем.


    А все равно: лжи веришь. Ты Богу не веришь тогда. Ты говоришь - Богу верю. Ты не веришь, потому что Бог противится этому.


    - Такой человек утверждает, что дома молится по-славянски, а причащается у протестантов и ему хорошо. А в нашей Церкви причащаться не будет и исповедоваться у меня не может, потому что я слишком молодой.


    Такого и не исповедуй, не принимай его исповеди. "Лучше согласись сперва с православной верой, тогда буду тебя исповедовать и грехи твои принимать, и разрешу тебе, если ты будешь православным".


    - Я чувствую тяжесть от того, что я не нахожу пути к этой душе.


    Убеждать ее, чтобы православие приняла.


    - Не могу успокоиться, когда дела так обстоят.


    Так что будешь делать? "Принимай убеждение православное, и тогда мы с тобой будем разговаривать. А если ты не хочешь принимать веру православную, то нет у нас с тобой никакого общения, никаких разговоров". Я прямо, категорически скажу.


    - А это не оттолкнет человека?


    Почему же оттолкнет? Я ему говорю: верь в Православие, а он не хотит верить. Так нет у нас с ним больше разговоров. Я человек православный, а ты -католик. И нет у нас с тобой общего.


    - А не выйдет так, что я отогнал человека от Церкви?


    Он же не принимает Церкви. Как это ты отгоняешь?


    - Но он не понимает, не сознает.


    Убеждать надо. От Священного Писания, от Евангелия. А пастору его скажи: растолкуй мне слова, которые Господь сказал: "Ядый Мою плоть и пияй Мою кровь во Мне пребывает и Аз в нем" - вы Тело и Кровь принимаете? Спроси пастора протестантского.


    - Человек этот мне говорит: у католиков нет обоих видов в причастии, а протестанты причащаются и хлебом и вином, поэтому это то же самое.


    Нет благодати там. И профессора разные об этом спорят... Что будешь делать? Стоять на своем, да больше ничего.


    Ко мне пришел один немец. Услышал Никодим, Никодим... Искал, нашел меня. Просит: я хочу научиться по "Добротолюбию" Иисусовой молитве. А я говорю: ты не православный. Эта книжка для православных людей. А как ты будешь учиться Иисусовой молитве по "Добротолюбию", когда ты протестант? Тебе надо вперед Православие принять, тогда о книге "Добротолюбие" разговаривать будем с тобой. Он отвернулся от меня и отошел. Вот как с ними обращаться...


    - Мне самому трудно жить в таких обстоятельствах, где справа и слева такое окружает.


    Что будешь делать? Опять обращайся к Господу. что не смогу, Господи, прости. Хотел как-нибудь помочь человеку, да сам-то немощной. Обращайся к Господу: прости и вразуми меня, как мне поступить. И с грехами-то чужими как поступить? Бывают грехи большие. Эпитимию какую-нибудь надо давать, большую. Попоститься, например, столько-то дней.


    - А ведь люди никак и не поймут, что такое пост. Как же быть?


    Да, миряне уж и не постятся. Поел мяса, а следующий день причащаться хочет... Убеждать надо согрешаете вы, и я с вами согрешаю, если вас разрешаю. Ну что ж, каемся Богу, что согрешаем. И другой раз, когда будешь причащаться, смотри, приготовься. На сей раз уж я тебе прощаю, Бог простит. А другой раз попостись и тогда причащайся.


    - От людей все слышны две фразы. Первая: Бог один...


    Да, Бог один, но Он есть и Истина. Не может быть двух истин. Как же так - Бог истинный и ложный? А ты говоришь, что ложный бог, который у тебя - это тоже Бог.


    - А другая фраза, которую часто слышишь: это - ну Бог простит.


    "Бог простит..." - надо покаяние принести Богу! Исповедуй священнику, чтоб он тебе разрешил. Им дана власть прощать и разрешать. Своего покаяния недостаточно. Обязательно покайся священнику. И чтоб он тебе за это наставление хорошее дал и какую-нибудь эпитимию дал, чтоб ты больше не согрешал так, помнил об этом. Ну хоть по три поклона на день клади - такие вот небольшие эпитимии, или по 10 поклонов клади. Объясни ему, что это, чтоб помнил и больше не согрешал. Если на месяц ему по три поклона в сутки дать, неужли три поклона в сутки положить не может? "Господи, прости меня" - и поклончик. С сердечным сознанием чтобы было, а не так просто - поклон бросал бы.


    - Мы нарушаем мир здесь, кричим...


    Никого здесь нет. Георгий он там далеко внизу, не слышит. А там еще Степан, он еще дальше... А я-то глухой. Если будете говорить тише я и не услышу. Вот не знаю, увидите ли вы меня еще или нет. Жизнь моя кончается. Близко уже.


    - Вы мне много наставлений дали...


    Да каких там наставлений. Если я даю какие-то наставления, то вы лучше проверяйте, может я ошибаюсь... Я ведь сам учусь. Я просто очень люблю художественной молитвой заниматься. Вот и старец полюбил. А это ведь просто приспособление, чтобы помыслы удерживать...


    Беседа наша прерывалась длительным молчанием. Стрекотали сверчки. С моря поднялся ветер, а луна ярко освещала малый клочок земли, обрамленный скалами, с церквушкой, в которой завтра мы будем петь и служить Божественную Литургию. Причастимся со старцем. Старец Никодим уже приготовил маленькую бутылочку афонского, самодельного вина, мутного и красного как настоящая кровь. И просфоры принес послушник вечером.


    По узенькой деревянной лестнице провел нас старец в расселину скалы. В конце лесенки - металлический бачок воды, для мытья рук. Ниша и ложе. Дальше пещерка - ложе, икона, лампадка. Затеплил огонек ее. Воцарилась тишина.


    Через день старец Никодим спустился с нами по крутой тропке к причалу лодки. Прислонил свои две палки к скале... будут тут стоять, пока старец не вернется с храмового праздника в скиту Св. пророка Илии, в скиту основанном преподобным Паисием Величковским.


    А праздник был особый: прославление со святыми преподобного Паисия - того великого старца, который возродил на Руси умное делание Иисусовой молитвы и старчество, возросшее до цвета, до плодоносил святых старцев Оптиной Пустыни.

    Больше книг на Golden-Ship.ru