Рекомендовано к публикации Издательским Советом Русской Православной Церкви

(ИС 10-11-0882)

По благословению митрополита Симона (Новикова)(† 2006)

© ООО «Зёрна», 2006

Православный интернет-магазин «Зёрна»

Книги всех православных издательств в одном магазине

• СОРНАЯ ТРАВА

• ВЕЛИКОДУШНАЯ ДОЧЬ (БЫЛЬ)

• ВЕДЬ ЭТО МОЯ МАЛЕНЬКАЯ СЕСТРА!

• МАТЕРИНСКАЯ ЛЮБОВЬ

• НАСЛЕДСТВО

• ЖАЛЕНИЕ (РАССКАЗ СТАРУХИ)

• МОЛИТВА ДИТЯТИ

• БРАТ И СЕСТРА

• ЛЮБОВЬ К ЛЮДЯМ ПРОГОНЯЕТ СКУКУ (СКАЗКА)

• ВЕЧНАЯ КРАСОТА

• ХРИСТОС И ДЕТИ

• ТАЙНА

• ВНУЧКА

• ТУРЧАНКА

СОРНАЯ ТРАВА

Одна благочестивая мать вместе со своими маленькими дочерьми занималась в своём небольшом огороде вырыванием сорной травы. Работа шла скоро и весело; дочери поспешно рвали сорную траву, росшую среди овощных растений, и не замечали, как текло время, потому что были заняты рассказами о древних христианских подвижниках. Перед окончанием работы младшая девочка окинула своим взглядом очищенное место, и ей жаль стало той травы, которая так красовалась прежде среди гряд, испещряя весь огород разнообразными цветочками.

— Милая матушка, — сказала она, — я не буду полоть этой гряды. Мне грустно взглянуть теперь на наш огородик: тут так прекрасно расцветали и репейник, и анютины глазки, и клевер, а теперь все как будто мертво, и нечем мне полюбоваться.

Мать согласилась и уважила желание своей еще мало понимавшей дочери: полгряды огурцов остались покрыты сорными травами. Недели через две в огороде стали созревать плоды. Младшая из девочек более всех томилась ожиданием, когда же придет возможность сорвать свеженький огурчик или выдернуть вкусную морковку… Каково же было ее удивление, когда на оставленной ею невыполотой грядке она не нашла ничего, кроме отцветшей, потому и не красивой более травы?! С печальным видом возвратилась она к своей доброй матери.

— Милая мама! — сказала она со слезами на глазах. — Ты знаешь, что я прежде радовалась, смотря на грядку, которую ты мне позволила оставить покрытой сорной травой… Теперь на ней ничего нет, кроме почти засохшей травы, тогда как наш огород и зелен, и свеж, и уже принес плоды!..

На эти кроткие слова раскаяния добрая мать отвечала ласковым словом утешения и участия.

— Слушай же, мое милое дитятко: помни, что огород подобен нашей душе. Как в огороде, так и в нашей душе есть много доброго; но есть в нем (и еще более) и худое. Что добрые растения в огороде, то добрые желания в нашей душе; сорная трава — это наши грехи и злые желания. Как тебе грустно было смотреть на очищенный огород, потому что он сделался пустым, так грустно и тяжело человеку оставить свои худые привычки: без них ему жизнь кажется постылою. Он не оставляет их, не старается истребить — и что же? Они приводят его на край гибели; все доброе в нем умирает; он перестает любить Бога, и ближних, своих родителей… Вот смерть лишает его жизни, он является перед Богом, и нет у него ничего, никаких добрых дел; и самые пороки, как тебе теперь трава, не кажутся ему более приятными; но после смерти нет покаяния. Человек подвергается вечному осуждению.

Откройте, дети, Евангелие от Матфея и прочитайте главу 3, стих 10.

Одна из девочек прочитала: Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь.

— Запомните это место и старайтесь никогда не забыть его, — сказала мать своим детям. — Дерево, не приносящее плодов, — то же, что сорная трава. Оно означает человека, не делающего добрых дел, человека, преданного пороку. Бегайте же греха, этого сорного растения, которое так часто заглушает в людях все доброе.

ВЕЛИКОДУШНАЯ ДОЧЬ (БЫЛЬ)

В одной стране был обычай отрубать руки всякому, кого уличат в краже. Попался раз в этом знатный вельможа, царский любимец. Не мог царь отступить от старинного обычая и велел наказать преступника.

Но вот накануне казни является во дворец маленькая девочка, дочь этого вельможи, и просит со слезами допустить ее к царю. Царедворцы исполнили ее просьбу. Девочка упала на колени перед грозным владыкой.

— Великий государь, — сказала она в страхе, — отец мой присужден остаться без рук — так вот, отрубите мои руки.

У царя были свои дети, и ему понравилось, что маленькая девочка так любит отца.

— Пусть будет так, как ты просишь, — сказал царь. — Но ты можешь отказаться от казни, хотя бы в в самую последнюю минуту.

На другой день девочку повели на двор казни. Среди двора стояла обрызганная кровью плаха, а возле — палач с мечом. Побледнела девочка, смутилась на минуту… но скоро овладела собой, подошла к плахе и протянула свои ручонки.

Палач крепко привязал ее руки к плахе ремнями. Девочка не проронила ни слова. Палач поднял меч, а она закрыла глаза… Меч сверкнул и опустился, не задев и края пальцев.

— Царь прощает отца твоего за любовь великую твою! — объявил посланный от царя. Отворились двери тюрьмы: бежит к дочери отец, целует у нее руки, слезами их обливает. На другой день царь объявил народу указ об отмене навеки жестокого старого обычая. А на дворе казни по царскому приказу поставили столб с мраморной доской, и на ней золотыми буквами написали, как дочь готова была отдать свою жизнь за жизнь отца; а в конце прибавили такие слова: «Счастливы отцы, у которых такие дети!»

ВЕДЬ ЭТО МОЯ МАЛЕНЬКАЯ СЕСТРА!

Кончились уроки; все бегут поиграть, а Митя домой.

Придет и сейчас к своей маленькой сестренке. Вымоет ей ручки, причешет ее, усадит, занимает, гуляет с ней. Встанет поутру — сейчас к ней: поднимет, умоет, оденет, расскажет ей что-нибудь, накормит и бежит в школу.

Кончит заниматься, приготовит уроки — и опять к ней: он ее и уложит, он и убаюкает. Все свободное время она с ним. Соседи даже удивляются: что за мальчик — точно нянька, все с сестрой да с сестрой! Раз приходит он из школы, а она упала, запачкалась, расплакалась. Он утешил ее, умыл, развеселил, успокоил. Девочка часто капризничает, упрямится нарочно, старается рассердить брата, а он все с ней, всегда ласков, всегда добр.

Одежда у него простая и бедная, зато сердце золотое. Все его любят и ценят.

— Митя, да что же ты не пойдешь поиграть с товарищами? Разве тебе не скучно постоянно возиться с этой девочкой? — говорят ему.

Митя радостно улыбнулся и нежно поцеловал ребенка.

— Да ведь это моя маленькая сестренка! — сказал он, прижимая ее к себе и крепко целуя.

МАТЕРИНСКАЯ ЛЮБОВЬ

НАСЛЕДСТВО

Родители Лизы были люди бедные, но честные и трудолюбивые. Сама Лиза была очень добрая и ласковая девочка, и все дети в соседстве любили ее за вежливое и милое ее обращение. Всякий охотно играл с нею, несмотря на то, что она была беднее всех и не имела таких хорошеньких платьиц, как Наташа, Настя и прочие подруги. Они же смотрели не на платье, но на сердце, которое, конечно, стоит больше какой-нибудь шелковой или бархатной тряпки. Вдруг с Лизой произошла перемена. Родители ее получили большое наследство и разбогатели. Лиза вообразила, что она важнее своих подруг, и сделалась в высшей степени спесивой; от прежней услужливости и любезности у ней не осталось и следов.

Наташа, Настя и прочие подруги её сначала удивились, а потом стали над ней смеяться, но наконец Настя сказала ей:

— Послушай, Лизочка, ты глупенькая девочка. Если ты не переменишь своего обращения, то останешься одна: мы с тобой играть не будем. Опомнись!

При этих словах Лиза поморщилась, отвернулась от подруг и сказала:

— Теперь я богата — подруги найдутся.

Она, однако же, ошиблась: дети оставили ее, и Лиза, покинутая подругами, вскоре сильно соскучилась; она только теперь увидала, как неприятно быть одной. Сидя у окна, Лиза плакала, поглядывая на веселые игры своих прежних подруг. Наконец мать ее заметила эту перемену и спросила ее:

— Почему ты не играешь со своими подругами?

Сначала Лизе стыдно было сказать причину, но по настоянию матери она созналась в своей глупой выходке, равно как и в том, что уже давно раскаивается в своей заносчивости.

— Ступай сейчас же к своим подругам, извинись перед ними, — сказала мать. — И помни, что не богатство, но ласковое и сердечное обращение делает человека любимым. Какое другим дело до того, богата ли ты или нет? Разве они пользуются твоим богатством? Оставь навсегда глупую спесь и не допускай, чтобы зло вкоренилось в твоем сердце.

Лиза тотчас же последовала совету матери, побежала к подругам, ласково попросила у них извинения за свое надменное обращение с ними и снова была с радостью принята в кружок веселых детей. Это, впрочем, весьма хорошо на нее подействовало: с тех пор она никогда не хвасталась богатством отца.

ЖАЛЕНИЕ (РАССКАЗ СТАРУХИ)

Было мне годов восемь. Жили мы в Смоленской губернии. Батюшка мой оброк барину платил — крепостным был. Француз в ту пору пришел на Русскую землю. Москва горела, а людей много было побито. Тягота по миру пошла. Нас, ребят несмышленых, все французом пугали; и представлялся нам француз страшным, черным, а изо рта огонь пышет. Боялись… Совсем глупые были и ничего не знали.

Вот кончилась война, и французов домой погнали; сказывали, что мимо нашей деревни пленных поведут. Любопытно было всем посмотреть на француза. Пришел раз отец в избу и говорит матушке: «Француз недалече». У меня сердце так и упало, а поглядеть хочется.

Побежала я на двор, да в подворотню и гляжу; а на дворе-то холодно было, дрожу и жду. Смотрю, идет много народу, и видно, что не наши; тело-то в лоскутья какие-то завернуто, у одних башмаки есть, а другие и совсем босые; в лице-то кровинки нет, худые все, белые-белые. Идут, шатаются да все стонут: «Глиба, глиба» — хлеба просили. А сзади солдаты с ружьями. Уж так-то мне жалко их стало, так жалко, что и сказать не знаю. Побежала я в избу, схватила ковригу хлеба, да на улицу. Подбежала к переднему, и страх пропал, хлеба даю.

А он, как увидел меня, по-своему что-то лепетать стал, по голове погладил, и так жалостно гладит и плачет. Угнали их. Думала, что отец бранить меня за хлеб станет; нет, ничего не сказал.

И разумею я теперь, что всякий человек — создание Божеское, всякому тягота не сладка: француз ли будет он или татарин, все равно, ко всякому надо жаление (т. е. сострадание) это иметь.

МОЛИТВА ДИТЯТИ

БРАТ И СЕСТРА

Серёжа и Аннушка остались дома одни, и брат сказал сестре: «Пойдем поищем, не осталось ли в доме чего-нибудь вкусного, и полакомимся.» — «Если б ты меня повёл в такое место, где нас никто не увидит, то, пожалуй, я пошла бы с тобою», — отвечала Аннушка. «Пойдем в кладовую: там мы найдем что-нибудь хорошенькое, и никто нас не увидит.» — «Нет, Сережа, там может увидеть нас сосед: он колет на дворе дрова.» — «Ну так пойдем в кухню, — уговаривал Сережа сестру, — там стоит целый горшок меду, и мы намажем себе по большому ломтю хлеба».

«В кухне увидит нас соседка: она, верно, теперь сидит у окна и прядет.»

«Ах, какая ж ты трусиха, Анюта, — сказал маленький лакомка, — пойдем, если так, в погреб кушать яблоки; там уж наверное нас никто не увидит.» — «Ах, милый Сережа, неужели ты думаешь, что в погребе уже никто нас не увидит? Разве ты не думаешь о Том, Кто видит через стены и от Которого и в темноте нельзя скрыться?» Сережа испугался. «Правда твоя, сестрица, — сказал он. — Бог видит нас и там, где человеческий глаз ничего не видит; а потому ни наедине, ни в темноте не должны мы делать ничего такого, чего не смогли бы сделать при других и при свете».

ЛЮБОВЬ К ЛЮДЯМ ПРОГОНЯЕТ СКУКУ (СКАЗКА)

Есть старинная немецкая сказка, как высоко-высоко на горе, за облаками, жил великан. У него была дочь, также великанша. Тоскливо было. Соседей-великанов было немного, виделись часто. Лица все примелькались, наскучили; речи давно были все переговорены, опротивели. Не знала, что делать, великанша.

Пробовала было рядиться, музыкой занималась, рисовала — ничто не веселило. не трогало сердце, не занимало. Душа оставалась пуста и холодна. Видела она у себя под ногами, далеко внизу, в долинах, как там копошились люди: случалось, иногда подолгу сверху наблюдала их жизнь, но не понимала смысла их действий и движений, и это притупляло интерес: шевелится муравейник, ползают взад и вперед муравьи, а толку как будто не видится никакого. И это не развлекало: скучно было у себя, наверху; скучно внизу, у людей. Скучно шла вся жизнь. Томилась душа. Но вот заприметила она однажды ясным днем, как у самых ног ее по уступам карабкался куда-то человечек и как с ним стряслась беда. Сорвалась с кручи снеговая лавина и засыпала бедняка. Подошла великанша, разрыла груду снега, достала человека, положила за пазуху и отогрела его на груди у сердца. Ожил человечек. Тогда она поднесла его ближе, наклонилась к нему ухом, и он благодарил великаншу за спасение и рассказал ей, зачем он попал на утесы: у него была дома больная жена и крошки-дети, а хлеба ни куска, и он пошел на охоту за козами в горы.

С интересом слушала великанша человека и просила ей рассказать еще про жизнь внизу, в долине. Человек говорил ей о своих горестях, нуждах и радостях, и великанша боялась проронить слово. Никогда в детстве нянюшки не рассказывали ей таких интересных волшебных сказок, никогда у отца она не читала таких занимательных книг, как теперь ей рассказывал человечек. Жизнь этих мелких людишек оказалась увлекательнее всех сказок и повестей.

Полюбила она человечка, и потеплело у нее на душе. Захотелось ей помочь ему и его братьям. Стала вникать в их скорби и нужды. Явился интерес, тоска миновала. Целые дни собирала великанша травы и варила из них людям лекарства; смотрела, не сползала ли где-нибудь лавина на людские селенья, не грозила ли на них обрушиться скала, отводила их своей сильной рукой.

Люди благодарили великаншу, а она благодарила час, когда судьба тесно сблизила ее с людьми. Сердце ее теперь всегда было полно радости и счастья.

ВЕЧНАЯ КРАСОТА

В одной стране жил юноша, которого все называли прекрасным. Его величественный рост, легкая грациозная поступь, черные глаза, горевшие огнем отваги, румяное, чистое, как майское утро, лицо, длинные волосы, волнистыми кудрями рассыпавшиеся по плечам, — все это вызывало у всех восторг и удивление. Опьяненный чувством собственной красоты и превосходства. юноша полагал в красоте все свое счастье и относился к людям высокомерно. Случилось ему быть в одном склепе. «Здесь покоятся две сестры, — прочел он там надпись на каменной доске. — Одна — дивная красавица, другая — печальное безобразие. Посетитель! Подними камень и убедись в истине этих слов». Юноша порывисто поднял камень — и с ужасом отшатнулся: перед ним белели два истлевших, одинаково безобразных скелета.

«Глупец я! — воскликнул юноша. — Я забыл, что земную красоту ждет тление. Вечна только красота души, вечно только истинное добро в людях».

ХРИСТОС И ДЕТИ

ТАЙНА

В одном доме жили две маленькие сестры, которых всегда видели весело играющими, потому что они были всегда довольны одна другой. У них были общие книги и игрушки, но никогда не было между ними ссоры, никогда не слышно было сердитого слова, не видно было гневного взгляда. Всегда находились они в хорошем расположении духа, играя ли на траве или в чем-либо помогая матери.

— Мне кажется, что вы никогда не сердитесь, — сказал я им однажды. — Отчего это зависит, что вы всегда довольны одна другой?

Они взглянули на меня, и старшая ответила:

— Это оттого, что во всем мы уступаем одна другой.

Я подумал одну минуту.

— Да, это справедливо: ты уступаешь ей, а она тебе.

Эти маленькие добрые сестры открыли тайну спокойной и веселой жизни. Они постоянно уступают одна другой, стараются делать друг другу все приятное; они добры, уступчивы, простосердечны, не самолюбивы и готовы постоянно помогать одна другой. И, не правда ли, как должны быть они счастливы? И все за это их любят.

ВНУЧКА

Мать дочку кормила, растила, ночей над ней не досыпала и дочку, как куколку, нарядно одевала, с подругами гулять пускала.

— Повеселись, моя голубка, повеселись, родная: только и погулять тебе, пока молода, а мне, старухе, много ли надо: теплый угол да хлеба кусок, вот и все.

И выросла дочка на славу: красива, умна и на работу ловка. Вышла она замуж за богатого, и дом свой вела хорошо, и деток чисто водила. Только старую хлеб-соль она позабыла: забыла она, как мать ее с горем растила, как трудилась для нее, как нужду одиноко терпела. Чем бы покоить старушку, она ей велит малых деток качать, а её с собой и за стол не сажает: боится, как бы чего не разбила, как бы на стол не пролила: ведь она плохо уже стала видеть, да и руки и ноги дрожат, а что говорят, не дослышит. И сидит старушка за печкой одна и не смеет к столу подойти. А внучка-малютка в углу на полу огород городит.

— Что это, доченька, делаешь?

— Загородку в углу: когда ты, мама, старушка старая станешь, я тебя туда посажу, там тебе лучше будет; там и кормить тебя буду, а спать уложу на полу возле деток моих. Хорошо?

— Хорошо, мое дитятко, спасибо!.. Веди-ка бабушку к столу.

ТУРЧАНКА

Сражение с турками кончилось, и два русских офицера ехали с поля битвы обратно в селение, где стояли. По дороге им попадались мертвые тела турецких и русских солдат. Они были рассеяны по всему полю.

Не проехали они и версты, как сначала один из ехавших перед ними казаков, а потом и другой стали указывать на что-то вдали; затем казаки поворотили лошадей в сторону, остановили их и сошли с них на землю.

— Что там? — крикнули офицеры. Но казаки молчали, возясь над чем-то, лежавшим внизу. Офицеры дали шпоры коням и через минуту нагнали казаков.

— Что тут у вас? — спросили они.

Казаки расступились и офицеры увидали, что перед ними в грязи, лицом кверху, лежал убитый турецкий солдат. Кровь запеклась у него на груди и страшно чернела сквозь прорванное пулей сукно его синей куртки, ноги широко раскинулись; поодаль лежало ружье со сломанным штыком. Прислонясь щекой к щеке убитого, сидела, крепко охватив его руками, крошечная девочка, даже не поднявшая глаз, когда подошли к ней. Казалось, она замерла совсем, ища защиты у него, у мертвого.

— Ах ты, сердешная! — заговорил одни из казаков. — Ты-то чем провинилась? Перед кем? Бедняжка, как дрожит. — И казак провел рукой но ее волосам.

Ребенок еще крепче прижался к щеке отца.

Один из казаков нашел у себя в кармане грязный кусок сахара. Он разжал руку девочки и положил ей сахар на ладонь. Она бессознательно, не замечая его даже, сжала ладонь опять.

— Надо ее с собой взять, — заговорил наконец один из офицеров.

Тогда казак, исполняя приказ, подошел было к девочке и хотел взять ее. Но как ни старался он взять ребенка, это ему не удавалось. Девочка еще крепче и крепче прижималась к отцу, и когда ее хотели оторвать от него, она начинала жалобно всхлипывать, так что у всех невольно падало сердце. Казаки должны были оставить эти усилия. Офицеры стояли кругом, соображая, что нельзя же девочку оставить так; наконец один из офицеров сказал:

— Нельзя… нельзя оставить.

— Так как же быть?

— Никак невозможно. Потому что холодно, туман… Возьмем ее отца.

— Убитого? — удивились другие офицеры. — Помилуйте, не хватало рук всех раненых перетащить, а тут возись еще с убитыми, которых все равно не воскресишь.

— Да… Но… Так-то она не пойдет… А за отцом пойдет.

Казаки живо добыли лежавшую невдалеке шинель, видимо, оставленную каким-нибудь раненым, чтобы она не мешала ему идти, развернули ее и, приподняв тело турецкого солдата, положили его на шинель. Уцепившаяся было за труп отца, девочка схватилась за шинель. Казаки пошли, стараясь шагать как можно тише, чтобы девочка могла поспеть за ними. Когда девочка уверилась, что «гяуры» (то есть русские) ничего дурного не делают ее отцу, она позволила положить и себя тоже на шинель, где сейчас же обняла тело отца и по-прежнему прижалась к нему щекой к щеке.

— Ишь ты, как любит! — заметил казак помоложе! Другой старый казак старался отвернуться в сторону. Старому казаку не хотелось, чтобы офицеры заметили, что по его щекам текут слезы. Только потом он проговорил!

— Ишь она какая! И у меня вот трехлеточек остался дома… Поди, тоже вспоминает батьку-то.

Только через час они добрались до деревни.

— Куда же теперь? — спросили казаки.

— Да на перевязочный пункт, разумеется, — отвечал офицер. — Там доктор и сестра милосердия… Напоят ее, накормят.

Маленькая девочка, дичившаяся мужчин, как только увидела сестру милосердия, сразу оправилась и, держась одной рукой за руку отца, другой схватилась за белый передник сестры милосердия, точно прося ее быть своей покровительницей. Добрая женщина расцеловала малютку и так сумела успокоить ее, что эта девочка пошла к ней на руки.

— Ну, а с этим куда? Похоронить, что ли? — спрашивали казаки. — Убитого-то куда?

— Погоди, погоди! — сказал доктор, осматривавший трупы. — Прежде всего, с чего это вы вообразили, что он убитый?

Как же… мы сами его подняли… Ничего это не доказывает. Он только обмер, бедняга. А сердце его работает. Слабо, но работает. Девочка спасла отца.

Когда раздели солдата, то оказалось, что, несмотря на свою неподвижность, он еще не мертв. Жизнь еще теплилась в его раненом теле. А если б не заметили казаки его девочку, и отец и дочка — оба погибли бы на поле сражения.

Дня через три в ближайшем от поля сражения госпитале (больнице) на койке лежал очнувшийся тяжело раненый турецкий солдат, и тут же рядом с ним по-прежнему, щекой к щеке раненого, сидела его маленькая дочка. Пулю у него из груди вынули: благодаря ребенку за турком было более ухода, чем за другими. Она не оставляла отца ни на минуту. Заснет он, она выбежит из лазарета, станет на углу, постоит минут пять, подышит свежим воздухом и снова возвращается к больному.

Больше книг на Golden-Ship.ru.